1. Разговор с клоуном, обозначенным как Джон Уэйн Гейси

Стояла адская жара, и я как раз говорил себе, что ненавижу месяц июнь и стеклянные фасады.

Не из-за того, что последние несколько дней то и дело отказывал кондиционер, и не из-за скопившегося (по причине моего разгильдяйства) долга по аренде, и даже не из-за довольно холодного письма домовладельца, которое я обнаружил в электронном почтовом ящике, едва включив дисплей кнопкой на пульте.

Штука в том, что из моего окна открывался слишком хороший вид на перекресток и на корпуса новенького университета сразу за ним. И стеклянные фасады, увы, были спроектированы в соответствии с передовыми концепциями городской архитектуры.

Девушки, сияющие красотой и чувственностью, с призывными формами, с позолоченной солнцем кожей, волнообразные движения их бедер, парный танец их грудей, которые ритмично покачивались под вызывающе-тонкими тканями, ноги, открытые до последнего предела — все это оживало на плексигласовой поверхности с равнодушной безжалостностью жизни в полном ее расцвете. И расположение моего кабинета не позволяло мне упустить ни одной детали.

Я вяло стучал по клавишам, манипулировал с переменным успехом при помощи перчатки несколькими виртуальными объектами, шарил по сети в поисках информации для пары-тройки текущих проектов. Ворчал на кондиционер, который работал с перебоями, хотя ремонтник приходил уже дважды в течение десяти дней. Сломайся сейчас система антибактериальных фильтров, или оповещение о радиационной опасности, или еще что-нибудь в этом роде — я бы не удивился. Меня раздражало вообще все, и в частности — лето, жара и сексуальность девушек. В эти душные дни у меня не раз случалась непроизвольная эрекция, длинная, как автомобильный туннель. Самым сложным при этом было вернуться на исходную позицию без необходимости шлепать по размеченной территории за неизбежными бумажными салфетками.

Я мог бы одним жестом подключиться к любому из порноканалов сети, скачать какие-нибудь программные средства вполне порочной направленности и заказать сеанс комбинированного киберсекса в специализированном заведении в Гран-Туннеле на набережной. Более того: я мог бы отшвырнуть нейрошлем, перчатки и клавиатуру, спуститься на два этажа, выйти на улицу и прикоснуться к той жизни, что разворачивала свои картины на стеклянном фасаде, превращая его в невыносимый аквариум женственности. Но и тот и другой поступок вряд ли нашел бы понимание у искусственного мозга Компании.

Несколько слов о моей тогдашней работе. Как у большинства счастливцев, могущих похвастаться наличием оной, я работал в удаленном доступе под жестким контролем нейроматрицы, которая, надо это признать, брала на себя большую часть труда. Нейроматрицы стали венцом всех разработок, предпринимаемых с конца XX века в области искусственного интеллекта. Эти программы мало-помалу позволили человечеству управляться со все возрастающим потоком информации.

Искусственный интеллект с научной точки зрения представлял собой «протосознание». На обывательском уровне это означало, что он был еще довольно далек от подлинного разума. Каждый искусственный интеллект, как правило, послушно выполнял свои задачи и был устойчив к искушениям, которые сформировали нашу историю. Деньги оставляли его равнодушным, власть его не интересовала, его сексуальность представляла собой расплывчатую гипотезу, задел на неопределенное будущее. Пытаться подкупить искусственный разум было все равно что объяснять фрактальную математику дереву или ведущему телевизионного шоу.

Моя работа была в чем-то сродни деятельности легендарных частных детективов предыдущего века. Мне тоже платили за сбор информации. Иногда я сравнивал себя с Марлоу[2] или Сэмом Спейдом[3] эпохи нейрокомпьютеров, особенно если мне доводилось флиртовать с какой-нибудь красоткой в «Механической голове» или в «Рандоме» — барах Гран-Туннеля, где я проводил ночи напролет за инъекциями различных клеточных препаратов и контрабандным пивом из Индокитая. Понятное дело, что там я умалчивал о менее шумной стороне моей жизни — моей повседневной работе в Компании.

Компания. Так мы между собой называли нашу контору — «Агентство Оширо Юга Парижа». Нечто вроде традиции, переходящей от поколения к поколению с того времени, когда в начале века предприниматель японо-американского происхождения, бывший сотрудник Агентства национальной безопасности основал фирму «Оширо. Безопасность и технологии».

Как все прочие, я работал независимо; мой контракт с фирмой требовал от меня только результата. Оширо нанял меня прошлым летом, а к концу этого года я намеревался уходить. Тот факт, что за время моей службы я блестяще провернул от начала до конца две операции, едва ли позволял мне надеяться на толику признательности со стороны патронов местного филиала, ушлых турков братьев Кемалей.

Как у всех прочих, моя работа заключалась в наблюдении за информационными системами частных лиц, а также высокотехнологичных компаний, международных финансовых организаций и других уязвимых предприятий, которым приходилось оберегать себя от непомерных аппетитов киберпиратов. Мы контролировали внутренние и внешние связи предприятия, выявляли незаконные проникновения, отслеживали следы возможных вирусов, охотились за шпионскими программами и прочесывали сеть в поисках информации о конкурирующих компаниях или инвесторах.

Помимо прочего, в наши обязанности входила регулярная проверка надежности систем безопасности; чтобы их тестировать, нам было предоставлено право создавать ложные атаки.

И будьте уверены, в этом мы знали толк.

Это была наша фишка; именно поэтому нас взяли в штат.

Как все или почти все прочие, я начинал свою карьеру по другую сторону баррикад.

В течении пяти лет мы — я, Златко и Джамель — под разными масками проникали в сеть. Мы действовали в группе, разделяя риски, пользуясь проверенными приемами и специально написанными программами; у нас была выработана общая стратегия, которая состояла в том, чтобы отвлекающим маневром атаковать жертву одновременно с трех сторон, скрывая при этом истинную цель. Еще мы прибегали к «перекрестному вторжению», от которого у наших любимых мишеней — крупных компаний — сходили с ума антивирусные программы и агенты защиты. Мы уводили средства со счетов, взламывали банковские карты и получали доступ к промышленным секретам, которые затем перепродавали на вес золота азиатским триадам, обосновавшимся в южной части так называемого Города-Музея, расположенного на острове Сите Города Огней Парижа.

Я был еще ребенком, когда страна, истощенная десятилетиями упадка и гражданскими войнами, была международным сообществом выставлена на торги. Древнейшая часть столицы превратилась в туристический парк, гигантский Евро-Диснейленд. На юге тринадцатого округа, вокруг старого здания отеля «Чинагора» азиатские кланы выстроили подлинный Лас-Вегас, ночное лицо Города Огней Парижа. Туристические автобусы днем развозили японских, китайских, арабских или русских туристов по разным реконструированным кварталам (Монпарнас двадцатых годов, Пале-Рояль эпохи Мольера, Монмартр символистов, экзистенциалистский Сен-Жермен пятидесятых годов), а ночью эти ярко раскрашенные электрокары миновали границу города, проходящую по старой окружной дороге, чтобы пополнить кассы той или иной триады (предварительно пополнив их министерству культурного наследия и Евро-Диснейленду).

Словом, триады загребали отличные деньги; они могли бы купить за наличные всю корпорацию «Микки Маус» и город Париж в придачу, если бы вместо этого разумно не предпочитали их доить.

Пять лет подряд наши дела шли отлично. Деньги текли рекой; мы водились со звездами андеграунда, жили, как рок-идолы, преследуемые любвеобильными поклонницами, которых мы обнаруживали порой в собственных постелях после разгульной ночи в каком-нибудь гипер-клубе в компании разных созданий неопределенного пола.

Это была великая эпоха первых галлюциногенов нейрофрактального действия, первых экспериментов с искусственным мозгом, первых «киберделических» опытов, когда множество человек подключались к ресурсу одного искусственного интеллекта. Ко всему этому мы приобщились в полной мере, от души. Тогда как раз начались разговоры о большом сломе в теории познания; социологи и экоэтнологи провозгласили приход новой эры. Мы развлекались с девицами, путешествовали по вновь созданным виртуальным вселенным или в одиночестве глотали разные таблетки, которые только можно было достать на планете. И мы опустошали счета, чтобы подпитывать машину.

Разумеется, это не могло продолжаться долго.

Первым попался Джамель. Весной 2032 года окружные полицейские повязали его из-за мутной истории, в которой фигурировали запрещенные вещества и секс с малолеткой, и во время обыска копы наткнулись на диски «с секретом», под завязку набитые нейровирусами последнего поколения — поделки, которые он регулярно продавал одной триаде из Иври. Я и Златко чудом избежали ареста и поспешили поодиночке раствориться в пространстве, попутно задаваясь вопросом: соблюдет ли Джамель наш кодекс чести, который предписывал ни при каких обстоятельствах не выдавать сообщников, а в случае осложнений одному брать все на себя. Златко рванул в Бразилию, где, я полагаю, он находится до сих пор, а я совершил ошибку — затаился не так далеко, в Европе.

Я по фальшивому паспорту уехал в Чехию, затем — уже по другому паспорту — в Венгрию. Два года я прожил в Будапеште с одной эмигранткой из Новой Зеландии. Когда она меня бросила ради типа, который «на самом деле пытается добиться чего-то в жизни», молодого американского художника, изо всех сил пытающегося подражать Уорхолу, я принялся колесить по Германии, проматывая оставшиеся деньги. Одним прекрасным утром я оказался в автомобиле, едущем в Париж, в компании с датчанином и двумя немками из Берлина. Во время этого странствия, которое продолжалось почти неделю, я засветил свой последний фальшивый паспорт и сжег пару миллионов нейронов. Это была неделя чистого безумия, состоящая из секса во всех позициях и всех возможных местах, днем, ночью, на остановках и во время движения, плюс обилие запрещенных нейрофрактальных препаратов, которые я добыл на полуподпольном кибербазаре недалеко от бывшей Берлинской стены.