Подполковник посмотрел на железную дверку — даже если ее плотнейшим образом закупорить, вряд ли она способна погасить настоящий сильный крик.

Конечно же, нужен следственный эксперимент.

План составился в голове подполковника мгновенно. Необходимо немедленно отыскать Бухова с Русецким, пусть они забираются в конуру эту и орут, а он будет прислушиваться. Сразу же и окончательно будет ясно, претерпел ли хотя бы одну пытку в этом узилище Ромка Миронов или его письма лишь элемент в цепочке непрерывного вранья.

К счастью, ребята оказались на своем обычном месте. Напряжение подвального похода они сняли, и предложение поучаствовать в чердачном эксперименте им неожиданно понравилось. За ресторанным столиком они успели заскучать. Их девицы с радостью согласились им сопутствовать.

Таким образом, уже через десять минут лифтовая кабина, набитая возбужденными молодыми людьми во главе с отставным подполковником, шумно приближалась к месту возможного преступления.

Следственный эксперимент был поставлен немедленно. Бухов с хрипло хихикающими девицами должен был подняться в камеру, чтобы по команде снизу «орать благим матом». Сам Леонтий Петрович с Русецким, взятым ради объективности опыта, проникли в квартиру сильно пьяного джентльмена. Он за это время уполз в глубь квартиры по коридору и лежал теперь виском на холодном кафельном полу своего туалета. Кроме него, в квартире никого не было.

— Давай! — скомандовал Леонтий Петрович Бухову и, когда тот побежал наверх, прикрыл дверь чужой квартиры.

Уже через несколько секунд стало ясно, что производимый эксперимент приносит ощутимые результаты. Половина жильцов из всех квартир, от девятого до первого этажа, высыпала на лестничные площадки — кто с тесаком, кто с монтировкой, кто держа своего рычащего кобеля за ошейник.

Выглянув в глазок, Леонтий Петрович холодно констатировал:

— Признаться, имеет место неудача.

Русецкий, тупо разглядывавший своего учителя, вдруг предложил:

— А давайте мы тоже покричим. Может, Саня нас тоже услышит.

Не успел отговорить его Леонтий Петрович, ведь исследовательская ценность этого крика была равна нулю. Могучий «отморозок» задрал голову, и из горла его полилось хриплое, угрюмое гудение. Жалобно косясь на своего ученика, Леонтий Петрович приложил ладонь к щеке и затравленно подумал: «Господи».

Хозяин ангажированной для эксперимента квартиры, с трудом оторвав висок от кафеля, начал страдальчески подвывать незваному гостю.

Капитан, отложив подписанные подполковником бумажки, густо прокашлялся в кулак.

— Ну что, довольны?

— А вы? — Леонтий Петрович и не чувствовал себя виноватым, и не собирался таковым притворяться.

— Что «а вы»?

— А то, что виною сегодняшнему прискорбному факту ваше халатное поведение.

Капитан прокашлялся еще раз.

— То есть я так понимаю, Леонид Петрович, прекращать своей самодеятельности вы не желаете.

— Не только не желаю, но и вправе не чувствую. Судьба, судьба человеческая меня заботит. А вот вас заботит не знаю даже и что.

Милиционер встал, прошелся по кабинету, загнал осторожными ударами ботинка в угол кабинета неудачно стоящий стул. Он подбирал слова, имеющие сделать его точку зрения максимально внятной.

Леонтий Петрович в это время не молчал.

— Знаю, что вы мне тут произнесете. Что у вас закон, что коли начать преступать по каждому поводу, то ого-го… Может быть. Но тут же не любой повод, тут, повторяю, судьба, причем молодая. Как может быть не ясно?! Вам же просто лень или все равно. Но когда я докопаюсь до корня, вам же будет мучительно стыдно. И тогда я не стану скрывать вашего имени, товарищ Рычков. Нет, не стану. На детей ваших пальцем станут показывать, это вы понимаете?

Капитан резко повернулся, положил ладони на стол и заорал, приблизив лицо к уху подполковника:

— Да ты заткнешься когда-нибудь, старый козел?!

Леонтий Петрович нисколько не испугался. Он начал приподыматься со своего стула, угрожающе подергивая носом.

— Раз вы сердитесь, капитан, значит, вы не правы, — тихо, но очень укоризненно произнес подполковник.

— Что-о? — голос у милицейского чина перехватило.

— А то! Я боевой офицер, и таких, как ты, вот таких капитанов и негодяев, я расстреливал своею собственной рукой, — Леонтий Петрович продемонстрировал, какой именно. Сообщение это было сделано ровным и твердым голосом, отчего приобрело много внушительности.

Капитан сразу отвечать не стал. Вернулся на свое место, поскреб переносицу.

— Значит, так, товарищ Мухин. Имеющихся у меня против вас фактов достаточно, чтобы завести уголовное дело. Например, о злостном хулиганстве. Делаю вам последнее предупреждение. Последнее. Если вы не прекратите своего дурацкого следствия, я приведу свое предупреждение в исполнение, невзирая на ваши немалые заслуги в прошлом и ваш возраст. Покой целых домов надо как-то охранять.

Подполковник встал, привычным движением одернул китель.

— Думаю, не далее как завтра утром вы получите официальное заявление от родственницы Романа Миронова об исчезновении. Посмотрим, как вы будете задерживать с началом следствия после оного.

Выйдя из малоприятного кабинета, уже стоя в коридоре, Леонтий Петрович обернулся и поставил точку в разговоре:

— И напрасно вы меня называете Леонидом и Леонидом Петровичем. Имя у меня более редкое, но от этого не менее отечественное. Леонтий.

Ощущение одержанной моральной победы продержалось у Леонтия Петровича недолго. Несмотря на то, что ему удалось добиться от «ментов», чтобы они сразу отпустили «ни в чем не виноватых» ребят, он понимал, что история с чердаком не слишком возвеличивает его образ мудрого учителя в глазах Бухова, Русецкого и остальных. Кажется, в порыве справедливых чувств он стал на мгновение несколько смешон. Этого никакой вожак, даже ведущий своих людей в направлении самой доброй и высокой цели, допускать не должен. Как теперь вернуть прежнее расположение и уважение «отмороженных» пацанов? И перед этими девчонками неудобно. Как они самозабвенно вопили, как старались помочь. Не то что эта, как ее, Люся.

О своем невидимом враге Леонтий Петрович думать не хотел. Приказывал себе не думать. Не сейчас. Потом. Надо сначала выспаться. Ситуация ведь не просто усложнилась. Появился в ней непонятный, трудноопределимый оттенок. С одной стороны, враг доказал свою непобедимость по части изобретательности, но с другой, подполковнику перестало казаться, что Ромке угрожает смертельная опасность. И о мучениях его он стал думать как о чем-то отчасти условном.

Может, это естественное очерствление души. Даже к войне люди привыкают. Хотя очерствление не может быть естественным. Не должно! Долг каждого честного человека бороться с ним. Если не на жизнь, то хотя бы на совесть. Так что завтра…

Но оказывается, до «завтра» Леонтию Петровичу предстояло еще одно испытание. У подъезда стоял человек. Фигура его была освещена плохо, но достаточно для того, чтобы подполковник рассмотрел в ней что-то неприятно знакомое.

За месяц до вышеописанных событий.

— Признаться, Настя, я не большой любитель таких приключений, — сказал Георгий Георгиевич, умело ведя свою «тойоту» по узким улочкам дачного поселка.

— Да, — подтвердила Лолик, пухлощекая, со вздернутым носиком, подружка Анастасии Платоновны, сидевшая на заднем сиденье, — недаром говорят: милые бранятся — только тешатся.

— Все претензии к себе, дорогому, Георгий Георгиевич, — отвечала Анастасия Платоновна, хищно поднятой рукою указывая последовательность поворотов. Поселок был старинный, по обе стороны асфальтовой дорожки тянулись монументальные, высоченные заборы, а над ними высились еще более высоченные хвойные облака.

— Не я затевала вчера этот спор. Но у меня есть правило: проговорилась — проделывай. Соответственное отношение и к словам всех прочих. Вот здесь помедленнее, рытвина. Ах нет, уже заасфальтировали.