– А как звали княгиню Нарышкину до замужества?

– Ольга Потоцкая, – пояснил тот, – она – полька, так же, как и Елизавета Ксаверьевна, та ведь до замужества была графиней Браницкой.

– Польки очень красивы, – заметила Надин, опуская ресницы.

Она так старательно прикидывалась овечкой, что уже с непривычки утомилась. Если бы не ее великая цель, разве стала бы она так мучиться?! Но ее старания не пропали даром:

– Русские девушки гораздо красивее всех остальных! – пылко воскликнул ее молодой кавалер, и Надин сквозь ресницы поймала его восторженный взгляд.

Ну надо же, и часа не прошло, как жертва пала к ее ногам! Надин развеселилась и, махнув рукой на свой романтический образ, весело заметила:

– Благодарю вас от имени русских девушек.

Теперь, уже не жеманясь, она просто, по-дружески спросила:

– А вы не будете участвовать в чтении пьесы?

– Я пока не решаюсь, хотя обожаю театр, – серьезно ответил Шереметев, и тихо, почти шепотом спросил: – Вы знаете, что моя мама была крепостной актрисой?

– Да, – просто ответила Надин. – Вы ее совсем не помните?

– Совсем, – тихо вздохнул граф, – только по портретам и представляю. У нее был удивительный голос, иногда мне кажется, что я слышу его во сне, а может, это ангелы поют.

– И я отца почти не помню, он погиб, когда мне было всего четыре года.

– А мой умер, когда мне было шесть, – отозвался Шереметев, – меня всегда окружали воспитатели и опекуны, а вот родных рядом не было…

Надин только собралась его утешить, как хозяйка потребовала тишины. Она уже раздала графу Воронцову, Веневитинову и княгине Ольге исписанные листы, положила перед собой книгу и объявила:

– Начинаем!

Надин покосилась на восторженное лицо Шереметева и признала, что тот действительно любит театр. Пьесу читали по-французски. Юные графини давно знали о драматическом таланте Зинаиды Волконской. Та читала так же выразительно и органично, как и пела. Но и остальные участники импровизированного спектакля оказались на высоте. Граф Воронцов, читавший за Сида, убедительно передавал возвышенную борьбу между любовью и долгом. Веневитинову, по роли изображавшему рыцаря, влюбленного в героиню княгини Зизи, даже и притворяться не пришлось – его чувства проступали в каждой реплике, а Ольга Нарышкина достоверно изображала гордую испанскую инфанту.

Текст пьесы оказался таким пафосным, а все герои – такими благородными, что Надин заскучала. Она покосилась на своего соседа, тот с обожанием смотрел на княгиню Волконскую, читавшую монолог страдающей Химены, потом глянула в лицо собственной сестры и увидела слезы в глазах Любочки.

«Ну, надо же, – с удивлением подумала Надин, – все так наслаждаются, одной мне скучно».

Она осторожно оглядела присутствующих. Все гости увлеклись представлением, холодный и трезвый взгляд был лишь у Елизаветы Ксаверьевны, та внимательно наблюдала за мужем и Нарышкиной.

«Ну надо же, не только меня раздражает эта красотка, – оценила Надин. – Понятно, что графиня ревнует, но почему Нарышкина не нравится мне? Мне-то нет до нее никакого дела».

Она попеняла себе за то, что, забыв о главном, отвлеклась на какую-то ерунду, к тому же чтецы закончили первый акт. Пора! Надо закрепить успех и исчезнуть с глаз своего нового поклонника. Пусть поскучает!

– Я обещала маме вернуться пораньше, – сообщила она Шереметеву, потом кивнула младшей сестре и поднялась из-за стола. – Нам пора домой.

Граф вскочил. Он замялся, как будто не находя слов, и робко спросил:

– Я могу навестить вас?

– Мы пока не принимаем, но до окончания коронации останемся в Москве. Завтра мы снова придем к княгине Зинаиде.

– Я тоже приеду, – обрадовался Шереметев. – Тогда… до завтра?

– До завтра, – улыбнулась Надин. Восторг в глазах Шереметева грел ее самолюбие, похоже, что она уже решила поставленную задачу. Только вот радости особой, что-то не чувствовалось. Да и с чего, если все оказалось абсолютно тривиальным?

«Ну и пусть, – успокоила себя Надин. – Подумаешь, бороться не пришлось! Не больно-то и хотелось!»

Борись – не борись, результат будет тот же! Через день после первого свидания князя Ордынцева уже захомутали намертво – не соскочить, при этом ситуация выглядела на удивление мерзко: хоть и с благими намерениями, но за оказанные услуги он теперь расплачивается с Ольгой собственным телом.

Но разве была у него другая возможность проникнуть в ближайшее окружение генерал-губернатора Воронцова? Нужно честно признать, что такой возможности не было. Дмитрия, конечно, представили в Одессе и графу, и его супруге, но это считалось лишь шапочным знакомством, и запросто появиться в московском доме Воронцовых он не мог. Ну, а Ольга сразу же устроила ему приглашение. В изящном конверте, доставленном Дмитрию на следующее утро после их первого свидания, лежала маленькая записочка, где графиня Елизавета Ксаверьевна в самых любезных выражениях приглашала его посетить их скромный дом на Рождественке.

Ее сиятельство сильно приуменьшила: дом Воронцовых оказался дворцом – в три этажа, классически строгим и совсем новым – что, впрочем, было не удивительно на этой полностью выгоревшей в двенадцатом году улице. Внутри во всем царила очаровательная легкость: здесь не давила помпезность ампира, убранство смотрелось изящным, но простым, и Ордынцев задался вопросом кому же бог послал такой прекрасный вкус, генерал-губернатору или его жене? Ответ он получил быстро – приветствуя графиню, Дмитрий сделал комплимент интерьерам, и просиявшая Елизавета Ксаверьевна с удовольствием принялась обсуждать с ним тончайшие подробности декора, а потом похвасталась:

– Но в Одессе я все сделаю еще лучше! Мы там начали строить новую резиденцию, и хотя это пока лишь начало, но я уже собираюсь в Италию, заказывать обстановку.

Дмитрий слушал хозяйку, а сам незаметно поглядывал по сторонам. Самого генерал-губернатора видно не было, зато в гостиной расположились с десяток незнакомых мужчин. Фраки перемежались с вицмундирами, пестрели наряды дам, а южные интонации и громкие голоса сильно напоминали Одессу.

– Вы со всеми знакомы? – поинтересовалась Елизавета Ксаверьевна.

Сразу ухватившись за представившуюся возможность, Ордынцев попросил:

– Подскажите мне, пожалуйста, имена господ в вицмундирах, боюсь, что в Одессе я больше встречался с офицерами.

– Это все – подчиненные мужа, он ведь хотел до коронации еще попасть в столицу, поэтому взял с собой только троих. Вон те двое у камина – столоначальники Дибич и Огурцов, а рядом с княгиней Нарышкиной – начальник канцелярии Булгари.

– Похоже, нас когда-то представляли друг другу, по-моему, он граф, – как будто запамятовав, протянул Дмитрий, – только вот имя-отчество вылетело из головы.

– Иван Ардальонович, – подсказала графиня, – он с бессарабскими корнями, так что мой муж зовет его Ион.

– Ну, конечно, теперь вспомнил. Он ведь был дипломатом в Константинополе?

– Да, точно! Работал в нашей миссии лет шесть-семь, а потом еще пару лет жил там после отставки, негоциантам одесским в торговле способствовал. Я не знаю, как вы к этому относитесь, но на моей родине в Польше аристократия не чурается ни наживать богатство, ни с умом вкладывать деньги.

– Моя мать владела оружейными заводами, – отозвался Ордынцев, но тему эту развить не успел – хозяйка извинилась и поспешила навстречу вновь прибывшей супружеской паре. Случай благоприятствовал Дмитрию: подозрительный бессарабский граф очень удачно расположился рядом с креслом Ольги, и если сейчас к ней подойти, она будет вынуждена их познакомить. Да, но о чем говорить с Булгари? Не состоите ли вы, граф, часом на службе у турок? Смешно!

«Просто присмотрюсь, пойму, что он за человек, а потом уж рискну», – решил Дмитрий и направился к парочке, игриво ворковавшей в нише меж двух колонн.

Ольга сразу заметила любовника, лицо ее просияло, и пока Ордынцев шел через комнату, победная улыбка все шире расплывалась на ее вишневых губах.