— Ну и своевольники! Ну и непоседы! И когда только они за ум возьмутся! — ворчала мать, гремя заслонкой. — Ещё патронов приволокут. Один раз бог миловал, так хотят снова беду накликать.

— Не бог миловал, а Василев чемоданчик выручил, — возразил с печки Тихон.

— Много ты знаешь… — Мать замахнулась рогачом. — Ещё подрасти надо. Спи!

Тихон не боится матери, потому что знает, замахнулась она так, для острастки. Ну разве он может заснуть, если братья ушли и только он один знает куда?! А вдруг нарвутся на немцев? Нет, Тихон дождётся, хоть до света не будет спать, а дождётся, когда они вернутся.

Девочки уснули. Тихо в хате. Только говорят и говорят о чём-то отец с Павлом. Тихон прислушался — нет, ничего не разобрать.

Так и заснул он, не дождавшись братьев. А утром проснулся и шасть в горницу. Видит — спят они, да так крепко, так сладко, словно и не ходили ночью в то страшное, опасное место.

Было это на второй день войны. Их деревня от Бреста, от границы, километрах в ста будет, а может, и больше. На рассвете прибежала к ним соседка, постучала в окошко.

— Вы спите, а немцы на деревню напали! — сказала и побежала куда-то.

Мать вскочила с постели, заметалась по хате.

— Боже ты мой, что ж это творится! Уже здесь, здесь…

Вспомнила про Левона. Забежала к ним.

Левон уже проснулся.

— Левон, родимый, беги! Бежи, Левонушка, а то худо будет, дознаются они про тебя… — заголосила мать.

Дядя Левон накинул свитку на плечи и подался в лес. Старый подпольщик, он знал, где прятаться.

А над деревней уже стоял плач, слышались крики.

Тихон подскочил к окну, с маху распахнул его и… отпрянул назад. По дороге прямо к их дому валила толпа. Впереди всех Тихон увидел Фёдора Барана, их однофамильца, коммуниста, бывшего шахтёра. Он был без шапки, без пиджака, нижняя белая рубашка порвана на груди, на лице пятна крови. Руки за спиной. Фёдор ступал спокойно, словно и не упирались ему в спину дула фашистских автоматов. С ним шли ещё несколько сельчан, но Тихон не успел их разглядеть. За немцами, гнавшими мужчин, ехали мотоциклисты. А за ними шли женщины. Это их плач и услышал Тихон. Теперь он понял, чего они плачут, и ему стало страшно, так страшно, что захотелось спрятаться, чтоб ничего не видеть, не слышать. Он побежал к кровати, залез под одеяло. Но сквозь раскрытое окно плач женщин и крики немцев всё равно были слышны, а подойти к окну и закрыть его Тихон не осмелился. Он сполз с кровати, стащил подушку, залез под кровать за какой-то сундучишко, накрыл подушкой голову и затаил дыхание. Сразу стало тихо. Только сердце от страха сильно-сильно билось, и не в груди, а будто где-то в горле.

Он не слышал, как подъехал к воротам мотоцикл и остановился. Не слышал, как немцы барабанили в дверь. У него под кроватью было тихо. Сколько пролежал там, не знал. Казалось, что очень долго, что немцы должны были уже далеко уйти от их дома. Он приподнял подушку и услышал резкий голос:

— Где актив? Выходи из хаты!

— Какой актив? — Это спрашивала мать, как будто она в первый раз в жизни слышала такое слово.

— Комсомолец, коммунист.

— Что вы, у нас таких нет! Только старые да малые. А таких не… нету.

«Дознались, дознались про Павла, что он комсомолец, — пронеслось в голове Тихона. — А может, кто донёс? А может, самое страшное уже стряслось? И в Бресте его схватили? И его, и всю партийную школу, где он учился? Да нет же, — успокаивал себя Тихон, — если бы его схватили, не пришли бы за ним сюда. Это, наверно, пришли за дядей Левоном. Спрашивают же, «где коммунист». А дядя Левон, как и дядя Фёдор, член КПЗБ. Это при панской Польше так называлась Коммунистическая партия Западной Белоруссии, и была она в подполье. Хорошо, что дядя Левон убежал. А иначе повели б его вместе с дядей Фёдором…»

В хате раздался грохот, звон разбитого стекла, запахло керосином.

«Лампу разбили», — догадался Тихон. Он уже не закрывал голову подушкой.

Сильный, непривычный для их дома топот — и перед самым своим лицом Тихон увидел короткие, с широкими голенищами сапоги.

Его вытащили из-под кровати, проволокли через кухню и вышвырнули на двор, где возле хлева стояли мать, отец, братья, сестрёнки, тётя Саша, жена дядьки Левона, его дети — Колюша и Валя.

В хате немцы производили обыск. Что они искали — никто не знал. Только не нашли ничего. А всё равно всех поставили к стене, и немец кричал:

— Коммунист! Вас расстрелять надо!

Девочки плакали, прятались за материну юбку, будто она могла уберечь их от пули.

И вдруг один немец вынес из хаты чемоданчик. Это Василь должен был в воскресенье, 22 июня, ехать в Витебск — поступать в художественное училище. Сложил в чемоданчик свои рисунки и замкнул. Только собрался ехать, а тут — война. И стоял этот чемоданчик недалеко от дверей, никому уже не нужный. Немец штыком сломал замок, открыл, а там — рисунки. Солдаты принялись разглядывать рисунки, передавать их друг другу. Что-то лопочут между собой, должно быть, понравились им рисунки.

Тихон увидел, что немцы отвлеклись, кинулся за хлев, а за ним — остальные. За хлевом поле, рожь. За рожью — лес…

Может быть, и не убили бы их тогда немцы, кто их знает. Только Тихон считал, что спас всех от смерти Василев чемоданчик. А мать говорит — бог…

Всю ночь просидели они тогда в лесу. Из деревни доносились выстрелы, и было страшно возвращаться туда.

На рассвете в деревню на разведку сходил один Тихон. Фашистов в деревне не было. А на опушке леса, совсем недалеко от того места, где спрятались они в зарослях, выросла могила. Там зарыты шесть мужчин, которых расстреляли немцы. Расстреляли за то, что они были коммунистами.

По дороге мимо села начали гнать пленных красноармейцев: раненых, больных…

Тихон с Лёнькой, своим неразлучным другом, взяли дома буханку хлеба и хотели отдать пленным. А немец ударил по ней, и покатился хлеб в дорожную пыль. Гитлеровец ещё ногой наподдал, чтоб дальше отлетел, словно это не буханка, а футбольный мяч. Как горько, как больно было тогда Тихону, что не попал этот хлеб в протянутые руки голодных пленных.

А наутро у них в хлеву объявились каким-то образом три красноармейца. Никто не спрашивал у них, как они сюда попали. Мать дала Тихону еду, одежду и велела отнести бойцам. Те переоделись, подкрепились и ушли. Куда — тоже никто у них не спросил.

Так случилось один раз, потом ещё, ещё и ещё.

Потом с важными новостями стал приходить к Тихону Лёнька.

Сперва он сказал, что в лесу есть партизаны, а самый главный у них — дядя Максим. На шоссе Ружаны-Пружаны партизаны напали на фашистов и разбили несколько машин с солдатами и офицерами.

А после Лёнька рассказал совсем невероятную историю: партизаны отбили у немцев целый поезд, который вёз в Германию награбленный хлеб, прикрепили на паровозе красный советский флаг и разные плакаты и ехали по железной дороге, пока не роздали всё населению. А потом пустили поезд в реку.

А однажды Лёнька прибежал утром на зорьке. Тихон ещё спал. По лицу Лёньки, по тому, как у друга сияли глаза, Тихон догадался — новость небывалая. Лёнька завёл Тихона за хлев и зашептал:

— В Косове уже опять Советская власть!..

Тихон ушам своим не поверил.

— Не треплешься?

— Когда я трепался?! — обиделся Лёнька.

В самом деле, всё, что раньше говорил Лёнька, было правдой.

— Ну откуда ты знаешь? — Тихон, поверивший уже, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Тётка, свояченица наша, пришла к нам и почти всю ночь шепталась с родителями. Меня послали спать. Дурак я, что ли, спать, когда она такое рассказывает. Она там близко живёт, в деревне. Говорит, стрельба была, даже стёкла звенели! Выгнали немцев, а на комендатуре подняли советский флаг. Вот!