— Эдвард! — крикнула Маша, и все увидели, как на обочине, по колено в закоптившемся снегу, стоит Эдвард, не принимая никакого участия в тушении, а чуть левее — пугливо съежившаяся Халида. Пожарники то и дело отпускали в их адрес соленые словечки.

— Что случилось? — Стась вышел из машины, сильно хлопнув дверцей.

— Я… с мотором что-то… — начал объяснять Эдвард. Руки его скрючились от мороза. — Я поднял капот и стал осматривать, а тут… вспыхнуло. Едва успел отбежать.

— Идиот! Что же ты не сбивал пламя?

— Я не знал, как…

Пожарники быстро закончили свое дело. Старший спросил хрипловато-простуженным голосом:

— Отцовская? Без спросу брал?

— Нет… Почему же… У меня права… — Эдвард лез посиневшей рукой в карман и никак не мог попасть.

— Ты… Со всеми потрохами не стоишь загубленного добра! — зло ругнулся один из бойцов, мешковато-громоздкий, с сердитым выражением рябого лица.

— Митрофанов, не выражаться! — оборвал его старший.

Бойцы скатали рукава и заняли свои места в машине.

— А как же с ними? — старший озабоченно поскреб щетину на скуле.

— Пускай тут ночуют!

— Драпайте пешочком!

— В лес бы их, на обрубку сучьев! В колхоз!..

Стась подошел к старшему и сказал:

— Они поедут с нами.

Эдвард и Халида, обрадовавшись, тотчас же залезли в машину.

— Вы что же — одна компания? — насторожился старший, обходя вокруг «Волги». — А ну, покажь документы! Куда едете? Вшестером нельзя!

Но Стась уже включил скорость, и машина ринулась в темноту.

Эдвард сидел в ногах — оцепенело, прижав застывшие кулаки к подбородку. Все понимали его состояние. Загубил новенькую машину! Что ждет его дома? Что скажет отец? А мать?..

Маша с тревогой и каким-то брезгливым состраданием смотрела на брата.

Никто не оглянулся на место катастрофы, где чернел скелет сгоревшего «Москвича».

— Не травмируй себе мозги, старик. Все идет к одному концу, — вяло утешал Эдварда Женька.

И снова лента дороги, укатанная до блеска, бегущая по неподвижной зыби заснеженных холмов.

«Куда мы сегодня едем?» — подумала Нина, но не стала спрашивать: не все ли равно — куда. Главное — не сидеть дома… А на душе от случившегося было неприятно.

Свернули с шоссе на узкую дорогу, огороженную с одной стороны дощатым забором, и стали углубляться в лес… Легкий толчок…

— Приехали.

Стась губами извлек из пачки сигарету. Его глаза были напряжены и ни на кого не глядели.

— Ты надолго? — обратилась к нему Маша.

Она, очевидно, была в курсе его дел и тоже заметно волновалась ожиданием чего-то одинаково важного как для него, так и для нее.

— На час, если не задержит, — ответил он, поджигая сигарету. — Да тише вы! — прикрикнул на Женьку и Халиду, которые затеяли возню, сталкивая друг друга в сугроб.

Нина только сейчас обратила внимание на ворота: «Дом творчества композиторов». Надпись ниже воспрещала вход посторонним лицам, еще одна — грозила злыми собаками.

Эдвард, последним выбравшийся из машины, зябко нахохлившись, обошел вокруг «Волги», остановился в нерешительности возле мотора.

— Отойди! — крикнул Стась, и он послушно удалился. — Прекрасный пол, следуйте за мной, чтоб не застыть. Женька, а ты останешься с ним.

— Что-о?

— Пешком обратно пойдешь, если он еще раз учудит?

— Да я тут сдохну от скуки! Пусть и она тоже! — и он схватил за руку Халиду.

— Ну нет, Женюрочка! Нет! — смеясь, вырвалась она. — Такой случай я не могу упустить даже ради тебя! Маэстро с мировым именем! А вдруг я ему понравлюсь, и он напишет — «Я помню чудное мгновенье».

Ворота были закрыты, но Стась знал лазейку — он здесь уже бывал, — и девушки вслед за ним проникли на территорию Дома творчества.

В лесу стояли острокрышие коттеджи, соединенные узкими дорожками. Вдоль них — кое-где лавочки, полузанесенные снегом. Следы чьих-то ног, лыжня. Сугробы усыпаны еловыми шишками и хвоей. Тихо, пустынно. Слабый ветер осыпает с вершин сухой, как песок, снег.

Подошли к одному из коттеджей, поднялись на крылечко. Изнутри доносились звуки рояля. Кто-то упрямо повторял начало музыкальной фразы, неожиданно обрывавшейся на одном и том же месте. Возможно, продолжение еще и не существовало.

Стась скомкал сигарету и постучал в дверь.

— Хэлло! Кто там? — раздался властный голос, и буква «о» прозвучала широко, как у оперного певца.

— Я, Виталий Львович!

— А, Станислав. — Дверь распахнулась. — Заходи, заходи! О, да ты в сопровождении фей-вдохновительниц?

В домике были открыты окна, и свежий морозный воздух вливался в него вместе с запахами хвои и снега. Всюду разбросаны ноты. На стуле электрическая плитка, а на ней — в ковшичке — кипятится кофе, крепко заваренный, черный. Хозяин, среднего роста, плечистый, одет в желтую меховую куртку. Он то ли сердит, то ли у него постоянно такое выражение. Брови кустистые, голова лохматая, и весь какой-то заросший. Линии носа, губ и бровей таят в себе что-то львиное.

Нина с интересом разглядывала обстановку — так вот где творят композиторы!.. Маша, быстро освоившись, восторженно-приподнятым тоном заговорила о новой музыке, о русской природе, всегда вдохновлявшей художников, но композитор, послушав с полминуты, бесцеремонно перебил ее и обратился к Стасю:

— Так получилось, дружище, что я взял для кантаты другие слова. Твои… — пощелкал пальцами обеих рук, — не рождали мелодию, жестковаты. И там есть такое, с чем я просто не согласен. В тексте подчеркнуто, увидишь.

— Неужели по-прежнему все — ура? — вспылил Стась, и на его худых скулах задвигались желваки.

Композитор поморщился, как бы говоря: «Ну вот, опять ты!»

— Можно и без ура, но… зачем же этакая дразнящая гусей интонация? Она у тебя во всех стихах! Во всех! Этим ты и жив! Ты наловчился, как бы точнее выразиться… — снова пощелкивание пальцами. — О! Подавать эффектные реплики во время скучного доклада. Аудитория это любит, и на тебя обратили внимание. И от тебя уже ждут настоящего слова! Так встань и скажи, если можешь!

— И скажу! — все упрямство Стася собралось вокруг тонких поджатых губ.

— Ради бога! Ради бога! И тогда приходи! А сейчас мне некогда! Очень некогда!

На крыльце Стась задержался и торопливо — на мелкие клочья — разорвал возвращенный ему текст. Порхая белыми мотыльками, клочки бумаги садились на снег. Стась был разозлен, расстроен. Нине хотелось поднять клочки и прочитать — что же такое он сочинил и почему у него это забраковали?..

Все медленно, цепочкой, возвращались к машине. Стась молчал, молчала и Маша. Она тоже была огорчена.

— Хамло! — ругнулась Халида. — Даже не соизволил познакомиться! Да и чем он знаменит? Чем?.. Ну, кто его знает на Западе?..

Из коттеджей, мимо которых они проходили, слышались то веселые, то торжественные звуки, и не трудно было догадаться, где сочиняется опера, где симфония, а где непритязательная песенка для эстрады.

Что-то вдруг больно-больно защемило в душе Нины…

Смолье пылало жарко. Огонь долго таился за клубами дыма, едкого, забивающего горло, и казалось, что затея разжечь костер напрасна — сучья сырые, а вокруг метровые сугробы снега. Но вот с ветки на ветку начали перебегать рыжие зверьки, пламя рванулось ввысь, и дыма как не бывало.

В тот же миг все изменилось вокруг: небо из белесого стало темно-синим, серый сумрак ночи — черным, полным таинственности. Отойди на несколько шагов — и тьма поглотит тебя. А огонь уже полощется над головой. Пожухлые прошлогодние листья раскидистой березы корежатся от жары, свертываясь в трубочки, и неожиданно вспыхивают яркими звездочками.

— Кидайте еще! Больше! Больше!.. — кричит Стась, и первый лезет в темноту, треща валежником.

Это ему пришла в голову мысль развести в лесу костер, рядом с шоссе. Никто его не поддержал, но он упрямо остановил машину и полез в сугробы. Когда образовалась мало-мальски пригодная тропинка, Маша принесла из машины картонку, в которой оказались бутерброды, банки с консервами, несколько бутылок вина.

— Стась! Что же ты молчал? — вопил Женька.

— А сладкое что-нибудь есть? Сладкого!.. — смеясь, звонко кричала Халида и по-детски хлопала в ладошки.

Эдвард с того момента, как его посадили в машину, еще не произнес ни единого слова, и теперь также молча таскал хворост, разгребал ногами снег. Когда Стась разлил в картонные стаканчики вино, он схватил свой, чуть не раздавив, и торопливо опрокинул в рот, не дожидаясь тоста.