‒ Черт-те что, кажется, он действительно меня снял… Я на самом деле его хочу.

Впервые за все годы она сказала такое вне их совместных фантазий. И он поверил. И не просто поверил, а физически ощутил, что она доверяет ему свою сокровенную правду.

‒ А он?

‒ Он тоже.

‒ Вот и хорошо. Дай ему.

‒ Ты что!? Серьезно? Поехал что ли?

‒ Поехал, ‒ согласился он и завершил разговор удачно найденной шуткой.

А спустя два часа в постели она сама попросила его:

‒ Придумай что-нибудь о нем… Как прошлый раз…

И он легко заставил ее всем телом поверить, что это не он, ее муж, обнимает, ласкает и целует ее, входит в ее лоно и шевелит головкой напрягшуюся в ожидании встречной струи шейку матки, а тот, другой, простодушный парень Дима, наладчик электронной аппаратуры, приехавший в их отдел из другого города всего на две недели и страстно захотевший ее, чужую жену, красивую, нежную, гладкую и пушистую, мягкую и упругую, сладкую женщину и неистовую любовницу. Она то замирала, вслушиваясь в его гипнотизирующий шепот, то, изнемогая от болезненного желания, судорожно металась наэлектризованным телом, безуспешно пытаясь расслабить его глубокими выдохами протяжного грудного стона.

Это было в прошлую пятницу. А в субботу они провожали детей в деревню к его родителям и что-то заподозрившая Светланка строго сказала ему на прощанье, пристально вглядываясь в его глаза:

‒ Не обижай маму, ладно? Она у нас очень хорошая.

Как будто он когда-нибудь ее обижал.

Они остались вдвоем в доме. Жизнь шла вроде бы своим чередом, только Ирина стала вдруг необычно задумчива и молчалива. И во вторник он сказал ей, как бы между прочим:

‒ Ты вполне можешь пригласить его на вечер в гости. Так, посидеть вдвоем, шампанского выпить, поболтать. Я не против. Даже наоборот. Что тут особенного?

‒ Вдвоем? А ты?

‒ А что я? Негде, что ли, переночевать одну ночь? На работе перекантуюсь или к маме пойду.

‒ К маме, ‒ согласилась она и тут же испугалась выскочивших слов, виновато втянула голову в плечи и потупила глаза, словно провинившаяся школьница.

‒ Ну что ты, в самом деле… ‒ он ласково потрепал ее за челку, ‒ чудная какая. Будто мы не чувствуем друг друга насквозь… Что тут особенного? Я даже рад, что за столько лет появился хоть кто-то, кто тебя заинтересовал. Это нашей любви не нарушит. А вот вечная память о несбывшемся желании уж точно омрачит. Так что не морочь себе голову, тяни его сюда и проведи хоть одну сумасшедшую ночь без моего присутствия.

‒ Вить, мы и в самом деле поехали? Или ты издеваешься?

‒ Ничего не издеваюсь. Не хочу быть висячим замком на супружеской клетке. Противно жить потом будет. Если ты побоишься, сам его приглашу. Напою обоих и подложу тебя под него, еще и за ноги-руки буду держать, пока не перестанешь брыкаться.

От неожиданности она вытаращила на него глаза. Он говорил так искренне, будто сам верил в свои слова.

‒ Поздно.

‒ Что поздно?

‒ Он с нами вчера рассчитался, сдал прибор. Еще утром. И сразу уехал на другое предприятие. Я даже не знаю, куда. Там тоже такая же электронная махина. Сказал только, что работы до конца недели. Вот и все.

‒ Ну, тогда не знаю…

Это все, что он нашелся сказать. А то ли с души свалился камень какой, то ли другой какой навалился, понять не понял.

А она к нему на диван подсела, обняла страстно и влажными поцелуями в шею уткнулась. Сидеть так было не очень удобно, он попытался слегка отстранить ее, чтобы усадить на колени, но она будто прилипла, силой не оторвешь. Тогда он ухватил ее за ягодицы, легко приподнял, раздвинул коленями ее бедра и взгромоздил верхом на свои. Она послушно подняла широко расставленные ноги и свела их у него за спиной, еще теснее прижавшись к нему теперь уже всем своим телом. Ему все-таки удалось повернуть ее губы к своим, влажными они оказались от слез, обильно стекающих по щекам. Она плакала беззвучно, без содроганий и всхлипываний. И непонятно было, от чего эти слезы лились, от радости или от боли.

В тот вечер и в ту ночь они ни разу больше не вспомнили о нем.

А наутро она проснулась почти веселой, избыточно нежной и ласковой. Такой же он застал ее после работы. Она обычно приходила раньше и к его приходу успевала приготовить ужин на всю компанию, если у Светланки не получалось сделать это до нее. Если же не складывалось у обоих, они это делали гурьбой. Детям нравилось.

Они сели за стол вместе, она много всякого рассказывала о своих делах на работе, но самое главное сказала тогда, когда уже вымыты были все тарелки и они перешли в комнату.

‒ Он встретил меня. Сегодня. После работы. Ожидал у проходной. Сказал, что у него билет на поезд, на субботу. На девять сорок утра. И хотел меня проводить домой.

‒ Проводил?

‒ Нет. Я напомнила ему, что я замужняя женщина и это не совсем прилично, провожать чужих жен.

‒ А он?

‒ Он согласился. Но я сказала, что муж уезжает завтра в командировку, ночным поездом. А вернется в субботу. Что у мужа тоже на руках билеты, туда и обратно. И пригласила его в гости. На пятницу. На восемь вечера. Посидеть, поболтать…

Она почти не смущалась, рассказывая ему это. И не шутила.

‒ Вот и здорово. И я отремонтирую, наконец, смеситель в ванной. Давно маме обещал. Уже стыдно отговариваться.

‒ Ты не возненавидишь меня после этого?

Она смотрела ему в глаза прямо и испытывающе, как школьный учитель.

‒ Нет. Обещаю.

Она поверила. Иногда она верила ему больше, чем самой себе.

А он ей. Больше, чем самому себе. Еще чаще, чем иногда.

Вот и восемь. Он, этот Дима, должен был сначала ей позвонить. С полчаса назад. Так они уговорились. А она может позвонить к маме, если все по какой-либо причине расстроилось. До десяти. Если до десяти не позвонит, значит… тогда можно придти домой утром, не раньше девяти. Или позвонить сначала.

Наверное, уже пришел. А может и нет. Может, в последний момент испугался свирепого мужа. Или передумал. Или еще чего-нибудь не так оказалось… А может она сама сдрейфит. По телефону откажет или просто не откроет дверь. Нет. Если бы по телефону, то уже сюда позвонила бы и сообщила. И дверь она откроет. Или уже открыла…

Что за черт. Если думать об этом, то можно и свихнуться.

Он вспомнил о смесителе. Это как раз то, чем можно занять голову. И с пользой для дела.

Вентиль горячей воды протекал. Чтобы стук капель по металлу ванны не действовал на нервы, Елена Андреевна набросила длинный бинт, по которому капли спускались, как с горки. На замену прокладок ушло в общей сложности всего десять минут. Черт-те что. Он рассчитывал хотя бы на полчаса-час.

Убрал все за собой. Снова ополоснулся под душем. Холодной водой. Потом разобрал вентиль холодной воды и заменил прокладки. Еще пятнадцать минут.

Внутри, где-то сразу за грудиной, загорелся огонек. Он нажал на нее рукой, глубоко вздохнул и тот сразу же погас. Виктор прислушался к своим ощущениям чуть глубже. Да, так и оказалось, там тлел маленький уголек. Почти не ощутимый.

Почему он согласился на эту авантюру? А он и сам не знал. Может быть, ради нее. А может быть, чтоб себе отомстить, унизить или что-нибудь еще. Не знает. Вот Гуляев, тот, наверное, все сумел бы объяснить. И правда оказалась бы такой неожиданной и очевидной, будто всегда лежала не самой поверхности жизни. Но Гуляева нет. Он давно живет в другом городе и бывает здесь только в июле и августе, да и то не каждый год.

Скорее всего, ради нее. Ведь он любил ее так, как можно любить только себя самого. И она тоже. А теперь вот нечаянно влюбилась. На самом деле для него это почти то же, что влюбился он. В последние годы с ним пару раз такое было. Это приятное чувство. И приятное желание. Он знал, что получил бы безумное удовольствие от овладения теми девицами. Тем более что и одна, а затем и другая горели тем же желанием. Но тогда он этого не сделал. Из страха нарушить верность Ирине. Потом он долго мучился сомнениями, правильно ли он поступил, ограничивая свою плоть от того сладкого порыва. Ведь Ирина ‒ как бы его часть, часть его Я. Получалось, что он боялся нарушить верность самому себе. Чепуха какая-то получалась. Так он и пришел спустя некоторое время раздумий к уверенности, что посягнув на лоно понравившейся ему женщины, он никак не нарушит верность себе, своему телу, своим чувствам и желаниям. И верность своей жене тоже.