— Это стая вурдалаков, что ли? — удивился Ари. — У вас такой вид, будто вас через мясорубку пропустили.

— Нет, медведей. В смысле, это медведей там кое-кто через мясорубку пропустил, — хмыкнула я. — Все в порядке, ребята, не переживайте.

Айна была в еще большем ужасе, увидев нас. Она долго причитала, что мы двое безмозглых детей, которых и за порог выпускать нельзя, что это именно из-за нас она поседела, и что отец Ворха повторно умер бы, если бы только увидел нас сейчас.

Мы терпеливо слушали ее, опустив головы, в кои-то веки солидарные друг с другом. Но потом ее взгляд упал на мой порванный ворот. И Айна схватилась за голову снова.

— Да что же это ты опять натворил, охламон?! — женщина села за стол, выдохшись, и уронила голову на руки. — Что ж у вас все не как у нормальных оборотней?!

— А что, простите, не так? — я поспешно стянула края разреза, закрывая плечо. — Сама еще не видела, что там такое. Теперь два шрама, да?

И тут же меня одернуло ощущение тревоги, исходившей от Ворха. Я недоуменно глянула на него, на Айну. Неужели у нее сердце может не выдержать таких волнений?

— Не волнуйтесь, Айна, — я присела на корточки рядом с устало опустившейся на стул женщиной, — все будет хорошо. Так уж вышло, но мы решим этот вопрос.

— Деточка моя, — она обняла меня, прижала к своей груди, как-то разом постарев и осунувшись. — Сколько ты уже натерпелась? Одна святая праматерь ведает. Вот пусть теперь отвечает перед ней за то, что натворил.

— Да чего уж там, — я смутилась от такого поворота. — Будем решать проблему. Что-нибудь придумаем, раз так неудачно получилось. Не переживайте.

— Вижу ведь, по глазам вижу, опять умереть хотел, как в тот раз. Не позволила, да? — Айна с надеждой посмотрела мне в глаза.

Я кивнула, не в силах что-либо ответить от хлынувшей на меня боли и раскаяния.

— И не позволю, — наконец смогла заговорить я. — Что-нибудь придумаем.

— Прости его, если сможешь когда-нибудь.

Ворх стоял в дверях с самым невозмутимым видом, но я знала, как ему сейчас больно. До безумия больно. Меня даже замутило.

— Отдохнуть тебе надо, — по-своему поняла Айна мою внезапную бледность.

— А на речку можно сначала? — робко спросила я, ожидая нового приступа негодования. — Полотенцем бить не будете?

— Ну что за горе с вами? — печально усмехнулась она. — Идите. И оденьтесь нормально.

Я поджала губы, сдерживая рвущееся наружу негодование. От платьев меня за прошедшие два дня уже не просто тошнило, а выворачивало.

— Я подумаю над этим, — я скорее отступила от Айны и побежала наверх за своим комбинезоном охотницы. Жарко, зато ворот высокий, никто этого позорного следа не увидит.

Спускаясь вниз, я осторожно заглянула на кухню, но с Айной уже сидел Ворх. Он оглянулся на меня через плечо и указал на дверь, незаметно прикрыв от матери. Я благодарно кивнула и проскочила наружу незамеченной.

Уже на берегу после того, как отмылась, я с любопытством ощупывала свое плечо, приспустив с него комбез. Вроде ничего особенного, все такой же шрам от укуса, едва угадывавшийся под пальцами рисунок, скорее более теплый, чем выпуклый. Я могла видеть только краешек его, который дотягивался до сгиба плеча, и немного спускавшихся на грудь причудливых темных завитков. Я осторожно обвела их кончиками пальцев. Это было так странно. Я уже видела, как рисунок появлялся у Мин и Риса, у Дашки и Трэса, но у них все было так красиво и волшебно, как в детской сказке. А на деле это оказалось невыносимой болью с привкусом разочарования.

— Не беспокойся об этом, метка исчезнет, — раздалось сзади. И я поняла, что разочарование было не привкусом, а эмоцией Ворха.

— Конечно, исчезнет, — я быстро застегнула ворот. — Только вспомню, что для этого нужно.

Вервольф сел рядом. Все такой же замученный, усталый и в крови:

— Ничего не нужно. Сама пропадет.

— Я уже сказала, что не такой смерти тебе желаю. Вот доучусь, стану сильнее, научусь пользоваться своей кровью, в конце концов, тогда и брошу тебе вызов, — я облокотилась на согнутые колени. — А до тех пор придется тебе подождать.

— Это невозможно, ты и сама должна понимать, раз уж шаманка тебе все объяснила, — он закурил и вообще лег на траву.

— Всего месяц, да, я помню, — я взяла у него пачку и тоже закурила. — Но даже из этой жо… нехорошей ситуации, прости, есть два выхода. Первый: я вспомню, как снять метку. Или второй: нужно что-то принять. Только что, я так и не поняла.

— Не что, а кого, — фыркнул Ворх. — И тут уж точно без шансов.

— Принять… точно, принять свою пару. Только как это делать, никто не говорит, — я задумчиво уставилась на тлеющий кончик сигареты. — И вправду, как?

— Никак. Просто принять.

— Отличное объяснение. Исчерпывающее. Только мне нужна подробная инструкция, я ваши традиции не понимаю! Как это делается?

— Да серьезно, никак. Любого спроси, тебе скажут то же самое. Это просто происходит само. Ты либо принимаешь, либо нет.

— А я принимаю? — я развернулась, чтобы видеть его.

— Глупый вопрос, — Ворх растер окурок в пальцах и сел.

— И как ты понимаешь, принимаю я или нет? — продолжила допытываться я.

— По метке.

— Как именно? Точнее, как для безмозглого ребенка объясняй. По цвету, форме, запаху? Может, рисунок в матерное слово сложился? Что с ней не так?

— Она мертвая.

— Метка? Мертвая? В смысле, разлагаться начнет? — испугалась я. — Она живое существо?!

Ворх вдруг рассмеялся, снова откинувшись на траву:

— Нет, она не существо. Она проекция связи ауры с оставленной частичкой души партнера. И у тебя эта связь мертвая, ты ее отторгаешь.

— Опять я виновата! — я патетически воздела руки. — Прямо как с Вереданом! Всячески мешала тебе нормально работать!

— Да нет, это я виноват, — удивил меня мужчина.

Я замолчала. Уж больно горчил его ответ. И присмотрелась к видневшемуся в разрывах майки рисунку. На мгновение мне показалось, что линия шевельнулась, извилась, как змея, пустила шипы. Я протянула руку, поймала край ткани и надорвала дальше. Линия потянулась следом за моей рукой, свернулась шипастой спиралью на конце. Я потянула лоскут дальше. А потом взялась и второй рукой, разорвав несчастную майку окончательно.

Ворх не останавливал меня, хоть от него явно чувствовалось недовольство моими действиями. Но меня это мало сейчас волновало. Я потрясенно смотрела на шевелящийся, будто живой, постоянно медленно менявшийся темно-багровый рисунок, расползшийся уже почти на всю его грудь.

— Это нормально? Оно ведь такое болезненное, — я отдернула руки, только вспомнив, какую гамму непередаваемых ощущений доставил мне мой совсем маленький рисунок.

— Немного, — пожал плечами Ворх. — Скорее щекотно.

— И как заставить эту тварь на моем плече двигаться?

— Никак. Я уже говорил, просто оставь, как есть.

— Пойду спрашивать случайных прохожих, — пожала плечами я. — Они обычно гораздо больше мне говорят.

— Вот нет у тебя совести, да? — чисто риторически спросил он.

— Это у меня нет?! Хочешь сказать, что я тебе врала на каждом шагу, издевалась, предавала даже малейшее доверие, а потом еще и убить себя твоими руками решила, чтобы ты до конца жизни себя виноватым чувствовал?! — возмутилась я.

— Так вот в чем дело, боишься чувства вины? — Ворх снова сел, вынудив меня отшатнуться.

— Да, знаешь ли, не самое приятное чувство, — согласилась я. — Я уже два года виню себя за отца… даже если он и не родной! И три за брата! И как бы я тебя ни ненавидела, я не хочу жить еще и с этим!

— Можешь не беспокоиться, я убиваю себя сам.

— Ну отлично! То есть, тебе можно, а когда я хочу умереть, ты мне и это запрещаешь! — я аж подскочила на месте, злая как тысяча бесов. — Ну уж нет, я теперь принципиально не дам тебе издохнуть, даже не надейся! Живи с этим и мучайся!

— Это ты точно сможешь обеспечить, — фыркнул магистр, — мучить меня ты умеешь как никто!

— К счастью, хоть это в довесок к ненависти у нас взаимно! — я отвернулась, чтобы даже не видеть его, а то точно вцепилась бы в горло, уже и клыки зазудели, вытягиваясь.

Тоска, беспросветное одиночество, отчаяние, вина, боль, страх и обреченность. Всего на секунду, но я успела это почувствовать, прежде чем все это снова спряталось за раздражением. Ворх резко поднялся, бросил на землю остатки майки и пошел к воде. Как обычно, невозмутимый снаружи.