Ночной снегопад немного освежил фантастический для выросшего в мирном мире советского человека пейзаж с разбитыми артиллерией и ракетами, догорающими панельными "хрущовками". Но чёрно-полосатое пожарищное небо заново осыпало город жирной нефтяной перхотью, постепенно возвращая реальность грязного грозненского ада. Пальба со Старопромысловского и с Заводского районов слышалась страшенная, автоматный и пулемётный фон с равномерным туканьем артиллерии периодически перекрывали подлетающие "сушки" со своими эффектно дымными стрелами ракетных залпов. Но здесь, за парком Кирова, на углу Тбилисской и Садовой, было тихо. После недели хаотичных метаний по зачисткам освобождённых штурмовыми отрядами зданий и кварталов с плотными перестрелками, с первыми потерями самых близких, самых родных товарищей, после которых так трудно уговорить других - да и себя! - брать "чертей" живыми, после гонок на обстреливаемых со всех дыр бэтэрах, ползаний по подвалам или беганий по чердакам, после снайперских и фугасных дуэлей, выколупывания из невероятных укрытий и схронов совершенно необъяснимого количества великолепно вооружённых и экипированных боевиков, здесь, в этой на несколько раз разграбленной, вымороженной и закопченной самодельными нефтяными горелками, но всё же жилой и такой тихой квартире, им всем дико захотелось спать. Спать, просто спать. Гусев, тогда двадцатичетырёхлетлетний лейтенант, оставшись на первую смену, маятником бродил от поста к посту, расталкивая и уговаривая терпеть, прямо так, с открытыми в бинокль глазами, отключающихся бойцов. Бродил и говорил, бродил и говорил, ибо знал - если остановиться и замолчать, то сразу упадёт, и никакой силы не хватит в ближний час-два его разбудить. Ни грому, ни молнии.
После пересменки и заслуженного отдыха жизнь стала легче, и жить стало веселее. Отоспавшиеся первыми, дежурившие ребята разговорились с хозяевами, подружились и вместе попытались из сухпайной тушёнки и "местных" картошки и кукурузы сварить супчик. Соскучились за неделю по жидко-горячему. Собственно на запах Гусев и вынырнул из черноты своего сна или обморока: чего-чего, а лаврового листа, хмели-сунели и круглого перца в квартире было запасено с избытком.
Так как на кухне теперь "жили" Альберт и Нина, то стол, отодвинув цинки с патронными лентами, накрыли посредине большой комнаты. Застелили его настоящей скатертью, сервировали разнокалиберной, оставшейся от грабителей, посудой, украсили нефтяными светильниками, и, собрав тоже весьма разновидные сиденья, подразнивая дежуривших с их индивидуалистическими котелками, объявили начало общего пира. Хозяева, давно не видевшие ни мясные, ни мясорастительные консервы, ни хлебцы армейские, ни чай растворимый с сахаром, а уж тем более повидло и леденцовую карамель, вдруг как-то заробели, сникли, а потом женщины разом расплакались. Кусал кривящиеся губы и худенький, чуть заикающийся Альберт:
- Ребята, так получилось, что сегодня у Веры Леонидовны день рождения. Мы давно живём в одной квартире, и давно уже больше, чем соседи, практически родня. Тем более, что и на работе опять вместе. Поэтому я позволю себе от её имени, пока она не может, высказать: вы самые дорогие, самые желанные сегодня у нас гости. Вас Бог сюда привёл.
Омоновцы, набычившись, играли желваками, не в силах опустить ложки в одуренно пахнущий кавказскими пряностями, серый от тушёной свинины, негустой (на девять человек четыре последние картофелины) супчик с ярко желтящимися поплавками распарившейся кукурузы. Так и сидели, ждали, пока хозяйки не успокоятся. А потом раздался стук в дверь.
Когда Алик отодвинул задвижку, Гусев, которому в крохотной прихожей некуда было спрятаться, прямо из открываемой щели выхватил и вкинул в квартиру высокого, одетого в чёрное пальто мужчину, которого тут же завалили на пол, прижав затылок стволами. Выскользнув на площадку, Гусев осторожно осмотрел полумглу подъезда, спиной вдоль стены - холодный палец на тёплом спусковом крючке - спустился до первого этажа, дал отмашку наверх - чисто. В выбитую коробку входной двери опять завивались пышные хлопья влажного февральского снега. Вечер, не вечер: от пожаров свет на улицах низовой, от солнца не зависящий. Просто днём он желтее, а ночью синюшно-красный. Подъезд, загаженный, засыпанный стёклами, бумагами, у входа раздолбанная скамейка, обгорелые тряпьё, невнятная рухлядь. А, говорят, это был красивейший город Кавказа. Уголок рая.
Высокий чеченец с длинными, расчёсанными на прямой пробор, чёрными с проседью волосами, не смотря на щетину и наново расцарапанную ссадину на верхней скуле, сохранял аристократическую невозмутимость. Он уже сидел за столом, между хозяев, и Алик суетливо раскупоривал принесённую им бутылку "Киндзмараули". Правда, без командира к еде никто не прикасался, ждали. А Нина впервые чуть улыбнулась:
- Это наш главный режиссёр, Ваха Исламбекович, он зашёл поздравить Веру Леонидовну.
- Извините, но по-другому нам нельзя.
- Никаких обид, всё совершенно объяснимо.
- Только вам предстоит ещё одно неудобство: мы не вправе никого выпускать из квартиры, пока нас не снимут с наблюдения. А когда это произойдёт, никому не известно.
К утру Грозный накрыло непроглядным туманом. Вчерашний свежевыпавший снег отяжелел, поплыл, всё активней капая с крыш и балконов. Ослепшая артиллерия молчала, и только басовитые АГээСы нарушали привычный уже автоматный перебрёх.
Они сидели на развернутом к окну старом, изодранном и прожженном диване, Гусев зачем-то на десятый раз перебирал тихо звякающие пулемётные ленты и слушал.
Слушал:
- Я, когда закончил ГИТИС и вернулся в Республику с дипломом, сразу получил столичный театр. Понятно, что честолюбие захлёстывало, иной раз и через край лилось, но в оправдание могу сказать одно: мне хотелось работать, только работать, больше всего работать. Ведь планов у нас, интеллигенции, было громадьё, и перспективы - попасть в классики: чеченская культура начиналась с нашего поколения, с тех, кто родился в Казахстане и после. Это мы должны были - и могли! и хотели! - сделать всё, чтобы наш народ имел за собой не только историю войн и... войн. Как тебе сказать? Наш народ древний и молодой одновременно, он уже умирал, и возродился заново. Теперь он опять полон сил, потенции, у него опять многое, очень многое впереди, но его нужно долго-долго окультуривать. Гранить и полировать, чтобы из алмаза родился бриллиант. И поэтому нами с совершенно искренним воодушевлением было воспринято задание идеологического отдела ЦК Республики: собрать национальную труппу. Я ж грозненский - тут учился, ходил в кружки во Дворце пионеров, потом комсомолил, так что знал достаточно тех, кто так же хотел, чтобы о чеченах узнал весь мир. Но! Если с мужчинами-артистами складывалось более-менее, то с женщинами... . Мы же все здесь, вроде как, росли вместе: русские, армяне, осетины, азербайджанцы, чеченцы, ингуши и греки - вместе играли в футбол, вместе ходили в горы, бегали купаться, в кино, на танцы. Русских, конечно же, в Грозном было большинство, и это они задавали общий тон нашего интернационализма. Но, был и один особый нюанс: чеченские девушки на танцы и вечеринки не ходили никогда. Никогда. Как тебе сказать? Ведь впервые массово чеченцы спустились в долину только после Казахстана, в конце пятидесятых. У нас очень крепкое понятие семьи, рода, крови, традиций. Восемьсот лет наш народ жил в горах, точнее - выживал, восемьсот лет выживал, и там выстрадал закон: без родни ты просто никто.
...Мы и сами ещё слишком горцы. Мы - первое поколение культуры, пионеры и... маргиналы искусства. Поэтому наибольшие трудности лежат не на поверхности, а внутри нас самих. Как стать личностью? Как научиться самому выстраивать свою собственную судьбу? Самому отвечать на вопросы жизни, и не бояться ответственности за принятые решения. Как тебе сказать? В горах человек только частица рода, и люди больше всего боятся оскорбить традиции предков и потревожить представления родственников о том, что достойно, а что недостойно нохчо. Да и здесь, в долине, не так просто обрести право на самостоятельность. Многим не хватает этой вот внутренней смелости. Даже тогда, когда в жертву средневековым, давно уже окаменевшим идолам приходится приносить свои живые чувства и мысли, свои сегодняшнюю любовь или ненависть.... Ты только представь, как я радовался каждой чеченке, которая - вернее, родители которой решались отдать её на сцену!