За десять лет до большого мемуарного цикла в «Историческом вестнике» другой журнал, «Вестник всемирной истории», опубликовал ее «Воспоминания смолянки». Она мечтала об отдельном издании своих воспоминаний, надеялась на А. С. Суворина, но тот был уже тяжело болен и помочь не мог.

Предчувствуя смерть, Александра Ивановна попросила сына: «Напишите только: она ушла из жизни очень, очень усталая». В последние дни, превозмогая боль, она дописывала публиковавшийся в газете роман «Без руля и без ветрил». Последняя точка была поставлена в день смерти — 10 февраля 1914 года.

Старость ее была омрачена нищетой, болезнями детей и собственными недугами. Гиляровский одно время был близок к их семье и оставил краткое свидетельство о брате и сестре Дорошевича: «У А. И. Соколовой, или как ее звали у „Соколихи“, были сын Трифон, поразительно похожий на В. М. Дорошевича, только весь в миниатюре, и дочь Марья Сергеевна, очень красивая барышня, которую мать не отпускала от себя ни на шаг. Трифон Сергеевич и Марья Сергеевна были Соколовы, а старший Влас Михайлович — Дорошевич… Трифон окончательно спился, обитал в плохой квартирке на Сретенке в Стрелецком переулке, куда я не раз носил ему деньги для уплаты за квартиру по просьбе Александры Ивановны, писавшей мне об этом из Петербурга».

Дорошевич не сторонился брата и сестры. Во всяком случае, Гиляровский свидетельствует, что «деньги впоследствии Трифону посылал и Влас Михайлович»^[68]. Трифон умер весной 1909 года. 28 апреля Постоянная комиссия для пособия нуждающимся ученым, литераторам и публицистам выдала 30 рублей «Марии Сергеевне Соколовой, дочери писательницы, на расходы погребения брата»^[69]. 25 октября того же года Соколова писала редактору «Исторического вестника» С. Н. Шубинскому: «Сегодня полгода смерти сына, в чахотке умирает дочь, и после 41 года постоянной работы я рискую буквально умереть с голоду, потому что, пролежав два года без сил, я разорилась вконец. Работа для меня — спасенье, не откажите мне в ней»^[70]. И в другом письме к нему же: «Я больна, дочь умирает, с ума сойти можно было! Я привезу Вам много готовой работы…»^[71]

Шубинский помогал старой писательнице, вызывая у нее поток благодарностей. В 1911 году он субсидировал поездку Марьи Сергеевны для лечения на юг. Дата смерти дочери Соколовой неизвестна, вряд ли она, будучи много лет тяжело больной, надолго пережила мать.

Дорошевич, вероятно, стал существенно помогать матери где-то в начале десятых годов. Потому что еще 11 декабря 1908 года она весьма сурово отзывается о сыне в письме к одному из ведущих актеров Малого театра А. И. Сумбатову-Южину, вероятно, бравшемуся походатайствовать за нее: «Что Вы не говорили с Власом Дорошевичем — я понимаю, и счастлива, что так вышло. Ни он бы Вас не понял, ни Вы бы его не уразумели.

Слишком уж он „Terre-à-terre“[72].

Дочь мою его молчание огорчило, меня же Влас ни огорчить, ни удивить ничем не может. Он для меня совсем-таки не существует! „Так, словно мельканье какое, а не заправдашний человек“, как говорит один из героев Глеба Успенского.

Вы на Вашей нравственной горе и слов-то таких не знаете, какими с Власами Дорошевичами беседуют.

Южины — сами по себе, а Дорошевичи — сами по себе! Так уж от Господа Бога положено!»^[73]

Но вот уже в 1913 году она пишет журналисту и переводчику Л. Л. Пальмскому (Балбашевскому): «28 июля исполнилось 45 лет моей литературной работы, ни о каком юбилее я не мечтала и не мечтаю, но кое-кто вспомнил, начиная с Власа, который прислал милейшую депешу из-за границы <…> Когда вернется Влас, мы отобедаем в самом интимном кружке. Это мы с ним решили еще до его отъезда… и я очень рада буду, ежели Вы ближе сойдетесь с Власом. В нем так много хорошего»^[74].

С годами сердце его смягчилось. Сближение с матерью произошло за несколько лет до ее смерти. Хотя все было непросто, о чем можно догадаться и по весьма сдержанной надписи, сделанной ею на вышедшем в 1912 году историческом этюде «Северный сфинкс»: «Власу Михайловичу Дорошевичу от автора». Но когда она умерла, он написал некролог, который оценили современники, знавшие о драме его детства: «эти слова обличают большую и прекрасную душу Дорошевича» (Вашков), «любящая родная рука» (Глинский). Перед гробом матери он выжег из сердца давние обиды, в буквальном смысле слова преклонил колени. Он заказал панихиду в Симеоновской церкви, сутки у гроба матери монахини Леушинского подворья читали псалтырь. Тело Александры Ивановны перевезли в Москву и 12 февраля погребли на Пятницком кладбище. Конечно же, по его желанию на белом деревянном кресте над ее могилой была сделана надпись: «Спи спокойно, моя родная»^[75]. В этих словах слышится просьба о прощении.

Далось примирение не просто. Долгие годы в его душе шла борьба. Победило не только сыновнее, христианское чувство. Но и преклонение перед великой труженицей, какой всю жизнь была Александра Соколова, перед ее несомненным талантом. И понимание, какой дар унаследовал он от матери.

Она умерла примиренной с сыном после почти сорока лет вражды.

Он переживет ее всего на восемь лет.

Осенью 1872 года приемная мать Наталья Александровна привела маленького Власа в четвертую гимназию, находившуюся на Покровке. Он только что сдал экзамен в приготовительный класс, но была формальная проблема: зачисляли с восьми лет, исполнявшихся мальчику лишь в январе будущего года. Наталье Александровне очень не хотелось, чтобы сын потерял год, но на «уважении к казенным учреждениям и к правилам» настаивал директор гимназии, «бритый господин в золотых очках, с лицом не министра — председателя комитета министров». Матушка плакала, рядом заливался слезами Влас, очень хотевший учиться в гимназии.

Эту историю Дорошевич рассказал в фельетоне «Без циркуляра». Его «спас» инспектор гимназии Алексей Гордеевич Кашкадамов, вступившийся на педагогическом совете за мальчугана, сдавшего все экзамены на пятерки. Вот так, с первых дней, школа повернулась к юному Власу своим казенным, «циркулярным» ликом.

«Мне врезалась в память каждая подробность этой сцены. Немудрено. За всю свою гимназическую „карьеру“ я помню не более трех случаев, когда ко мне отнеслись по-человечески. Трудно было бы забыть» (I, 142–147).

В фельетонистике Дорошевича средняя школа — тема особая, сопровождавшая его всю жизнь. Это одна из лучших по художественно-публицистической выразительности частей его наследия. Сколько горьких воспоминаний! Сколько ярчайших типов! Сколько одновременно и живописных и язвительнейших характеристик! Ими заполнен буквально весь первый том его собрания сочинений, не случайно озаглавленный «Семья и школа» («Горе и радости маленького человека», «Учитель», «Маленькие чиновники», «Русский язык», «Исторические люди дурного поведения» и др.). Когда читаешь, как в фельетоне за фельетоном писатель клеймит эту мертвечину, эту канцелярщину классического образования, невольно задумываешься: неужто все было так плохо в старой школе? Неужто эти «канцелярии для маленьких чиновников», как называл Дорошевич классические гимназии, выучили и воспитали столько даровитых людей на Руси? Наверное, были и другие гимназии, и другие учителя, подобные тому же гуманному инспектору А. Г. Кашкадамову. Да и в четвертой гимназии были учителя, имена которых вошли в историю русской педагогики. В начале 1870-х годов русский язык и литературу там преподавал Л. И. Поливанов, впоследствии организатор знаменитой «поливановской» гимназии, математику — К. П. Буренин и А. Ф. Малинин, авторы популярного школьного пособия по арифметике, физику — К. Д. Краевич, также автор широко известного учебника, латынь — В. Ф. Миллер, будущий известный филолог, академик. В четвертой гимназии в разное время учились такие будущие знаменитости, как «отец русской авиации» Н. Е. Жуковский, философ В. С. Соловьев, создатель Художественного театра К. С. Станиславский, филолог А. А. Шахматов, режиссер и драматург Н. Н. Евреинов, писатель А. М. Ремизов, антрополог Н. Ю. Зограф, экономист Н. А. Каблуков, солист Большого театра П. А. Хохлов. Шахматов вспоминал свою гимназию с благодарностью. А вот Станиславскому, как и Дорошевичу, претила зубрежка латыни, и он перешел в Лазаревский институт восточных языков, где первые восемь классов соответствовали курсу классической гимназии. У Власа, мальчика из весьма скромной семьи по сравнению с богатыми купцами Алексеевыми, такой возможности, естественно, не было. В общем, из всех московских гимназий самое хорошее воспоминание у него сохранилось только о первой. Потому что в ней, единственной, он не учился. И, следовательно, она была единственной, откуда его не исключали.