- Я бы ни за что не позволила тебе сотворить такое с собой. – Продолжила она. – Жизнь одна и не стоит порой форсировать события.

Я попытался ответить по-возможности туманнее.

- Я не смог справиться с обстоятельствами, я решил, что жизнь кончена.

- А теперь?

Я уткнулся лбом ей в плечо. Она снова поцеловала мои шрамы. Я сам не заметил, как по щекам покатились слёзы. Я не понял, когда это произошло, просто мои щеки вдруг стали мокрыми и со скул на подоконник упало несколько слезинок. Я не мог ответить, иначе бы Селин поняла, что я плачу. А я старался никогда не плакать.

Но она поняла, просто, без слов. Она протянула мне бумажный платок и терпеливо ждала пока я, отвернувшись, приводил себя в порядок. А когда я повернулся к ней, она просто улыбнулась мне, словно ничего не произошло.

- А теперь я думаю, что был не прав. – Ответил я.

Прозвенел звонок, и нужно было расходиться. Я повесил сумку Селин ей на плечо, а свою взял в руку. Левую.

- Я как понимаю, это еще не конец? – Я имел в виду наши с ней отношения. Она улыбнулась.

- Ты такой забавный. Нельсон. - Она специально произнесла моё имя отдельно от остальной фразы. Мне нравилось, как она произносит моё имя. Когда-нибудь я скажу ей об этом.

- Я найду тебя. – Пообещал я и растворился в узких коридорах школы.

Глава VIII .

АНГЕЛ.

«Ужасные переживания жизни дают возможность разгадать, не представляет ли собою нечто ужасное тот, кто их переживает».

Мне снился отец. Опять. Тот же самый взгляд, то же свирепое выражение лица, которое я запомнил, казалось, навсегда. Я никак не мог вычеркнуть его образ из своей памяти, как не старался. Я ненавидел его за память, которую он оставил со мной. Я желал бы всё забыть, но не мог. Вот уже два года страшные сны преследовали меня, порой я боялся заснуть и увидеть его.

Снова и снова увидеть его руки, ощутить кожей давно забытые прикосновения. Почувствовать подкатывающую к горлу тошноту.

Я знал, чем закончится этот сон. Я уже видел, как его руки блуждают по моему телу, как отлетают пуговицы от моей одежды. Мои слёзы и мольбы никогда не трогали его, почему же в этот раз сон должен закончиться как-то по-особому?

Я ощущал себя снова маленьким тринадцатилетним мальчиком, заново открывал для себя испуг и животный страх, когда до этого добрый и заботливый отец вдруг начал делать ужасные вещи.

Я искал для него оправдания, фантазировал, что он просто психически болен и его еще можно вылечить. Но правда была в том, что отец был совершенно здоров, просто он был не совсем обычный, о чем, конечно же, тринадцатилетний мальчик не догадывался.

А сон всё продолжался. Я чувствовал его руки везде, где только возможно, и не мог этому помешать. Он был сильнее и крупнее меня, он заставлял меня делать разные неприятные мне вещи. Заставлял думать, что я подонок, мерзкое маленькое существо, которому не место среди обычных людей, после того как со мной произошло это нечто ненормальное.

И я верил ему, я избегал посторонних, отгораживался от мира, не просил помощи. А он тем временем сильнее и глубже разрушал мою душу, уничтожая меня снова и снова с каждым новым разом.

И он еще набрался наглости говорить мне, что любит меня. После всего происходящего. Боже, в его словах было столько злой иронии!

Он любил меня! Да. С какой стороны на это посмотреть!

Он любил меня, как игрушку, как безвольного слугу, исполняющего любую его прихоть. Он так привык, что я безропотно ему подчиняюсь, что просто не допускал иной мысли.

Я до сих пор не могу понять, почему допустил, чтобы со мной делали такие ужасные вещи? Как я мог быть настолько слепым, чтобы не видеть, что он просто пользуется моим страхом. Страхом разоблачения, страхом осознания происходящего.

Если я не подчинялся, он бил меня, его удары были не сильными, но всегда очень чувствительными, а после этого он впадал в исключительную ярость. Он всегда твердил мне, что это я довёл его до такого состояния. И он был так груб со мной, что мне казалось, будто я больше не вынесу.

Тогда я закрывал глаза и растворялся в темноте. По моим щекам катились слезы, и я мысленно молил, чтобы это поскорей закончилось.

А в самом начале я пытался бороться. Пусть не самыми правильными способами, но пытался. Именно тогда я намеревался покончить с собой. Когда отец зашел в мою комнату вечером, чтобы как обычно пожелать спокойной ночи, но вместо этого вдруг резко вжал меня в кровать и принялся разрывать на мне пижаму.

Я застыл объятый парализующим страхом, я словно был во сне. Я помню свой голос, которым я пытался образумить его. Я был в шоке от того, что он делал со мной.

Не знаю ничего ужаснее тех минут, когда моё тело уже стало не моим, когда мной стали распоряжаться по своему усмотрению. Я вырывался и кричал, но от этого было только больнее. Отец с силой зажал мне рот и нос и я едва не задохнулся, я хрипел, а он потребовал, что отпустит меня, если перестану сопротивляться. И я перестал. Я лежал и чувствовал, как он что-то делает со мной, отчего к горлу подкатывала тошнота, а перед глазами мелькали черные точки. Намного позже я понял, что со мной произошло.

Мой отец изнасиловал меня. Я прочитал об этом в Интернете на специальных сайтах, там подробно было описано все то, что это подонок вытворял со мной. Я не знал, как примириться со случившимся и в безумии схватил его бритву и раскромсал себе руку.

Отчаяние в тот момент захлестнуло меня, и я не отдавал отчета своим поступкам. Больше всего в тот момент я хотел умереть, чтобы забыть, навсегда стереть из памяти ужасные минуты жизни.

Пока я находился в больнице, у меня было время подумать. Я был один, брат жил в то время очень далеко и я не мог рассказать ему о произошедшем. Отец с ненавистью пригрозил мне, что если я это сделаю, он убьёт меня раньше, чем Эйден сядет на поезд. А перед этим он совершит со мной нечто ужасное, после чего мне самому захочется умереть. А мне и так уже хотелось.

Каждый день я жил в постоянном страхе, ожидании, что отец войдёт в мою комнату и снова начнёт мучить меня.

Я стал совсем другим. Увлёкся литературой, которую раньше терпеть не мог. Я находил утешение в «Сто лет одиночества», я читал про Гитлера и орден СС, Гестапо, как во времена войны мучили и убивали людей. Я стал глубже и острее понимать чужую боль, я научился сострадать.

Я перечитал Цвейга и Достоевского, я интересовался Ницше и Вольтером. Я стал больше слушать, нежели говорить. Я стал больше молчать.

Когда изредка брат звонил мне, я говорил, что должен был, пустые банальные фразы, я никогда и никому не рассказывал о том, что я умираю и рождаюсь заново. Боялся, что окружающие меня не поймут. Для них я был бы обычным извращенцем, спутавшимся с родным отцом.

Прошло два года, с момента, как отца не стало, а я всё не могу привыкнуть, когда до меня дотрагиваются, даже просто, в шутку. Я вздрагиваю, съеживаюсь, и посторонние принимают меня за психа.

По сути, я так и не научился жить в гармонии с этим миром, не смог преодолеть барьер, который воздвигнул четыре с лишним года назад. Я не пытался чужим навязать своё общество, я не ходил на школьные дискотеки, не звал девчонок на свидания. Я даже не мог правильно начать разговор ни с одной из них, хотя знал, что многие считают меня симпатичным. Но я-то знал, что на мне столько грязи, что не удастся отмыться никогда.

То время, которое я должен был проводить с друзьями, я проводил в обществе своего садиста-отца. И я даже после его смерти не научился жить по-другому.

Сон закончился как обычно. Я вскочил на кровати с полными от слез глазами, выскакивающим из груди сердцем и негромким вскриком. Сразу же включил ночник, чтобы окончательно удостовериться, что никого рядом нет.

Компьютерный стол, шкаф, обои в цветочек. Всё нормально, я у Эйдена. Карлос мертв. Я в исступлении упал на кровать, растирая кулаками предательские слезы. Как обычно до утра я не смогу заснуть. Я ворочался с боку на бок несколько часов и задремал лишь под утро.