...Я хотел работать, и у меня получалось - была хорошая пресса, интересные гастроли, фестивали, победы в конкурсах. Каждая премьера - событие: очереди в кассы, шум, цветы, поклонники. Вокруг театра собрался круг единомышленников, и не только из представителей искусства, но много итээровцев, учёных-нефтяников. Я уважал себя, и меня уважали. Хвалили в ЦК и на рынке - мы делали своё дело, про нас узнал весь Советский Союз. Это была честно заработанная слава. А в это же время где-то рядом по пивным протирали комсомольские штаны эти завистливые бездари - "поэт" Яндарбиев и "писатель" Удугов.

   ...В конце восьмидесятых все вдруг стали шептать: "Барт", "Барт". То есть, "Единство". И все разом заговорили о трёхсотлетнем притеснении вайнахов русскими, о том, что именно чеченцы должны возглавить кавказские народы против имперских поработителей: мы же "нохчо", то есть, прямые потомки высадившегося на Арарате Ноха! Ноя, по-вашему.

   ...На призыв Дудаева среди моих друзей - то есть, среди тех, кого я считал друзьями, начались массовые метаморфозы: для них кровь вдруг стала превыше всего. И ещё: все партийные секретари в один миг оказались муфтиями и шейхами. Тех же интеллигентов, кто не успел мгновенно перекраситься из красного в зелёное, травили, гнали, да просто убивали. За машину, за кожаное пальто, за... часы. По велению муршидов чеченских инженеров, врачей, учёных и профессоров истребляли наравне с русскими, а то и злее - как предателей.

   ...Как тебе сказать? Ты не знаешь, что такое муршиды, вы все в России этого не понимаете. Это образ мыслей родоплеменного выживания. А ещё вы не понимаете, что древние авторы самых разных цивилизаций одинаково называли "гору" Кавказ "краем мира". Именно отсюда, по мусульманскому преданию, выйдут накануне Судного дня Йаджудж и Маджудж (по-вашему Гог и Магог), чтобы губить народы, но будут сокрушены Аллахом. Я думаю, что Дудаев, этот горский еврей, прикидывающийся мусульманином, - один из них. Кто будет вторым?..

   ...Как объяснить, что против вас воюют не какие-то там уголовники, бандиты и мародёры? Против вас воюет иное сознание. Горцев даже осудить по российским законам невозможно, бесполезно - они никогда не поймут, не примут вашего суда, так как у них другое понимание мира. Совершенно иное. Со своим толкованием добра и зла. Каким судом и, главное, кого вы собираетесь в Чечне судить, если здесь ни у кого ни за что нет личной ответственности, если каждый в любом действии лишь исполняет волю своего тейпа? И судить нохчо может только тейп. Здесь все на родовой поруке.

   ...В то, что творилось в Грозном с девяностого, цивилизованному человеку просто не поверить: убийства, грабежи, издевательства, пытки и насилия в каждом доме, в каждой квартире, день и ночь. Альберт, бедный Альберт, он же слабый, тем более - осетин, здесь совершенно один, поэтому он не смог защитить ни себя, ни своей Нины. Пожалуйста, вы не расспрашивайте их о том, что им довелось тут пережить, пощадите их.

   ...И где была Москва? Где? Из Грозного и станиц изгнали всех русских, оставшиеся - либо рабы, либо беспомощные старики. Так почему вы их, нет - нас, нас! - не защитили?! Непобедимая Советская Армия, всемогущий КГБ - где вы были?..

   Наблюдение свернули через двое суток, а ещё через три дня Гусев со своей группой на бээмпэшке мчался, разбрызгивая грязную снеговую кашу, по Лермонтова в сторону Чеховского сквера. Омоновцы мёрзли на броне, уже опытным путём зная, что только так есть шанс выжить при попадании в засаду: ПТУРС сжаривал находившихся внутри всех разом. Вонючая резиновая гарь густыми хлопьями переваливалась через закопченные скелеты пятиэтажек и вяло змеилась вдоль дороги, из-за стелющегося чёрного шлейфа проглядывали исковерканные, побитые осколками и пулями заборы и детские площадки, спиленные и переломанные деревья, дико контрастируя с хорошо и во множестве сохранившимися оптимистичными плакатами и лозунгами советских времён. И всюду побитая, покорёженная бронетехника - да сколько ж наших тут пожгли?!

   Хлопок раздался впереди в метрах тридцати и не на дороге, а левее, возле когда-то розово-белого кафе-"стекляшки". БМП сходу вильнула вправо, и они горохом раскатились по ёжащемуся зеленью сквозь снежную корку газону. Но за несильным взрывом ничего не последовало. Скорее всего, сработала противопехотная мина. Под кем? Прикрываемые КВПТ, короткими очередями крошащего оконные пустоты бывшего кафе, Гусев с бойцами добежал до лежащего вверх лицом такого знакомого ему человека: Ваха, разметавшись длинными руками, быстро-быстро хлопал ладонями по грязным лужицам, а побелевшие глаза широко, но слепо искали небо. Правая ступня была оторвана и куда-то отлетела, а левую ногу только переломило по голени. Выдернув шнур, Гусев перетянул брызжущую артерию, ребята пережали вторую. Вколов в бедро шприц-тюбик с промедолом, за края пальто потянули раненого к машине, оставляя ярко-красный вихляющийся след.

   - Гусев... опять ты.- Ваха пришёл в сознание уже в госпитальной палатке, слёзы короткими дорожками стекали до щетины и там уже неспешно расползались овальными бляшками грязи. - Баркал, ваша, - спасибо, брат. А я домой ходил. Смотрел. Только нет у меня теперь дома. Сгорел.

   ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ.

   Чехи подвезли "чушку". Мусульманам грех даже прикасаться к свинье, но дикие кабаны - бедствие для прикавказских огородов, и раз в месяц рано-рано утром к воротам подъезжала синяя "шестёрка", в багажнике которой лежала тщательно укутанная полиэтиленом окровавленная туша: грех-то грех, а тысчонка лишней не бывает. На носилках "чушку" заносили во двор, поближе к яме для мусора, обмывали и на листе старого ДВП палили газовой горелкой. На запах горящей щетины кроме советчиков в круг собирались три собаки, кот, пяток сорок и несчитанные мухи. Иван Петрович - "расчленитель" со стажем, напару со Сверчком они на два раза оскоблили длинноносую расхитительницу моркови и буряка и вывалили в старую пластмассовую ванну вонючую требуху. Мухи, сороки и собаки потеряли всякий стыд, зато зрителей поубавилось.

   - Ну, вы, сукины дети, можно подумать, что вас не кормят. - Сверчок, относивший в "расчленёнку" в кухонный холодильник, пытался ногами отгонять лезущих носами прямо в тазик Полкана, Фитиля и Стрелку. - Пошли отсюда! Разбросаете кости, и отдувайся за вас. Пошли!

   - Да кинь им по куску пищевода, пускай грызут.

   Потом пришлось выделить ливерную долю коту. Мухи же давно брали своё сами, и только сороки, громко комментируя происходящее, нервно дожидались своего часа.

   - Чем помочь? - Рифат, непривычно для своего природно-гусарского тонуса понурый и красный, словно пришпаренный, угрюмо переминался за спиной Ивана Петровича.

   - Вон, со Сверчком относи к холодильнику.

   - Нет, я бы здесь чего-нибудь. Только, это, я сырое мясо брезгую.

   - Ну, сматывай шланг, убирай горелки.

   Вернувшийся с кухни Сверчок как-то нагловато оглядел Рифата:

   - Ты чего как мешком ушибленный? "Паду ли я, стрелой пронзённый...", а?

   - Да пошёл ты!

   - Уже иду! - Утаскивая тяжеленную ляжку, Сверчок гоготал, копируя "армянское радио":

   - "Э, дарагой! Мусщина - это у кого дэнги эсть. А то, что ти падумала - тот самэц".

   - Слушай, ты! - Рифат вздёрнулся вдогонку, но удержался. - Старый, лучше я свалю куда по периметру. А то нервы сегодня ни к чёрту.

   Случилось же следующее.

   Рифат с утра был в наряде на пищеблоке. Заготовки к обеду на полсотни ртов - беспросвет, одной только воды четыре бака заливай-да-сливай, что крупы, что мусора - вёдрами, да ещё картошка со всякими овощами, да хлеборезка, короче - крутись. Какая-то с ранья вся в себе задумчивая, Людмила запустила компот и вяло перемешивала густеющую со дна рисовую размазню, как вдруг, словно наконец-то проснувшись, хлопнула ладошками: