Я напрягся под одеялом. Кадрики исчезали, размывались в синем тумане. Как ни жмурился, ни пытался вернуть это внезапное видение, оно не возвращалось.

Рывком вскочил с тахты и в темноте, больно ударясь о край стола, ринулся к секретеру, схватил авторучку, листок бумаги, начал лихорадочно зарисовывать увиденное. Но уже не помнил последовательности, деталей. А в этом, как я понял, было самое главное, таился смысл.

Через несколько дней поделился происшедшим с Йовайшей. Тот, по обыкновению, улыбнулся, затем, как о чём-то само собой разумеющемся, сказал:

— Мыслеформы материальны, вечно плавают в пространстве. Через вас прошло послание из Древнего Египта, очевидно предназначенное не вам. Иначе вы бы его непременно осмыслили.

Надо же было через столько лет оказаться именно в Египте, «увидеть» жрецов у каменного хирургического стола, вспомнить о той ленте с иероглифами! А вчерашний ключ с брелоком-крестом, символом жизни, и, может быть, самое драгоценное — материнская улыбка пожилой женщины с метёлкой из птичьих перьев...

Коловращение людей прибило меня к статуе сидящего писца. На коленях его лежал развёрнутый свиток папируса. И сам свиток, и подножье статуи были испещрены иероглифами. Несколько раз среди них попадался крестообразный символ жизни, круг с точкой посредине, голова птицы.

У статуи были вставленные из цветного камня глаза — тёмные зрачки, белые белки. На белках я заметил красные от напряжённой работы жилки. Писец с чуть приметной улыбкой смотрел на меня. Этот человек, живший более трёх тысяч лет тому назад, казался знакомым, родным.

Как часто, умываясь по утрам, я видел в зеркале такие же покрасневшие белки глаз у себя. Особенно в последние годы, когда днями и ночами работал над романом.

«Что там с рецензией?» — подумал я, и у меня сразу испортилось настроение. Еще раз взглянул на писца, словно желая получить от него ответ, узнать о судьбе рукописи.

— Объясните, пожалуйста, что вы находите в нём интересного? По-моему, вы уже давно здесь стоите.

Я обернулся, увидел Изольду Егорову.

— Ничего особенного. Просто устал.

После музея привезли обедать в ресторан «Воды Нила».

Длинный зал полупустого ресторана одной стороной переходил в длинную белую балюстраду, с которой открывался вид на текущую совсем рядом реку. За ней, далеко в знойном мареве, как мираж, вздымались треугольники двух пирамид, поодаль виднелась третья.

Как назло, поездка туда была запланирована на самый последний день.

Саша Петров, меняя объективы, фотографировал на этом фоне Сергея Петровича и его жену. Потом встал рядом со своими хозяевами, попросил меня щёлкнуть затвором.

Во время обеда зал наполнила тихая музыка — мелодии, сочинённые Чарлзом Спенсером Чаплином. Вот уж чего я никак не ожидал. Слушать музыку своего самого любимого кинорежиссёра и смотреть на пирамиды — о таком изысканном удовольствии нельзя было и мечтать.

И при этом я не мог не вспомнить о том, что Чаплин, всеобъемлющий гений искусства, доказавший в своих фильмах, что оно не делится на жанры, что слезы и смех, трагедия и комедия, серьёзная и развлекательная стороны жизни переливаются, живут совсем рядом друг с другом, — этот же самый гений, подводя итог своего существования на земле, написал книгу, в которой больше всего хвастался своими финансовыми успехами, скрупулёзно подсчитывал барыши. К счастью, художник перевешивал в нём человека. И все же...

Допив свою чашечку кофе, снова вышел на балюстраду. «Он не помнил о смерти, — думал я, облокотясь о перила. — Они все не помнят о смерти, стараются о ней забыть. И это не грех, если за ней ничего нет. А если есть? Если правы те же египтяне со своими поверьями, ритуалами, со своей «Книгой мёртвыхІ? И у тибетцев — своя «Книга мёртвыхІ, свой конкретный рассказ о переходе души умершего на другие уровни бытия. А у христиан — Царствие Небесное. Нет ни одного народа, который издревле не таил бы в себе память об этом знании. Именно знании. А теперь все стараются о нём забыть. Особенно у нас в стране. Даже многие религиозные люди в глубине души не верят ни в какую посмертную жизнь. А попробуй поговорить об этом с кем-нибудь из физиков, экономистов. Или с рабочим. Тебя поднимут на смех, пошлют куда подальше».

Посмертная жизнь выкинута как неприличная тема.

И когда нас везли из ресторана куда-то в путаницу кварталов старого Каира, я уже не обращал внимания на заоконную экзотику. Восстанавливал в памяти то знание, которое получил из Библии и других священных книг, из преданий различных народов, откровений пророков и мистиков.

Сейчас в моей несчастной стране, пытающейся из чувства самосохранения приобщиться к мировой цивилизации, заигрывали с православием, магометанством, но всё это делалось, по существу, лишь для того, чтоб спешно навязать населению хоть какую-то мораль, элементарные нормы поведения. Взамен рухнувших прежних, основанных на страхе и принуждении. Это была очередная подмена. Подмена истинной религии, которая есть связь с Богом, память о будущем посмертном существовании.

«Только эта память и спасает от бездуховности, — думал я. — Только она. Не чтение книг, не посещение музеев, никакие культурные программы. При всей их пользе, это тоже очередная подмена. Когда человек знает о том, как на самом деле устроено бытие, помнит о посмертной жизни и воздаянии, изменяются мотивы его поступков. Он преображается. И только так, преобразившись, все человечество сможет избежать катастрофы».

Эти мысли не отпускали меня и в древнем коптском храме Святой Екатерины, скрытом в лабиринте кварталов, где ютилась беднота. Чувство благодарности к земле Египта, приютившей гонимых первых христиан из Римской империи, непреходящим теплом наполняло, когда я бродил в церковном полумраке, разглядывал иконы наивного письма, вставлял зажжённую свечу в старинный подсвечник.

Стараясь не привлекать к себе внимания, встал неподалёку от алтаря, помолился за свою родину, за всех, прося Бога избавить человечество от слепоты. И вразумить меня, Артура, как мне быть. Ведь я, в сущности маленький человек, один из миллиардов себе подобных, не обладал никакой властью, никакими возможностями...

По выходе из храма руководитель группы Сергей Петрович дотошно обратил внимание на расположенную рядом, круто уходящую вниз глубокую штольню. Магда объяснила, что это недавно открытый вход в подземелье, где христиане скрывались от гонений. Оказывается, и здесь их преследовали римляне. Я мысленно перекрестился. Как всегда, почувствовал на лбу, в груди и плечах словно разряды электрического тока.

Я уже устал от обилия впечатлений, а нас везли через весь запруженный автомашинами Каир к ещё одной из главных достопримечательностей столицы — расположенной в цитадели на горе мечети Мухаммеда Али.

Да, снаружи и внутри она поражала воображение своей грандиозностью, высотой минаретов, купола, устланным коврами полом, стенами, богато отделанными почти прозрачным жёлтым мрамором. Но куда больше захватил вид на Каир, открывающийся с высоты цитадели.

Я стоял у парапета, смотрел вниз на тонущий в предвечерней сиреневой дымке город. На его дворцы, минареты, небоскрёбы отелей, дома и мосты.

Почувствовал, что и сам становлюсь выше. Стоя здесь, на этом месте, я уже не казался себе ничтожным, бессильным. Вспомнилось всё, чем владел, что развил многолетними упражнениями, вспомнились сотни исцелённых больных и, наверное, тысячи людей, которым смог оказать помощь. Неколебимая уверенность в том, что я, именно я, Артур Крамер, знаю, как остановить катастрофу, спасти мир, что я смогу сделать это, захлестнула...

Какая-то властная сила явственно вошла, выпрямила.

Вдруг подошёл Саша Петров, предложил:

— Вы так красиво стоите. Давайте сфотографирую на фоне Каира?

Я медленно повернулся к нему. Саша отошёл на несколько шагов, поднял к глазам одну из своих фотокамер, и в тот момент, когда раздался щелчок, показалось: все это однажды уже было. Только без фотографа.