Захотелось узнать, что же они поют. Это было одно протяжное слово, переплескивающееся на гласных "а", "и", "у", рассыпающееся снопом сол­нечных зайчиков на звонких "л". Пелось оно терциями, с кратким пере­рывом после того, как прозвучит трижды. И почему-то несомненно связывалось в сознании с личностью Главврача.

Он был основателем и центром больницы. Его присутствие чувствова­лось здесь повсюду, хотя в палату Главврач как раз не входил. Он да­вал братьям-сестрам все указания, не имея при этом нужды осматривать больных. Он и так знал о каждом более, чем можно себе представить.

Рассказывали, что если встретить Главврача лицом к лицу, все твои проблемы как рукой снимет. Но такая встреча грозит потрясеньем, ко­торого неподготовленный человек не вынесет. Подготовленным же счи­тался здесь тот, кто уже успешно прошел курс леченья и должен был вот-вот покинуть больницу. Таким образом, свидание с Главврачом ста­новилось одновременно и актом выписки - после него начиналась для че­ловека новая, совершенно иная жизнь. Жизнь с большой буквы.

Но подобное случалось не столь уж часто. Чересчур много кро­потливого созиданья, ускоренного встречной помощью родственников, требовалось на то, чтобы возродить глубоко разрушенное человеческое естество.

Однако и этому следовало радоваться - говорили, что раньше больницы вообще не существовало и люди обречены были умирать. Все изменилось, когда Главврач добыл чудодейственное лекарство, ради которого рисковал жизнью. Он сам бросился в пропасть смерти, чтобы найти ей противоядие. Он нашел его, победив таким образом смерть; с тех пор открылась больница.

На основе этого удивительного лекарства изготавливались специальные препараты для больных. Но опять-таки - достать их могли только родствен­ники, или друзья, или просто люди, желающие отблагодарить за когда-то сделанное им добро, - словом, кто-то из находящихся за больничной сте­ной. Обычно передачи доставлялись по воскресным дням. Братья-сестры с не свойственным им оживлением разносили по койкам белые хлебные хол­мики, состоящие из двух частей - бочонок-основанье плюс плоская, с давленным узором, крышечка. Почему лекарственный препарат облекался в столь необычную форму? После некоторых раздумий Иван Петрович признал приоритет хлеба как основы всякой жизни и, стало быть, всякого здоровья. Хлеб да вода, что может быть необходимее?

Старик с соседней койки поправил: не вода, а разбавленное ею вино. Просто вода - омовение, с добавлением вина - радость. Именно в хлеб и вино вложил Главврач добытое на срыве сил противоядие смерти.

Белые хлебные холмики обладали свойством мгновенно исцелять все не­дуги - если бы не проблема усвояемости, было бы достаточно одного приема. Но каждый усваивал в свою меру, потому и результаты представляли собою самый широкий спектр - от легкого сдвига в самочувствии до стремительного рывка к выздоровлению.

Старик, внесший поправку насчет воды и вина (его звали Николаем, а отчества Иван Петрович не знал - здесь обходились одними именами) полу­чал передачу каждое воскресенье, а иногда и в другие дни. Кроме того, он постоянно пользовался душем и имел в палате собственный сберегатель­ный счет, механизм которого был не совсем понятен.

Начиналось с того, что оживленные, как и при вручении передач, бра­тья-сестры раскладывали возле койки мелкие деньги, конфеты, яблоки; иногда к ним присоединялась какая-нибудь подержанная, но еще годная к употреблению вещь. Старику говорили, что это новые поступления на его имя. А потом происходило самое странное - изо всех этих монет, сластей, чуть потертых портфелей, чуть поношенных пиджаков каким-то непостижимым образом выводились большие суммы. Они должны были числить­ся за стариком до тех пор, пока ему не вздумается их потратить. Но ста­нет ли долго тянуть больной, одержимый идеей выздоровленья, если можно купить в больнице лечащие сродства высшего класса? Старик тут же зака­зывал братьям-сестрам дорогостоящие мази и притиранья, целебные плас­тыри к язвам - главному проявлению болезни и бичу всей палаты. Этими зловонными язвами, метящими причастность к разрушению, в той или иной мере мучился здесь каждый. А пластыри обладали свойством не только утишать боль, но и вовсе сводить на нет черные, словно выжженные, отметины.

Старик Николай с радостной готовностью пояснял соседям, что о нем заботится внучка. Это она доставляла в больницу передачи, инициировала душ, завела и пополняла вышеозначенный счет. Результаты были самые действенные: старик, безусловно, выздоравливал. После каждого душа он становился крепче; морщины на его посвежевшем лице разглаживались от передачи к передаче; язвы под чудодейственными пластырями заживали од­на за другой. Но больше всего изменился взгляд, на дно которого теперь иногда проскальзывали, подобно мелькающим золотым рыбкам, какие-то све­тящиеся искры. Будучи специалистом в области химии, Иван Петрович за­дался целью определить их природу. Оказалось, это веселье в чистом ви­де, без малейшей примеси буйства, злорадства или насмешки; он никогда еще не встречал столь чистого вещества.

В палате к старику относились двойственно - с радостью за него и одновременно с завистливой досадой. Отчасти оно было понятно - многие не могли дождаться от родных крошки, а тут, образно говоря, постоянно справлялось пиршество! Душ старик получал ежедневно, и средства на его счет поступали почти каждый день. Но поделиться с соседями он в любом случае не мог - все блага в больнице были лично направленными, именны­ми. В них непременно указывалось имя получателя; дальше него их дей­ствие не распространялось.

Всё это в палате знали, но тем не менее, наряду с доброжелательным отношением, продолжали завидовать. Иван Петрович заметил, что соотно­шение этих двух чувств зависит от стадии болезни: выздоравливающие преимущественно радовались за старика, тяжелобольные - завидовали. Но никто не испытывал только радости либо исключительно досады. Это навело Ивана Петровича на мысль, что палата подобрана не наобум, а скорее по специальному принципу: здесь не было людей окончательно определившегося качества - ни совсем хороших, ни вовсе плохих. Ни совсем здоровых, ни утративших всякую надежду на выздоровление. Это было понятно - первым не требовалось леченья, в то время как вторым оно не пошло бы впрок. Для них, вероятно, существовали какие-то иные методы, иные места.

Ивана Петровича позвали в комнату для свиданий - к нему пришла дочь. Сперва он не мог опомниться от радостного недоуменья. Мелькнула мысль, а не ошибка ли это, но у братьев-сестер ошибки быть не могло.

Дочь Саша являлась для него единственным по-настоящему близким че­ловеком. Долгие годы они прожили вдвоем - с тех пор, как Сашина мать бросила семью, променяв интеллектуального и не особо страстного мужа на молодого любовника-моряка. Уплыла с ним и как в воду канула. Прав­да, она могла быть совершенно спокойна за то, что Иван Петрович вырас­тит Сашу.

Он растил ее добросовестно, стремясь в первую очередь привить ка­чества, которые считал для человека главными: порядочность, трудолюбие, логику мышления. Эмоций в их доме не жаловали - то ли вследствие несложившейся личной жизни, то ли просто по характеру Иван Петрович не любил чересчур буйных, с его точки зрения, проявлений чувств. Он и Са­ше привил сдержанность в обращении: на фоне ровной привязанности между ними существовала некоторая дистанция, обособляющая внутренний мир каж­дого. Отсутствие самодостаточности Иван Петрович считал едва ли не самым жалким человеческим состоянием и старался воспитать Сашу так, чтобы она в жизни ни от кого не зависела. 0н не учел, что в женском варианте это качество выглядит несколько иначе, а когда спохватился, было уже поздно что-либо переделывать.

Дочь выросла такой, какою ее хотели видеть: умной, сдержанной, целе­устремленной. Не обладая отцовскими способностями (он был довольно крупным специалистом), она даже превзошла его в скрупулезном профессио­нальном трудолюбии, вследствие чего он мог объективно счесть ее кандидатскую диссертацию неглупой. И карьера дочери складывалась удачно: вскоре Сашу взяли преподавать в институт, который она сама когда-то кончи­ла. Иван Петрович не имел оснований предполагать, что студентам с ней особенно интересно; однако он был абсолютно уверен в том, что на следую­щий курс они переходят подготовленными.