1956 год.

Прошлое вернуть нельзя. Прошлое можно только представить в обрывках слов, поступках, лицах…

Тот день ничем не отличался от других. Это был обычный тяжелый военный день.

Нас, выпускников ремесленного училища, оформляют на завод.

Я вижу ее в синей форменной блузке, завитки черных волос спадают на лоб, вижу ее глаза — их называли цыганскими — большие, карие глаза.

— Клавдия Маринина, токарь.

Она так представилась. В шестнадцать лет она была токарем. Это подтверждал старый мастер, обучавший нас.

Клаву приняли, как многих других. В годы войны на заводах людей не хватало.

Неторопливо, степенно шла наша очередь. И вдруг:

— Маринина, токарь.

— Зачем ты так? — с укором спросил усталый начальник, ведавший приемом.

Девушки были очень похожи. Тот же рост, то же округлое лицо и большие карие цыганские глаза.

Начальнику и в голову не пришло, что это могли быть сестры. Он даже не догадался взглянуть на документы и думал, что девушка некстати вздумала шутить.

— Иди, иди, — ворчливо проговорил он.

К его удивлению, девушка заупрямилась:

— Нас две Марининых, куда я пойду… Сестры мы, Клава и Ася.

Они родились в один час. За две крохотные жизни мать отдала свою. Отец отказался от них, девочки росли в детском доме…

Я вспоминаю, как зимой во время занятий в ремесленном училище мы убегали в березняк. Там в снегу у нас были зарыты длинные удочки с волосяными петельками на концах. Прикусив от напряжения язык, Клава осторожно подводила петельку к шее чечетки… Потом выпускали пойманных птиц в окно мастерской между зимней и летней рамами. Приходил мастер и (в который раз!) угрожающе спрашивал:

— Опять пичужек ловили?

Он распахивал форточку, чечетки, радуясь свободе, улетали. Это было озорство, но оно нравилось нам.

Вспоминаю, как мы первый раз ходили вдвоем в кино. Когда вышли из театра, она, вдруг застыдившись чего-то, перешла на другую сторону улицы. Так и следовали мы поодаль друг от друга до самого общежития…

— Как же вас различают?! — воскликнул изумленный начальник.

— Кому надо, различает…

Тогда я подумал, что это относится ко мне.

Я их очень четко различал…

Близнецов оформили в инструментальный цех…

Прошлое не вернешь. Но прошлое бывает так ясно!

А это — явь: у меня перед глазами тяжелая, с толстыми бархатными корочками заводская Книга почета. Открываешь — на первой странице вклеены два портрета. Два портрета на одно лицо. Темные цыганские глаза…

Один портрет обведен черной каймой. Это явь.

Июльской ночью 1943 года над городом неожиданно полились надрывные, на разные голоса гудки. Город был погружен в темноту. Никакого движения.

Ася ждала сестру с работы. Квартирная хозяйка, которую все попросту звали Григорьевной, пришла с завода и сказала ей, что Клава задержится на час-другой — много работы. Воздушная тревога застала Асю, когда она подогревала к приходу сестры ужин.

Не успели смолкнуть гудки, захлопали зенитки, пробороздили небо трассирующие пули.

Ася с Григорьевной прильнули к оконному стеклу. Над городом невидимые в высоте самолеты разбрасывали на парашютах светящиеся ракеты. Стало светло.

Взрывы бомб раздавись сразу в нескольких местах. Поднялись столбы огня. Жуткую картину представлял город, освещенный заревом пожаров. Болью в сердце отдавалась каждая вспышка пламени.

— В поселок попал, окаянный! — ахнула Григорьевна, отпрянув от окна.

Видно было, как огонь перебрасывается с крыши на крышу, охватывает все больше пространства.

После нового взрыва, когда огонь появился правее Ася стала торопливо одеваться.

— Куда, оглашенная! Убьют!

Григорьевна властно притянула к себе девушку, стала успокаивать. Ася словно обезумела.

— Пусти же! Завод горит!

Но Григорьевна осталась глуха, только крепче держала девушку.

— Никуда я тебя не пущу, — спокойно говорила она. — Совсем не завод. Завод не там… В убежище твоя сестра отсидится…

В стороне завода высоко вырывались из темноты языки пламени. Зарево освещало деревья, стоявшие неподалеку от корпусов.

— Пусти!.. — кричала Ася. Она царапала и колотила Григорьевну кулаками, но та, крепко обхватив ее, словно оцепенела.

Не помня себя, Ася вцепилась зубами в руку женщины, высвободилась и выскользнула за дверь. Слышались новые взрывы…

Быстрее закончить работу и идти домой — так рассчитывала Клава, оставаясь после смены. Когда объявили тревогу, она недовольно поморщилась: теперь рано домой не уйти. Вместе с другими рабочими спустилась в убежище. Света не было, разговаривали тихо, гадая, где раздаются взрывы.

Время тянулось долго. Потом вдруг глухой удар потряс стенки, за ворот посыпалась земля. Дверь распахнулась.

Там, где минуту назад находилось помещение механического цеха, сейчас торчали стены и валялись груды кирпичей. Вплотную к цеху стоял другой корпус. Фугасные бомбы не задели его, но несколько зажигалок пробили крышу и упали на чердак. Оттуда вырывался густой дым и первые языки огня.

Люди растерянно смотрели на все это, еще не отдавая отчета в том, что произошло.

Мимо убежища, освещенный отблесками огня, пробежал начальник заводской охраны. За ним четверо рабочих протащили на руках старенькую пожарную машину.

— Что вы! — крикнул один из них спрятавшимся в убежище людям. В голосе его было раздражение и укор. Это «что вы!» оказалось сильнее часовой зажигающей речи. Рабочие бросились из убежища к горящему корпусу.

Увлекаемая живым потоком, Клава тоже бежала, совершенно не представляя, что сейчас будет делать.

Одни лезли по железной лестнице на чердак, другие тащили откуда-то ведра и багры. Клава вспомнила, что против ее станка висят на стене пожарные инструменты. Во время работы она часто смотрела на них. «Надо принести», — такое было первое ее осмысленное решение.

В темноте цеха было жутко, глухо доносились с заводского двора крики и приказания. Клава уже хотела повернуть назад, к голосам, чтобы позвать кого-нибудь из рабочих, но тут наткнулась на какой-то ящик. Рука попала в мягкий песок. Значит, где-то тут висят на стенке и пожарные инструменты.

У выхода Клава столкнулась с человеком. Тот без слова отобрал у нее багор и деловито полез по лестнице на чердак. Клава лезла за ним, неловко зацепилась ведром и чуть не свалилась вниз.

— Куда? — зло крикнул человек, и тут только по голосу она узнала в нем своего мастера. — Носи воду! Живее! Кто-то грубо толкнул ее. Инстинктивно она повернулась, готовая раскричаться, но рядом уже никого не было. Потом ей кричали, но она не могла понять, что. Наконец в руки ей сунули второе ведро.

Она поняла, что от нее требуют, и поспешила в цех. Возвращаясь с тяжелыми ведрами, Клава заметила, что другие носят воду откуда-то издалека.

— В инструментальном! Там ближе!..

Ее послушались: несколько человек круто повернулись и скрылись в темном цехе. Ведра у Клавы выхватили и подсунули пустые. И она опять побежала.

Сколько прошло времени, Клава не могла сказать, только ноги подгибались от тяжести, ломило руки в плечах. Когда она подавала ведра с водой человеку, стоявшему на лестнице, вдруг кто-то обхватил ее за шею. Потом Клава услышала радостное всхлипывание сестренки…

До полудня рабочие тушили пожар. Нетронутый смежный корпус удалось отстоять от огня еще ночью, но разрушенный доставил много хлопот. Только успевали залить огонь в одном месте, как он снова появлялся из других расщелин.

Измученная, с опухшими от дыма и бессонницы веками, Клава помогала тушить пожар усатому рабочему, одному из тех, кто тащил ночью пожарную машину. Он не выпускал из рук брандспойта и только кричал Клаве, куда надо подтаскивать шланг.

Ася была в группе рабочих, разбиравших обломки кирпичей задней части корпуса. Несколько раз она прибегала, стараясь помочь Клаве, но та решительно прогоняла ее.