Начальник охраны внимательно оглядел Райнхолда с головы до ног.

Разденься, – негромко велел он.

Что?

Ты что же, плохо слышишь, Тальбах? Я сказал, раздевайся. И учти, я очень не люблю повторять дважды.

Осмотр надо устроить, мать твою, – хохотнул Брайн.

Райнхолд чувствовал, что что-то происходит не так, но подчинился. А что еще он мог сделать?

Невысказанное вопросительным знаком замерло в электрическом полумраке помещения, расчерченном резкими тенями. Они что, что-то ищут? Или подозревают его в чем-то?

Белье снимай тоже... – произнес Локквуд, наблюдая за действиями Райнхолда.

Тому, как и всякому на его месте, было очень неприятно стоять вот так, не прикрываясь, под чужими взглядами: он ощущал себя картонной фигуркой в тире, по которой вот-вот начнется стрельба. Что им от него надо? гребаные придурки...

А классная фигурка, – сказал наконец начальник охраны. – Ну-ка, повернись. Другой стороной... – он поднялся из-за стола. Райнхолд едва сдержался, чтобы не попятиться к стене. – Теперь спиной... нет, ну хорош жеребец, правда, Брайн? – Он легонько коснулся кончиками пальцев его спины, отчего Райнхолд вздрогнул. – А теперь нагнись-ка и раздвинь руками ягодицы...

Словно ледяной водой окатили (данетжебреднездесьсомной, не бывает!!), а потом окунули с головой в обжигающую, подобно раскаленному мазуту в заводском цеху, черную ярость.

...сволочи...

Ты, дрянь! – выкрикнул Райнхолд, резко поворачиваясь и одной рукой сгребая Локквуда за грудки. Краем сознания он сам почти удивился – не столько самой своей ненависти, ошпарившей внутренности будто кипятком, сколько ее ошеломляющей внезапности. Кажется, от него не ждали такого. Молниеносный удар кулака пришелся начальнику охраны в бровь. На какое-то немыслимо долгое мгновение Райнхолд будто бы позабыл, что он находится в тюрьме, здесь, в дежурке, раздетый, а офицеров двое и они все равно...

Брайн спрыгнул со стола, но Локквуд остановил его коротким кивком – каким-то образом Рен успел это увидеть, – а сам уже замахивался снова, сейчас только повалить эту тварь на пол, треснуть ее в солнечное сплетение, головой  приложить вот об этот самый бетонный пол... начальник охраны даже не пытался ударить в ответ. Он обездвижил Райнхолда по-полицейски заученно – перехватил его занесенную для удара правую руку и резко вывернул ее, удерживая снизу за предплечье. Взятый на излом локоть пронзила острая боль, и только тут Локквуд коротко нанес ему пару сильных ударов в живот. Райнхолд дернулся было, хватая ртом воздух, но Локквуд снова сжал его кисть, перегибая локоть, и Рен понял, что сейчас просто сломает себе руку. Он остался стоять, неестественно согнувшись, а вторая рука начальника охраны сдавила его шею, не давая поднять голову.

Следующий удар – коленом, – пришелся Райнхолду как раз между ног, и в глазах на секунду потемнело, а дыхание зашлось. От внезапной и сильной боли низ живота скрутило мучительной судорогой.

Подонки... – прохрипел Райнхолд.

Ну что же, Брайн, наверное, твоя помощь мне больше не потребуется... – задумчиво и удивительно спокойно сказал Локквуд, словно не услышав его. – Иди, и постарайся проследить, чтобы нас не беспокоили.

Как только дверь за Брайном закрылась, начальник охраны с силой отшвырнул задыхающегося Райнхолда к стене, так что тот упал на пол, больно ударившись локтем. Локквуд неторопливо вытер с лица набежавшую кровь и посмотрел на свои пальцы.

А вот это ты сделал зря, мой хороший, – медленно сказал он. – За это ты у меня получишь сполна...

Райнхолд затравленно глядел на него с пола. Давешняя ярость медленно растекалась по закоулкам сознания, необратимо переплавляясь в страх. Потому

что в этом голосе не было сейчас ни озлобленности, ни даже угрозы. Было только какое-то болезненное предвкушение.

Локквуд подошел и опустился около него на корточки. Сильные пальцы сомкнулись у Райнхолда на горле:

Скажи мне, Райнхолд... Райнхолд, ведь так? Так вот, скажи мне, Раен... ты ведь не хочешь, чтобы твоему дружку Свену было очень, очень плохо и больно?

Райнхолд замер на мгновение. Он же псих, просто псих, мелькнуло в мыслях. Откуда он успел узнать про Свена? Что собирается сделать с ним, мелькнуло в сознании, заслонив отчего-то необыкновенно четко представившуюся картину: знакомое худощавое лицо с глубоко посаженными глазами, залитое кровью, и черный провал рта, искаженного криком. Пальцы сжались сильнее, почти полностью перекрывая доступ воздуха, перед глазами поплыли цветные пятна. Рен дернулся.

Нет... не хочу... (такнебываетнебываетэтовсеснится)

Правильно делаешь. Поэтому теперь ты будешь делать то, что я тебе прикажу. И никому ни слова, – добавил он. – По той же причине... Понял?

Райнхолд сумел только отрывисто покивать. Следы недавних ударов терзали внутренности и промежность словно огнем, и больше всего какой-то глубокой, безразличной к окружающему части его сознания сейчас хотелось скулить, стоя на четвереньках. Он боялся глубоко вздохнуть.

Внезапно на его запястьях хищно щелкнули два тесных ледяных кольца. (Когда он успел взять наручники?!) Руки оказались прикованы к тому самому крюку в стене, который несколько минут назад привлек внимание Райнхолда.

Разве так бывает? Что происходит?

На коленях, лицом к стене, с нелепо задранными над головой руками... абсолютно голый.

– Черт, что ты собираешься делать? – хрипло выдавил из себя обернувшийся Райнхолд.

Наверное, если бы он наблюдал все происходящее с ним сейчас на экране телевизора, он бы нашел забавным, что другие вопросы (просьбы, жалобы, мольбы) просто не идут на язык: слишком уж все вокруг нереально. Желтый нездоровый свет настольной лампы, острые росчерки теней на стенах и эти наручники... такого не бывает.

Локквуд встал и на некоторое время исчез из поля зрения Райнхолда. Потом он выпрямился – темный силуэт, окутанный электрическим сиянием, – и обернувшийся Райнхолд вдруг увидел в его руке плетку.

Явно не из секс-шопа, а настоящую, кожаную и тяжелую, похожую на нацистскую

«кошку с девятью хвостами», заостренными на концах. По крайней мере, прежде Райнхолду приходилось видеть такие только в исторических кинофильмах.

Он смог только беспомощно прошептать: «Козел...»

– Отлично, – сказал Локквуд, – это я тоже запомню. Потом размахнулся и ударил.

Острые тени взорвались осколочной бомбой включенного электричества.

#

Рен плохо помнил, что было потом. Все виделось как в тумане, удары сыпались один за другим, и он, словно затравленное животное, пытался как-то укрыться, увернуться – но жестокие «кошачьи хвосты» были повсюду и жалили везде, до невольных слез, до крика. («Не смей кричать, – проникал в этот удушающий туман вкрадчиво-напряженный голос Локквуда. – А то будет еще больней...» И он пытался молчать. Из гордости? Из страха? Или потому, что потом ему сделалось все равно?) Райнхолд раньше и не подозревал, если вообще задумывался, что обычная плетка способна бить до крови.

Человек, непривычный к побоям, не умеет различать, насколько они сильны или слабы. Не умеет оценивать силу или смертоносность удара – ему кажется, что каждый удар смертелен. Тело постепенно заполняется болью до краев, как река в паводок, и живет иллюзией, что все кончено, нет дороги назад, нет вообще ничего, кроме вспышек колючего нечто, врывающегося в сознание по чьей-то враждебной воле, калечащего, оседающего копотью на порванной коже.

Локквуд был не особенно жесток с ним тогда. Но это Райнхолд понял только много, много позже.

Кажется, потом он еще о чем-то просил. Просил остановиться, прекратить, не делать этого.

А может быть, ему только казалось, что он просит?