В кармане осталось пять су. Очередное пособие от отца и продовольственная посылка от матери придут через две недели. Попросить у хозяйки? Нельзя, — мадам Лярош и так уже кормит Жюля в кредит. Не следует закабалять себя добавочным кредитом на излишнее, коль скоро это излишнее в тех же руках, которые милостиво отпускают необходимое. Можно попросить у Мюрже; этот даст охотно, тем более именно теперь, когда решительно забросил стихи и занялся исключительно прозой. Но Мюрже даст не больше пяти франков. Сказать о своих затруднениях Иньяру?

Жюль пожаловался на своё стеснённое положение Барнаво, совершенно не рассчитывая на помощь. Барнаво сострадательно почмокал губами и стал качать головой, вздыхая и потирая руки.

— Тебе, мой мальчик, нужны деньги… Ты проигрался… В этом нет ничего страшного. Вся наша жизнь есть чередование выигрыша и проигрыша. Плохо, когда в этом чередовании портится механизм и человеку чаще приходится туго и реже хорошо. Человек слабого характера, испытывая нужду, кончает тем, что умирает от истощения. Сильный человек залезает в долги, теряет рассудок и, в конце концов, умирает от того же самого. Два пятна на брюках влекут за собою пятое, и тогда говорят: «А, чёрт с ними, когда-нибудь куплю новые!» Боюсь, что ты находишься в таком состоянии, что завтра же пойдёшь к ростовщику…

— Мне нечего нести в заклад, — печально отозвался Жюль.

— Ты пойдёшь к своим беспутным друзьям, и они научат тебя пить и есть в долг без отдачи. Этого я очень боюсь.

— Меня кормит моя хозяйка, мой дорогой Барнаво!

— Боюсь, что ты напишешь правду отцу и он, чего доброго, сляжет и не скоро встанет,

— Писать отцу не буду, Барнаво.

— О, если бы я владел капиталом! — воскликнул Барнаво, ероша свою изрядно поредевшую копну волос на голове. — Что я могу дать тебе, мой мальчик? Ну, одну тысячу, не больше. Мою единственную тысячу, больше у меня нет…

Жюль даже застонал от изумления. Он не верил ушам своим, но глазам верить был обязан: Барнаво достал из бокового кармана ливреи вкладную книжку государственного банка, раскрыл её на той странице, где сказано было, что сумма остатка составляет одну тысячу одиннадцать франков.

Палка выстрелила. Жюль из чувства такта ни словом не обмолвился относительно того, что его очень интересовало, а именно: адрес той мастерской, где Барнаво фабрикует снаряды для своих волшебных выстрелов. Он просто-напросто согласился взять у Барнаво взаймы сто франков сроком на три месяца.

Барнаво был счастлив. Жюль ещё раз сходил на ипподром и ещё раз проиграл все свои деньги. Там же, в проходе между кассами и прилавками с абсентом, он дал себе честное слово, что никогда не придёт сюда больше, никогда!

Барнаво помог Жюлю и в более серьёзном деле.

Жюль встретил на улице Жанну. Она была одета по последней моде — в широком, похожем на домашний халат, манто, в чёрных с голубыми стрелками чулках, на голове сидела высокая, с маленькими полями шляпа-корзиночка, с цветами из бархата и шелка, густая вуаль закрывала её лицо. Жюль узнал Жанну по какому-то повороту головы, движению руки, походке, по улыбке, золотым зайчиком пробежавшей по тёмно-синей вуали…

Жанна шла под руку с человеком в цилиндре: взглянув на представительную, самоуверенную фигуру этого человека, Жюль решил, что перед ним не кто иной, как директор «Глобуса». Жюль посмотрел вслед Жанне и зашагал позади неё. Он слышал её голос, и сердце его ныло. В нём ещё жила любовь к этой забывшей о его существовании красивой парижанке. Отдавшись безотчётному порыву, он перегнал Жанну и пошёл навстречу ей. Щёки его пылали, дневной шум Парижа смолк, в городе вдруг стало тихо, как в Нанте после девяти вечера, все звуки словно опустились в воду. Поравнявшись с Жанной, Жюль произнёс:

— Здравствуй, Жанна!

Она остановилась, что-то сказала своему спутнику. Остановился и Жюль. Жанна подошла к нему, подняла вуаль мизинцем левой руки, правую руку протянула Жюлю, кокетливо склонила голову набок и голосом, подобным щебету ласточки, произнесла:

— Здравствуй, милый Жюль! Как не стыдно! Жить в Париже и не зайти ко мне! Разве мы не друзья?

— Друзья, — ответил Жюль, понимая, что встреча напрасна, что она в этом городе первая и последняя. — Как ты похорошела, Жанна! — тихо добавил он и откровенно залюбовался ею. — Ты настоящая парижанка!

— Да? Спасибо! Я так рада, что вижу тебя, — защебетала она, искоса поглядывая в ту сторону, где стоял и ждал её человек в цилиндре. — Непременно приходи ко мне! Я живу в том доме, где «Глобус». Непременно приходи, слышишь? Когда захочешь, тогда и приходи!

— Непременно приду, Жанна! Завтра же! Как ты живёшь?

— Я познакомлю тебя с моим мужем, он может оказаться полезным тебе.

Все звуки в городе замерли окончательно, небо стало серым… Жюль поклонился, крепко, по-мужски пожал руку своей землячке и, секунду помедлив, поднёс её к губам и поцеловал.

— Поздравляю, Жанна, — глухим голосом сказал он, целуя руку и раз, и второй, и третий.

— Прости меня, Жюль, — тихо произнесла Жанна, опуская глаза и на мгновенье приближая лицо своё почти вплотную к лицу Жюля. Она до крови закусила нижнюю губу, порывисто опустила вуаль.

— Пусти мою руку, Жюль! И непременно приходи! У нас бывают писатели, я познакомлю тебя со Скрибом и Дюма. Я слыхала, что ты пишешь, — да? Тебе нужны связи, знакомства. Придёшь?

Жюль закрыл глаза и трижды отрицательно качнул головой. Жанна тоже покачала головой, вздохнула, сказала, что Жюль наивный провинциал, совершенно не понимающий того, что делается на свете. Жюль спросил:

— Что же делается на свете, Жанна?

— Не знаю, но мне хорошо известно, что делается у нас в Париже. Видишь ли, мой дорогой…

Человек в цилиндре громко кашлянул и переступил с ноги на ногу. Жанна улыбнулась, снова подняла вуаль и, о чём-то подумав, продолжала:

— Сейчас всё переменилось и переместилось — понимаешь, Жюль? Ведь была же революция, ты это знаешь. Не качай головой, сейчас всё поймёшь. Если ты пишешь, то тебе следует знать, что весь Париж с восторгом служит своему правительству.

— Ты что-то путаешь, — со смехом перебил Жюль. — Нация не может служить правительству. Правительство должно и даже обязано служить нации.

— Если ты умнее меня — пожалуйста, — обидчиво произнесла Жанна. — Так или иначе, но без связей сейчас ничего не сделаешь. Надо, как говорит мой муж, пройти через контроль. Талант осматривается, проверяется, и тогда…

— Твой муж неостроумно пошутил, а ты приняла это всерьёз, — заметил Жюль и наскоро простился с подругой своей юности. Ему было очень грустно; лучше бы не встречаться с Жанной. Так больно, так нехорошо на душе. Ничего не хочется, всё вдруг опостылело, поблекло, стало скучным и серым.

— И всё-то вы с книгами, над книгами! — сказала Жюлю хозяйка. — Смотрите — начали худеть! Вам влюбиться надо, а то живете, как монах. Наука наукой, а молодость молодостью. Она тоже, если хотите, наука.

Образ Жанны неотступно стоял перед Жюлем, но этот образ ничем не был похож на ту парижанку, которую он встретил на улице. Этот новый образ был недругом того, старого — милого и родного. Памяти и сердцу близка Жанна из Нанта, но никак не парижская Жанна. Боже мой, что случилось с нею?!

Барнаво, узнав о существовании Жанны, принялся допрашивать Жюля тоном весьма строгим:

— Страдаешь?

— Теперь нет, Барнаво.

— Плохо спишь?

— Я не люблю спать, Барнаво.

— Есть хочешь?

— Сейчас не хочу, только что пообедал.

— Так… А не тянет тебя сочинить что-нибудь в рифму?

— Нет, не тянет. Мне хочется написать пьесу. Я задумал сюжет комедии. Мне, как ты знаешь, недостаёт Скриба.

— Зачем тебе Скриб, когда есть целых два Дюма! Это надо обдумать, мой мальчик. Писать пьесы может не каждый. Я, например, не умею. Значит, надо познакомиться с Дюма. Кстати, это очень хороший писатель. Я люблю его.

— Я тоже люблю его, Барнаво.

— А Жанну?

— Об этом тяжело и трудно говорить, Барнаво. К ней я не пойду, никогда!