"Мимо, мимо, Лера-Валера, ты и сам уже понял, что тебе не удастся соскочить..."

***

"...А зачем тебе, милок, Валерочка?...

...Валерочку я помню ещё во-о-от таким вот. Он всегда был хорошим, воспитанным мальчиком, ласковым. Родители вежливые такие... порода – одно слово, её издали всегда видать. Вы, молодые, сейчас и слова-то такого не знаете. Э-э-эх...

Андрей Андреич, земля ему пухом, серьёзный был человек, рукастый, бывало всё что-то по хозяйству, всё мастерит что-то. Может, помнишь его? Ну что... побивал Валерочку, не без этого. Уж очень мальчонка его боялся – уважал, значит. А уж любил как!.. Помню, малышом был, а уже замирал, как видел, что папа его с работы идёт – с лисапеда своего трёхколёсного слезет и ждёт, пока подойдёт к нему и погладит по голове. Скуп был на ласку, никак военный бывший. А Валерочка смотрит снизу на него, за ногу обнимет, прижмётся всем тельцем, не дышит. Глазищи большущие... и как ловит отцову руку, подставляется, словно Мурка моя... Ласковая кошка была, славная, да вот собаки разорвали... Что, милок? Да-да, я и говорю...

...Ларочка, мать Валерочкина, значит... как по отчеству и не упомню, царствие ей небесное, всё, бывало, пропадала на собраниях каких-то, раньше ужина её и не ждали. Весёлая была женщина, а уж какая красивая. Валерочка весь в неё пошёл: и волос светлый, и личико точёное, что иконы писать. Смотрю на него и впрямь, словно Ларочку вижу, страдалицу, прости ей грехи, Господи. Что сказать, хорошая семья... Домострой, он ведь как... он ведь для людей и людями же писан был...

...Потом? Мальчик школу окончил, в институт едва и успели его пристроить, родимого... умерли они, родители-то его, угорели в бане. Пригласил их, кажись, ктой-то в гости, вот там всё и случилось. Тут в доме... злые люди говорят всякое... "погубил, мол, душегуб, Ларочку из-за ревности"... Ты не верь, милок, не верь, всё не так было, я-то уж твёрдо знаю...

...Один совсем остался Валерочка. Я и повадилась к нему ходить, помогать: то поесть приготовить, постирать что, а то и прибраться. Девушки? Эти одалиски?.. Баловство одно! Вот и Андрей Андреич так считал. Говорил, что сначала выучиться надо, специальность получить, а потом и девушек водить. Серьёзный мужчина, что и сказать, сейчас таких и не встретишь... Валерочку в строгости держал. И ведь воспитал такого вежливого, послушного. Валерочка... А уж как он бывало, мне помогал: и продукты принести, и тумбочку... Вон, ту... передвинуть помог. Хороший мальчик, послушный. Антош, а Валерочка тебе зачем?.. Он ведь теперь в деревне живёт. Сказал, что насовсем переехал... Адресок? Да, оставил. А как же? Я ж ему, почитай, единственный родной человек. Да-да, был тут гдей-то... искать надо... Хорошо, сейчас-сейчас, не гневайся на старуху-то, старая я, память никуда не годится...

...Нет, не упомню, что бы девушка тут появлялась. Теперь вот можно было бы и ребёночка, и жену хорошую – пора. Но робеет Валерочка как-то... Подай мне вон ту коробочку. Нет не эту, глубже, глубже рукой пошарь... Раньше? Да и раньше как-то... Нет, не упомню что-то. А вот друг – был. Захаживал тут один, видала... Валерочка ещё не выучился тогда... Нет, здесь тоже нет. А может я в шифоньер запрятала? Что говоришь? А, друг-то... Давно это было, не упомню я... да и не нравился он мне – неуковырный какой-то, глаза свои бесстыжие спрячет и шмыг в лифт. Ни здрасьте тебе, ни до свидания, ирод патлатый! Поздороваешься с ним, раз самого родители не воспитали... глазюки чёрные вскинет, зыркнет бывало на тебя, аж душа в пятки... Как говоришь-то?.. Не знаю, милок, ничего больше сказать не смогу – Валерочка тогда просил меня не заходить к нему, занимаются, мол, помешать могу. Я и не ходила. Что я не понимаю, карга старая, молодёжь, она одна хочет побыть, без стариков. Потом он пропал куда-то, друг-то этот... А зачем тебе, Антоша, Валерочка-то, ты чего хотел-то?.."

– Понимаю. Всё понимаю... – поднимаю руку и глажу его по голове. – Хорошо стол вытер?

Сейчас главное, что ты, Лера-Валера, с утреца отметился уже в нашем дощатом домике с очком, а потом, аккуратист, бл*дь, и баньку, как обычно посетил. Это хорошо, молодец! А тебе Серафима, спасибо за лекцию, за науку спасибо, запомнил. Главное, притворяться не придётся  – сам по-другому не умею: сгребаю его за волосы, дёргаю назад, на себя. Как долго ждал... мне словно привычно всё это. Вскрикивает Лера-Валера, идиот мой. Знаю – больно. Но сейчас – только так, понятнее будет... Спиной плотно – к своей груди. Перехватываю.

– На стол... Давай, шевелись!.. – резко, командами, ничего лишнего.

Помогаю – задаю траекторию своим телом. Может надо наглядно несмышлёнышу... как разложу его сейчас тут же, с тряпкой в руке. Делает попытки вырваться. Может раньше и получилось бы, но не сейчас – куда он против меня, блаженный:

 – Давай, детка, на стол, быстро! Будь послушным мальчиком... – теперь почти шёпотом. Уговариваю? Да с х*я ли – сжал руками его так, что не до сантиментов. – Ты же послушный мальчик? Правда? – в ухо, горячо.

Он выдыхая, как-то по-бабьи стонет в ответ и прогнувшись в пояснице (вот ведь сучка!) начинает наклоняться над столом...

...Стол трещит, скрипуче взвизгивает, чуть не воет под нами, но выдержит – я всё укрепил заранее, как знал...

...вбиваю его в старую изрезанную клеёнку, в уже местами вытертые голубые цветы и не могу перестать ухмыляться – "папенькин сыночек"...

Выпустил его, отошёл. Презерватив – в узел. На пол. Сам уберёт.

Мой идиот, опираясь руками о столешницу встаёт, всё так же, спиной ко мне, поправляет одежду и, пошатываясь, выходит на улицу. Так и не оглянулся. Не пошёл за ним – пусть побудет один. Ему нужно. Он хоть кончил, страдалец? Не понял.

Потом на верёвке, натянутой между двумя яблонями увидел его стиранные мокрые боксеры. Улыбаюсь. Что ж так незаметно-то спустил, Лера-Валера?

Всегда недолюбливал кровати. Поэтому сейчас мы лежим с моим Лерой на здоровенном раскладном диване. Жмёшь на пульте кнопку и он, жужжа, расползается в ох*енные акры полезной постельной площади. Дорогой, бд*дь, как две кровати! Но стоит того. Пришлось, правда, чуть разобрать стену (еле собрали назад), чтобы внести его в дом, да и снесли одну перегородку – не вставал.

Лера, как отлежится после своего мяуканья, каждый раз хнычет:

– Зачем ты так, Антош... Опять весь день буду, как инвалид... мне ещё в огороде сегодня надо...

Знаю. Не могу сдержаться. Как только вижу этот его блаженный взгляд на меня, когда вечером открываю калитку, так сразу вы*бать его хочется. Что я и делаю, наскоро ополоснувшись из ведра в бане – терпения ни капли. Потом – пульт, диван, подушка. Лерку – пополам, растянуть, вставить. Каждый раз кричит, как вхожу, отбивается. Крови нет, проверял. Играется? Не выяснял. Зачем, если его от этого штырит? Пусть. Заламываю, зажимаю его руки и жду. Затихает. Не двигаюсь. У нас уже выработалась система знаков: мой сладкий Лера-Валера открывает глаза, губы начинают ползти в улыбке. Дальше – я:

– Хочешь? – краснеет и снова закрывает глаза. Значит – можно дальше.

Иногда я сначала отсасываю ему, когда не успеваю с улицы увидеть этот его взгляд и могу сдерживаться. Первый раз меня чуть не вырвало – от неожиданности, не успел среагировать. Как-то до появления этого идиота не возникало желания брать в рот. Со временем изучил всё на практике, понял, что к чему. Распробовал. А Лера-Валера-то оказывается сладкий! Яйца у него – маленькие, гладенькие... Ох*ел, как рассмотрел в первый раз, словно у сопливого младенчика какого! Я примерился, поигрался, даже не успел во вкус войти, как мой блаженный кончил. Тогда впервые собрал всю сперму с живота и переносил ему в рот, как галчонку – опять поиграться потянуло... Стеснялся меня, себя, но всё снял с моего языка, губ, всё вылизал. Так завёлся от процесса Лера-Валера, аж трясло всего – пришлось подрочить ему, чтобы отпустило, чтобы потом не кончил в секунду, когда я буду *бать его... *бать долго, с оттягом.