– Так бывает. Он десять лет писал ей нежные письма. Обычно женщин, не заслуживающих любви, обожают…

Намек оказался настолько прозрачным, что Надин иронично поинтересовалась:

– Бабушка, вы имеете в виду меня? Я знаю, что эгоистична, но зато я умею заводить друзей среди мужчин, и с мужем тоже надеюсь подружиться.

– Так, может, ты подружишься с Ордынцевым?

– Он – такой высокомерный нахал, что это вряд ли получится, – возразила Надин. Она вспомнила самоуверенное черноглазое лицо, издевательский смех и поморщилась. – Боюсь, что мне в случае этого брака грозит долгая жизнь в Европе.

– Давайте отложим разговор до завтра, – предложила старая графиня. – Время уже позднее, пойдемте спать. Утро вечера мудренее.

Софья Алексеевна печально вздохнула.

– Утром придется написать Шереметеву, но готовьтесь, нам предстоит тяжелое объяснение…

Ярость обожгла Надин. Ее остановили в полушаге от самой блистательной победы. Просто подстрелили на взлете. Но, глянув, в расстроенное лицо матери она промолчала. Может, бабушка права, и утро вечера и впрямь мудренее? Надо пойти спать. Вдруг она завтра проснется и придумает, что делать дальше?

Что тут придумаешь? Когда Надин позвали в гостиную для встречи с отвергнутым женихом, она сделалась ни жива, ни мертва. Сразу померещилось лицо Шереметева: как тот вскрывает письмо ее матери и осознает, что свадьбы не будет. Надин шла в гостиную, и ее сердце разрывалось от отчаяния и жалости. Граф сидел рядом с Софьей Алексеевной, и лица у обоих были печальные. Надин поздоровалась и замерла в дверях, не зная, что делать дальше.

– Дорогая, я сообщила графу о том, что не могу дать своего согласия на его предложение. Я также рассказала ему о причине этого решения, – завидев дочь, сказала Софья Алексеевна. – Надеюсь, что Дмитрий Николаевич понял, что у меня не было выбора. Думаю, что вам нужно поговорить, поэтому я оставлю вас и вернусь через четверть часа.

Мать поднялась и вышла из комнаты. Надин повернулась к графу, и тот кинулся к ней, но замер, не дойдя нескольких шагов:

– Как же так?!.. – только и смог сказать он.

В голосе Шереметева билась такая боль, что Надин заплакала. Этого оказалось достаточно, чтобы жених, забыв свою робость, кинулся к ней и обнял.

– Мы убежим, уедем в деревню и станем жить там только вдвоем, – жарко шептал он, целуя заплаканные глаза Надин. – Мой отец тоже женился против воли двора, а моя любовь, наверное, даже сильнее – я все смогу преодолеть ради вас.

– Я не свободна в своих поступках, – всхлипнула Надин. – От моего поведения зависит благополучие родных: если сестрам не вернут приданое, они сильно пострадают, а если маме не разрешат поехать к моему брату – это разобьет ей сердце. Она зачахнет здесь, а Боб останется совершенно без помощи.

– Простите меня, я забылся, – прошептал Шереметев, размыкая объятия. Он побледнел, а лицо его теперь напоминало трагическую маску.

Душа Надин разрывалась от отчаяния, не за себя: она сейчас всей душой чувствовала, как страдает граф, и теперь была готова на все, лишь бы хоть как-то утешить его.

– Это вы простите меня! – сквозь рыдания сказала Надин, обняла Шереметева и прижалась губами к его губам. Она оторвалась от своего верного рыцаря и попросила:

– Будьте счастливы, я очень вас прошу!

Она выбежала за дверь, в коридоре увидела мать, но не в силах справиться с рыданиями, лишь кивнула ей и проскользнула на лестницу, а оттуда – в свою комнату – плакать.

Надин проплакала до вечера, она так и не смогла остановиться, ее сердце болело от того, что она причинила страшную боль ни в чем не повинному человеку, искренне ее полюбившему. Мать и бабушка по очереди заглядывали к ней, но Надин шептала, что хочет побыть одна. Наконец обе женщины сдались и оставили ее в покое.

Утро принесло успокоение: Надин проснулась опустошенной, но готовой жить дальше. Она долго провозилась, выбирая наряд и прическу. Ей очень хотелось выглядеть сильной и независимой, она сейчас не вынесла бы жалости. Что угодно, только не это! Она еще станет счастливой и богатой! Надин вспомнила, что сегодня должна была поехать к поверенному Жарковичу за оформленной купчей. Объяснив матери, что собирается помолиться и пожертвовать деньги на восстановление Ивановского женского монастыря, Надин взяла у Софьи Алексеевны золотой червонец, села вместе со Стешей в экипаж и отправилась на Солянку. Флигель поверенного прилепился как раз под монастырской стеной, и ее версия о причине поездки выглядела очень правдоподобно. Надин, как и в прошлый раз, оставила горничную в коляске, а сама постучала в дверь.

Жаркович открыл сразу, как будто бы ждал ее. Он вновь проводил Надин в свой кабинет с окнами, распахнутыми в сад, усадил в то же самое кресло, где она сидела несколько дней назад, и протянул ей бумагу с большой сургучной печатью.

– Вот, ваше сиятельство, извольте получить купчую и ключи от дома. По цене вышло все так, как договаривались: Барусь продал вам залог за четверть от первоначальной стоимости, а уж от реальной коммерческой цены дома – это будет меньше десятой части. Очень выгодную сделку совершить изволили. У нас наклевывается еще один просроченный залог на усадьбу недалеко отсюда, на Солянке. Хозяин ее допился на прошлой неделе до белой горячки – он так в себя и не пришел, вчера похоронили. Наследников у него нет, имущество теперь в казну отойдет, а то, что в залоге – это уж нам останется.

– А там сколько выплачено? – встрепенулась Надин.

– Там чуть больше половины, да сумма займа маленькая была по сравнению со стоимостью самой усадьбы. Только по пьяному уму такой дом, да с участком в центре Москвы, можно было заложить у процентщика.

– Я хочу и усадьбу, – решила Надин. – Долго ждать по ней решения?

– Срок платежа вышел десять дней назад, должник скончался, так что можно сразу оформлять купчую. Коли вы согласны, я вам ее к послезавтрашнему дню и подготовлю. А что касается переделки дома на Неглинной, так я уже сметы у строителя взял. Изволите посмотреть?

Жаркович разложил на столе бумаги и помог Надин разобраться в предложении, сделанном подрядчиком. Поверенный сказал правду: местная артель брала не дорого, а работы выполнить обещала всего за два месяца.

– Принимаем их предложение, – решила Надин. – Вы сами сможете выделить необходимые деньги и последить за работами?

– Конечно, ваше сиятельство, – подтвердил поверенный, – мне Барусь так и поручил сделать.

– Отлично! Значит, договорились. Я приеду послезавтра в это же время, – пообещала Надин и простилась с Жарковичем.

Поверенный проводил ее до коляски и вернулся в дом. Надин уже поставила ногу на подножку, когда за ее спиной громко, с неприкрытой издевкой прозвучал знакомый голос:

– Надежда Александровна, не торопитесь! Уделите пару минут вашему преданному поклоннику.

Она оглянулась и оторопела: на нее, ехидно улыбаясь, смотрел Иван Печерский.

Печерский наслаждался. Ну, наконец-то и на его улице грянул праздник! Теперь эта кукла нахлебается сполна. Считала себя ловкой особой? Как же, она ведь никогда его открыто не оскорбляла. Зачем? Она его просто не замечала. Вано даже удосужился подсчитать: из четырех заданных им вопросов высокомерная сучка отвечала только на один. Понятное дело – придумала маневр, призванный продемонстрировать помощнику военного министра, что дама в его внимании не нуждается. Да кто она такая? Брат – каторжник, сама сидит без копейки – нет, чтобы знать свое место, так она еще нос дерет!

Вано устроился в своем убежище за кустом так рано, что ему пришлось прождать несколько часов, Надин прибыла уже ближе к полудню. Она прошла в кабинет поверенного, а Печерский навострил уши, и не прогадал – подслушанный разговор оказался чрезвычайно интересным.

«Ну, и аппетиты, – подивился он, услышав, что Надин поручила купить еще и городскую усадьбу, – но тем лучше: пусть скупает дома – а потом все это достанется мне».