Надежда Владимировна Веселовская

СОЮЗ ЛЮБВИ

проза, стихи

Содержание:

Союз любви (повесть)

Баба Тата (рассказ)

Святая Русь (стихи)

СОЮЗ ЛЮБВИ

повесть

Иисусе, союз любви положивый

между мертвыми и живыми...

(Акафист за единоумершего)

  1

Иван Петрович Сидоров попал в больницу.

Такое случалось с ним и прежде, но теперь все было иначе. Это его озадачило. Правду сказать, он не любил новшеств - медицину признавал только традиционную, и вообще во всем отдавал предпочтение издавна устоявшимся порядкам. События последних лет окончательно убедили его в том, что новшества - это чаще всего изменения к худшему, особенно в общественной жизни.

Вот и сейчас Иван Петрович заволновался - а не связана ли больница, куда он не помнил, как попал, с насильственным воздействием на человеческую психику? Возможно, здесь правят бал экстрасенсы, которые были для него чем-то средним между пустыми болтунами и представляющими опасность монстрами. Но в следующую минуту он уже знал, что ничего подобного в этих стенах нет. На каких основаниях сделан данный вывод, Иван Петрович и сам не мог бы сказать, хотя легковерностью не отличался и обычно брал в расчет только факты. Но эта внезапная уверенность не требовала доказательств - в ней была непреложность истины.

Облегченно вздохнув, он продолжал раздумывать о месте своего пре­бывания. Бесспорно, что оно представляло собой нечто необычное. Он понял это еще вчера, когда пытался выяснить свой диагноз, а молчали­вые медсестры в белом лишь неопределенно покачивали в ответ головами.

Впрочем, некоторые считали их медбратьями, а по одежде и высоким тонким фигурам было не отличить.

Эти братья-сестры сами по себе были явлением удивительным. Похожие как две капли воды, они бесшумно двигались по палате, склонялись к из­головьям больных, что-то делали - но невозможно было определить и ос­мыслить, что именно. Иван Петрович ни разу не видел у них шприцев, тер­мометров, мензурок с лекарством - вообще никаких свойственных медперсо­налу предметов. Тем не менее, никто из больных не сомневался, что неу­ловимыми действиями этих белых фигур совершается нечто важное, связанное с их чаемым за семью горами выздоровлением. Все очень любили, когда братья-сестры останавливались возле них.

Сейчас они стояли над Иваном Петровичем, взглядом указывая на его руки, ноги, грудь, голову; отдельно на глаза, уши и рот. Он вдруг понял, что болен действительно тяжело. Выпусти его сейчас отсюда, и он просто не сможет жить: руки станут дрожать и путаться, ноги откажут носить его в недосягаемо-прекрасном внебольничном мире, сердце беспомощно за­частит, дыханье свернется в груди комком и язык прилипнет к гортани... а слух? - он не выдержит чистоты и силы звука; а глаза? - их же ослепит!

Итак, для настоящей жизни он оказался не годен. Но вместе с этим горьким сознанием к Ивану Петровичу пришло вдруг какое-то смиренное облегчение: больница впервые представилась ему не только долгосрочным затвором, но еще и убежищем, укрытием. Здесь он на месте, и здесь что-то делается для того, чтобы... но при мысли о полном исцелении у него закружилась голова.

Между тем подошло время процедуры, выхлопотанной для некоторых в палате их родственниками. Это здесь было принято: несмотря на угадываю­щееся изобилье, многие блага для пациентов напрямую связывались с тем, как о них заботятся по ту сторону больничной стены. В том числе и це­лебный душ, похожий на светлый праздничный дождь в начале лета.

Он проливался прямо над койкой, мгновенно высыхая с белья и, должно быть, чудесно освежая зудящее коростой и язвами тело. Наверняка в нем были растворены какие-то укрепляющие вещества: Иван Петрович заметил, что после процедуры больные некоторое время держались бодрее. Если бы Саша, его дочь, знала... Но он не мог ей сообщить. Большинство боль­ных, как он понял, условились со своими близкими заранее; те же, кто хотел наверстать упущенное сейчас, должны были просить особого разре­шения. А он еще не настолько освоился здесь, чтобы обращаться с просьбой. Для этого надо было свыкнуться с новыми порядками, почувст­вовать в себе какую-то внутреннюю силу... словом, он был не готов. Да и Саша за краткое свидание вряд ли смогла бы понять все то, что отец собирал тут по крупицам, составляя из них общую картину.

В палате запахло свежестью - над избранными койками сверкнули серебристые водяные нити, точно такие, какие Иван Петрович запомнил однажды в детстве. А может быть, еще более серебристые. В тот день бабушка с утра сказала ему, что будет дождь.

- А вдруг нет? - усомнился Ваня, уже тогда проявлявший склонность к бесспорной логике и некоторый скептицизм . - Откуда ты знаешь, что обязательно?

- Должен быть, - не отступалась бабушка. - В день Святого Духа всегда упадет с неба хоть несколько капель. Так сходит на землю благодать...

Заинтересованный Ваня узнал, что Духов день бывает назавтра после Троицы (Помнишь, мы вчера украшали дом березкой?) и с особым внима­нием приглядывался к струйкам дождя, действительно собравшегося пос­ле обеда. Против обыкновения бабушка не загоняла его домой, и он выс­кочил в поле, граничащее с забором дачи. Тут много-много травяных стеблей одновременно сгибались навстречу дождю, словно клали ему пок­лон - и опять выпрямлялись, встряхивая головками колосков и цветочными шапочками. Было похоже на то, как вчера в церкви батюшка кропил всех короткой лохматой кистью, от которой летели такие же переливча­тые брызги. А люди склоняли головы и кланялись, совсем как это зеле­ное море: овес, кашка, мышиный горошек, еще какие-то травы...

Воспоминание церкви было сугубо детским в жизни Ивана Петровича - после семи лет он туда уже не ходил. И бабушку потерял рано, вскоре после того запомнившегося лета. Родителей у него не было, и вот - че­реда интернатов, познание жизни совсем с другой стороны, потом собст­венная, с трудом проторенная колея, Саша, работа, старость - словом, все, вместившееся между тем давним дождем и сегодняшним, столь похо­жим на него, душем... Вдруг Ивану Петровичу показалось, что лежит он не на больничной койке, а на бабушкиной кровати - старинной, с желез­ными шарами и шишечками, изученными им в детстве вдоль и поперек. В следующий момент его овеяло чем-то изначально знакомым, но неуловимым, словно беззвучный шелест или давно выдохшийся аромат — в этом дуно­вении была бабушка! Он потянулся навстречу, но все уже кончилось, про­пало. Оставалось лишь размышлять, существует ли какая-нибудь связь между его ощущеньем и этой совершенно особенной, исключительно непо­нятной больницей? Может быть, бабушка здесь когда-то лечилась; он ведь ничего не знал о ней с тех пор, как соседи вызвали скорую помощь, а его увели к себе...

Иван Петрович протер незаметно закрывшиеся глаза и вновь вернулся в окружающую действительность. Здесь все было по-прежнему: завесы дож­дя, пахнущего травой и солнцем, дрожали над койками счастливцев, для которых постарались близкие. Остальные смотрели не произнося ни слова. В палате установилась какая-то особенная просторная тишина, подчерки­ваемая журчаньем струй и еще одним, сливающимся с ним, звуком. Прислу­шавшись, Иван Петрович понял, что это пели стоящие у дверей братья-сестры. На сей раз он уловил в их действиях смысл: стоило водяному занавесу над чьей-либо койкой уклониться в сторону, как они повышали голос, возвращая его тем самым на место. А поодаль встали для того, чтобы не подчеркивать своего участия: для процедуры старались родст­венники, и братья-сестры, видимо, не хотели лишать их ведущей роли, создавая иллюзию полной самостоятельности. Однако Иван Петрович видел, что без братьев-сестер ничего бы не вышло: они подхватывали исходящую от родственников инициативу, осветляли и выравнивали ее, чтобы послать выше, туда, откуда шел благодатный дождь. После этого им оставалось только следить, чтобы струи не отклонялись от верного направления - не то на больного могли бы попасть всего-навсего отдельные брызги.