— Сколько времени?

— Двое суток, — глухо ответил Шамиль, отвел глаза. Судорожно передохнул. Пошла игра в поддавки. Тянет к нему руку помощи старый друг, подводя всех к тому, что не железный ведь начальник райотдела, нельзя требовать от человека больше тех возможностей, что отпустила ему природа.

— Мы все сутками не спим, не он один! — грузно, непримиримо заворочался в кресле Гачиев. — Однако с нас никто…

Звякнул, пустил заливистую трель телефон. Гачиев поднял трубку, послушал, отрубил:

— Он занят! — Подождал, медленно наливаясь краской. Положил трубку, обернулся к Аврамову: — Тебя. В приемную. Из разведки армии.

Глядя на дверь, закрывшуюся за заместителем, стал говорить, тыча словами в капитана, словно шилом:

— Что ж ты ту расщелину с деревцем не припомнил? Знал про нее наверняка, двадцать лет по ущельям лазаешь. Как вышло, что главари банды смылись? Главный бандит республики из-под твоего носа ушел, выходит, плевать тебе на приказ товарища Берии? А? Давай разложим по порядку: банду в балку без выстрела пустил, про расщелину не вспомнил, погоню за главарями не организовал. Кто-то все на твою усталость списать норовит. Не дадим. Не тянут твои дела на усталость. На предательство они тянут, на бандпособничество. А ты как думал? — закончил нарком, буравя капитана глазами.

Холодея, осознал Ушахов всей спиной, цепенеющим хребтом суть сказанного. Вот куда норовит списать его нарком — в бандпособники… «Они все белены, что ли, объелись? Да где же Гришка?» — изнемогал в муке своей Ушахов. Невозможно, никак нельзя, чтобы отсутствовал теперь замнаркома, ведь топят его дружка, как щенка.

— Что молчишь? Нечего сказать? — распалялся Гачиев по новой.

Вошел Аврамов. Не глядя ни на кого, заторопился в свой угол, сел. Глаза стылые, тускло-ртутные, по скулам красные пятна расползлись. Что-то из ряда вон произошло в приемной. Спросил Ушахова тихо, глядя ему куда-то за спину:

— Ты сколько раз в том ущелье бывал?

— Три раза, — блеснул глазами Ушахов. «Ну, выручай, Гришуха, друг, спрашивай, на все отвечу, ничего не припрячу».

— Пора заканчивать, — осадил всех Серов. — Ваше предложение, товарищ Гачиев?

— А я закончу так, — всколыхнулся Гачиев, окреп голосом, — за преступную халатность, трусость и бездействие начальника райотдела милиции Ушахова исключить из партии, снять с работы, отправить на фронт рядовым.

— Ваше мнение, полковник? — переждав, зацепил вопросом Серов замнаркома.

— Я не согласен, — странно как-то, с придыханием отозвался Аврамов. И встал.

Задышал, отмякая, Ушахов, спазмом стиснуло горло, защипало в глазах. Нет, не позволит Аврамов такого, нельзя так с человеком… Погоны снять — пожалуйста, на фронт — за милую душу, трижды сам просился. Только в дерьме топить тридцать лет беспорочной службы нельзя! Нет в этом никакой справедливости.

— Позволю себе напомнить, война идет, — сжал кулаки так, что побелели костяшки, Серов. — Мы обязаны судить по законам военного времени. Дружка прикрываете? Здесь не время и не место вспоминать о его заслугах, орденах и вашем приятельстве.

— А при чем тут приятельство? — как-то тоненько удивился Аврамов, выпятил обидчиво подбородок.

— Конкретней! — буркнул сбитый с толку Серов.

— Не то предлагает Гачиев. Снять погоны, отчислить на фронт… Да любой сейчас за честь почтет — на фронт. Что получается с капитаном? Банду в ущелье пустил, запретил бойцам стрелять — раз. Про расщелину с деревцем знал наверняка, был там три раза, сам сказал, — два. Погоню за теми, кому дал уйти, не организовал. Для меня картина ясная. Тут и моя вина. Как же я тебя, такого склизкого, раньше не разглядел? Предлагаю. Капитана Ушахова за покрывательство политбандита Исраилова, за нарушение прямого приказа товарища Берии, как предателя, отдать под суд военного трибунала, публично заклеймить и общественно потребовать применения к нему высшей меры, чтоб другим неповадно было, — режущим фальцетом неистово закончил Аврамов, так что у всех засвербило в ушах.

— Ты что, сдурел? — в великом изумлении привстал, затряс головой Ушахов, не веря услышанному.

— Сидеть! Тебе слова не давали! — трахнул по столу кулаком Гачиев, ошарашенно водил глазами от Ушахова к Аврамову.

— 3-за… кресло свое трясешься, соломку стелешь, шкура? — заикаясь, шепотом спросил Ушахов, белея на глазах.

— Занесите оскорбление в протокол, — бесстрастно велел Аврамов стенографистке. — Сдайте оружие, Ушахов.

— А т-ты мне его д-давал, чтобы отнимать? — мертвым голосом спросил Ушахов. Слепо шарил, скреб ногтями кобуру. — Глянь сюда… Мне его начальник ЧК Быков выдал з-за… боевые заслуги! Он со мной в могилу…

— Прекратить истерику, капитан! — загремел, опомнившись, Серов. — Возьмите себя в руки, распустились, как баба! Оставьте ему цацку, Аврамов!

Навзрыд заплакала в углу стенографистка:

— Это бесчеловечно… Он не предатель! Вы… вы…

— Что такое? — развернулся всем корпусом в угол нарком. — Цыц! Тебя еще не спросили…

Стенографистка выбралась из-за стола, убыстряя шаг, пошла к двери.

— Ты куда? Вернись! — рявкнул Гачиев. Хлопнула дверь. — Вернись, плохо будет! Слышишь?! Можешь больше не приходить! Увольняю!

Серов, морщась, переждал крик.

— Идите в гостиницу, Ушахов. Под домашний арест. Наше решение вам объявят.

Глядя за закрывшуюся за Ушаховым дверь, нервно подергивал плечами нарком:

— Змея в наши ряды заползла. Сегодня бы рапорт в Москву уже отстучали…

— Григорий Васильевич, вы в самом деле считаете, что он дал уйти Исраилову намеренно? — поднял голову Серов. — Двадцать лет безупречной службы… Что-то здесь не вяжется.

— Все увяжется, товарищ генерал, — успокоил сжигаемый непонятным огнем полковник. — Разрешите более подробно свои соображения изложить вечером. Сейчас надо за капитаном. Разоружить не мешало бы. Он, черт бешеный, может таких дров теперь наломать. Возьму охрану, попробую все-таки изъять пистолет.

— Идите. Поосторожнее там, — сухо, неприязненно отозвался Серов. Отвернулся.

— Уж как получится, — криво усмехнулся Аврамов. И, так и не стерев с лица этой усмешки, набирая скорость, ринулся к двери. С треском припечатал ее за собой.

Двое долго молчали — каждый о своем. Блаженство растекалось в душе наркома. Капитан, гвоздем торчавший в наркомовском кресле, был выдернут со скрежетом и выброшен. На помойку.

Угрюмая досада, как изжога, донимала генерала. «Прихлопнули, — определил для себя Серов про Ушахова. — Что полезнее, Ушахов или мокрое пятно от него? А кроме того, отчего старался так уконтрапупить дружка Аврамов? Солому стелил, «шкура», как выразился капитан?» — с брезгливым удивлением решал и все не мог решить генерал: никак не смотрелся полковник в роли шкурника.

Так и не сделав никаких выводов, поднял Серов голову и уперся взглядом в наркома. Работать нужно было Серову, ибо некому здесь, кроме него, эту грязную работу выполнить. Отбросив все словесные зигзаги, спросил Гачиева в лоб:

— Это ваше изобретение?

— Вы про что, товарищ генерал? — услужливо глянул Гачиев.

— Хутора бандитов жечь, стариков, женщин арестовывать — ваша идея?

«Ты чистенький, да? — злобно думал нарком, не торопясь с ответом. — А меня хочешь грязным сделать? Ты не чище и не лучше Кобулова. Сначала посмотрим, кто из вас сильнее, потом решать будем, с кем настоящее дело иметь».

— Это приказ товарища Кобулова, — отгородился от дел своих нарком. Стал с любопытством ждать: этот сейчас кричать, грозить начнет…

— Я к тому спросил, если придется награды за результат распределять, вас учитывать? — терпеливо и скучно пояснил Серов.

«Тут совсем другим пахнет, — озаботился нарком. — Тогда почему все Кобулову? Я тоже руку приложил!»

— Если откровенно, товарищ генерал… — осторожно примерился нарком.

— Именно, — мирно подтолкнул генерал.

— Моя это идея, — скромно решился Гачиев. — В качестве оперативной меры предупреждения. Э-э… профилактика, значит. Валла-билла, очень действует! Когда сакля бандита-соседа горит…