— Звереныш!

— Вы всегда врете! — еще громче закричала Юна, сжимая кулаки.

— Да чего мне врать! Спроси у Вали. Костюм на нем, правда, дешевый, парусиновый.

Юна повернулась к Вале, но Валя опустила глаза, молча прошла в дом.

Когда Ольга Павловна вернулась из города, Юна встала рядом с кортиком, который положила перед портретом отца. В глазах — суровое внимание.

Ольга Павловна хотела, но не могла скрыть от дочери волнения: кортик! Они доставали его в самые трудные дни. И потом дочь… Строгие брови. Две морщинки в уголках рта. Упрямо выдвинуто плечо…

Ольга Павловна устало провела ладонями по лицу, а Юна с криком: «Капитолина про все рассказала!» — выбежала в палисадник, кинулась к скамейке.

Шумел в каштанах ночной ветер. Гремело море.

Юна прикусила губы, крепко сжала ресницы, чтобы не расплакаться.

Вдруг почувствовала — рядом кто-то осторожно сел. Она взглянула. Это была мама. Юна не выдержала, сунула голову к ней в колени и громко заплакала.

— Мама! Я не буду тебя обижать! Не буду, мама!

— Юна, доченька… Ну что ты, милая! — подняла Ольга Павловна ее лицо. — Успокойся. Ты ни в чем не виновата! Ни в чем!

— Нет, виновата! Виновата!

3

Юна не раз встречала в городе Никиту Денисовича, они были уже знакомы.

Сегодня Юна случайно встретилась с ним. Он шел один по набережной, и она шла одна.

Юна поздоровалась, хотела пройти мимо, но Никита Денисович остановил ее, спросил:

— Где тут в скалах партизанская площадка? — Потом, как бы спохватившись, сказал: — Впрочем, откуда тебе знать, — и собрался уходить.

— А зачем вам партизанская площадка? — спросила в запальчивости Юна, обиженная словами: «Откуда тебе знать».

— Хотел поглядеть. Говорят, есть еще греческая часовня, где был штаб десантников-черноморцев. А на обрыве, над морем, на братской могиле лежит якорь. Но тебе и про это, конечно, неизвестно.

— Почему неизвестно?

— Да так, мне кажется. Мальчишкам, очевидно, известно. Надо будет кого-нибудь из них взять в проводники.

— Да я, может, в двести раз лучше их все в городе знаю! — возмутилась Юна. — А вам не покажу!

— Потому что не знаешь.

— По-вашему, я хвалюсь?

— Может быть.

— Значит, не верите?

— Значит, не верю.

— Ах, не верите! Идемте, покажу!

— Ну, идем. Наверное, плутать будем.

Юна промолчала.

Молча пересекли порт, вышли на окраину города.

Юна шла впереди быстрым, сердитым шагом. Оглядывалась, проверяла — не отстает ли этот седоватый, полнеющий человек, с кепкой в руках, в мятом парусиновом пиджаке.

Он не отставал. Взбираясь на косогор, Юна едва не сорвалась на скользкой траве. Никита Денисович поспешил поддержать.

— Я сама!

Когда сквозь чащу кустов по кручам и оврагам добрались до партизанской площадки — места, где партизаны в сорок третьем году жгли костры, подавая сигналы кораблям о расположении немецких батарей, — Юна сказала:

— Вот.

Никита Денисович долго задумчиво разглядывал площадку. Достал альбом, начал стоя рисовать.

Юна отошла в сторону, села на круглом валуне, скатившемся когда-то с гор.

Потом пошли к греческой часовне, потом к братской могиле с якорем. По-прежнему молча.

Юна интереса к Никите Денисовичу и его рисункам не проявляла. Никита Денисович тоже вел себя так, вроде был занят только работой.

Когда возвратились в город, в порт, Юна сказала, что ей некогда, надо уходить.

— Жаль, очень жаль, — сказал Никита Денисович и вздохнул. — А я хотел прокатиться с тобой в море на лодке.

«А что, если согласиться? — подумала Юна. — Он художник… Пусть посмотрит, как грести надо».

И Юна сказала как можно безразличнее, что согласна прокатиться.

Лодку «соймочку» наняли в порту.

Юна уселась к веслам. Примерилась, передвинула поближе подножку, установила весла так, чтобы рукоятка левого проходила ниже рукоятки правого.

Никита Денисович устроился на корме.

Юна развернула соймочку, подтабанила и направила к выходу из бухты. Гребла старательно, изо всех сил, правильно чередуя вдох и выдох: на заносе весел — вдох, на проводке — выдох.

Миновали дамбу, под защитой которой находилась бухта, и вышли в открытое море. Грести стало сложнее: увеличилась волна. Весла у Юны срывались, брызгали или загрузали, захватывали много воды. Их трудно было протягивать.

Юна хмурилась, злилась. Пальцы и складочки на запястьях побелели, на верхней губе проступила испарина. Но продолжала грести из упрямства.

Никита Денисович сказал:

— Дай-ка, попробую.

— Попробуйте, если сумеете.

Никита Денисович сел, передвинул подножку под свой рост и начал грести замашисто, длинно, как гребут моряки. Весла не шлепали, не плескали. Соймочка рванулась, устремилась ходко вперед.

Вышли за маяк. Никита Денисович бросил весла, закурил.

Надеялся, Юна разговорится, спросит, кто он. Где жил? Что делал? И он расскажет, что тоже родился и вырос у моря, здесь вот, в этом городе. Что в юности жизнь сложилась тяжело. Был швартовщиком в порту, угольщиком, работал на плавучем кране, счищал в доках с кораблей ракушки, чинил старые паруса и канаты. Не легко далось исполнение мечты: получить образование и сделаться художником.

Юна молчала, свесилась через борт лодки, смотрела в глубину моря, где в толще воды потухало солнце.

Никита Денисович докурил папиросу. Пора возвращаться.

Обратную дорогу к берегу Юна тоже молчала. Сдали сой-мочку.

В порту у разносчика Никита Денисович купил слоистые караимские пирожки. Протянул Юне. Она взяла. Надкусив пирожок, сказала:

— А вы хорошо гребете.

— Ты тоже неплохо. Окрепнут руки — и еще лучше грести будешь.

После прогулки и караимских пирожков Юна перестала быть сдержанной. Предложила пойти в приморский парк, где была устроена лотерея.

В кассе взяли два лотерейных билета, но ничего не выиграли. Потом еще два — тоже не выиграли.

Никита Денисович захотел взять дюжину билетов, но Юна сказала — не нужно, лучше попытать счастья в тире. За удачные выстрелы дают призы. Стреляли из духовых ружей. Очень хотелось достреляться до чего-нибудь существенного, например банки с вареньем, — но не посчастливилось.

Когда настрелялись вволю, сели отдыхать у фонтана. Но долго не просидели. Юне захотелось сразиться с мальчишками в кегли.

Мальчишки попались на редкость принципиальные и горластые. Юна ссорилась с ними каждую минуту. Примириться с мальчишками удалось лишь после того, как они выпили за счет Никиты Денисовича девять стаканов газированной воды с вишневым сиропом.

В довершение скитаний по парку Юна и Никита Денисович забрели в «комнату смеха», где висели кривые зеркала.

Юну и Никиту Денисовича то вытягивало, то сплющивало. Никита Денисович набросал в альбоме такую вытянутую и сплющенную Юну.

Она поглядела и сказала:

— Похоже.

Когда уходили из парка, натолкнулись на рыбака в резиновых сапогах и в брезентовой куртке нараспашку.

Он вгляделся в Никиту Денисовича и вдруг воскликнул басом:

— Акулий Нос! Никита, ты?!

Никита Денисович тоже вгляделся в рыбака, а потом тоже воскликнул:

— Архип! Соленые Уши! — и громко хлопнул рыбака по плечу.

Рыбак тоже громко хлопнул Никиту Денисовича по плечу:

— Лет двенадцать не видались, а? Да нет, какое там — двенадцать! — И он, нахмурив жесткие, припеченные солнцем брови, начал загибать пальцы, считать. — Все пятнадцать, а? Каково! Три пятилетки! Но ты, хотя и постарел, еще кряжевик.

— Да и в тебе, — сказал Никита Денисович, — сила не откипела. Как есть — воевода.

— Не-ет! Не говори. Суставы мучают, в груди осколок гранаты торчит. Но не обо мне речь. Видел я твои книжки. Здорово море рисуешь.

— Стараюсь.

— Вот что: пошли ко мне! И не пытайся отказываться, махать руками — завтра, послезавтра, то да се.

— А я и не пытаюсь. Только вот спутница моя как? Пойдем, Юна?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: