И когда теплоход, переваливаясь с волны на волну, ушёл в открытое море, Алька понял, что ему давно пора забыть о Ваське. Для этого надо было немедленно сдружиться с ребятами, равными ему по возрасту и, как говорится, по интересам. После того как он ловко вывернулся из труднейшего положения на рыбацком дворе и сделал всё, что просил его отец — потом он очень хвалил Альку за это, — ему всё было легко и просто.

На балюстраде набережной сидел парень его лет, круглолицый, в зелёных шортах, и ел мороженое. Алька подошёл к нему и спросил:

— Ты где отдыхаешь? У нас? — Алька кивнул на парк и столовую.

— Я — дикарём, а тебе чего? — Парень спрыгнул с балюстрады и пошёл от него.

— Хмырь! — Алька сплюнул. — Включай третью скорость, а то догоню! Шею намну!

Увидев, как какой-то мальчишка в жёлтой водолазке бросает в море камни, Алька сбежал к нему, кинул в воду кусок доски и сказал:

— Давай не просто бросать, а попадать… Огонь береговых батарей! — Алька швырнул увесистый камень — фонтан встал дальше доски-корабля, потом был недолёт и ещё перелёт. — Ну твоя очередь! Тебя как зовут?

— Коля… Пойду обедать. Мама ждёт… В другой раз! — Мальчишка побежал с пляжа.

«Что-то мне не везёт, — подумал Алька. — Боятся меня, что ли?» От нечего делать он пошёл по набережной, увидел толпу возле скамейки и сразу догадался: опять торговцы…

Алька умело вплёлся в эту толпу. Здесь он не скучал: с интересом наблюдал, как взбудораженные женщины прикладывают к платью или вешают на шею цепочки с кулонами… Две разряженные тётки даже поругались, желая купить один и тот же перстень с большим сердоликом тёмно-красного цвета. И опять в бумажниках уже знакомых Альке модно одетых парней исчезали вкусно, как вафли, похрустывавшие красные десятки, фиолетовые четвертные и зелёные полусотенные бумаги. Состоятельные люди!

Один из этих людей, красногубый, крепкоплечий парень с тонкими усиками, подмигнул Альке:

— С папой-мамой отдыхаем? В море заплывать не пускают?

Слова задели Альку. Щёки его зажглись.

— А я не спрашиваю их.

— Так и надо. Самостоятельность — первейшее дело!

Алька кивнул и оживился: разговор был не стандартный.

— А я, брат, помираю с голоду… Работа — не оторваться… Не принёс бы мне пирожков?

Алька помедлил: согласиться или нет? Зачем ему прислуживать этому частнику? Да ведь не трудно же! И парень может подумать, что Алька робкий, всё с папой-мамой.

— Могу, — ответил Алька, почувствовал в своей руке трёшку и пошёл к палатке, где человек тридцать ждали и с интересом наблюдали, как поджариваются в кипящем масле пирожки. Алька купил без очереди, раза три привычно огрызнувшись, и побежал обратно. Теперь он был вроде бы немножко свой и, оттеснив покупательниц, вручил красногубому парню пакет с пирожками и сдачу.

— А ты быстрый! — удивился тот. — Свои люди за прилавком?

— Свои, — соврал Алька.

— Сдачу — себе…

— Не надо! — Алька залился краской и стал отдавать парню деньги — один старый измятый рубль, один тяжёлый, юбилейный, и несколько монеток. Он никогда так не зарабатывал деньги, и вообще — не бедняк! И если парень думает, что осчастливил его — глубоко ошибается.

— Бери, говорю… Ты обижаешь меня… Ну?

— Да не нужны они мне… У меня свои есть, — заупрямился Алька.

— Свои своими, — парень глянул на него с таким удивлением, что Алька заколебался. — Я думал, ты без лишних предрассудков… Бери! — приказал он.

И Алька взял. Опустил в карман. И только он это сделал, как за его спиной послышался негромкий голос:

— Товарищи, прошу разойтись!

Красногубый, жующий Алькины пирожки, вздрогнул и стал судорожно отбирать у женщин свой товар.

Парень быстро исчез, разошлись покупатели, Алька не знал, что делать теперь, куда деть себя. И неизвестно, чем бы он занялся, если бы не увидел Макарку.

Тот вразвалку брёл по набережной и ел горох в стручках: засовывал в рот стручок, сжимал зубы, вытягивал за краешек. Горошины оставались во рту, а зелёную шелуху он выбрасывал под ноги. В другой бы день Алька и внимания на него не обратил, но сегодня и Макарка сгодится!

— Макар, привет! Куда идёшь? — остановил его Алька.

— Да никуда… — тот насупился и отвернулся: этот самый Алька перехватил у Семёна его, Макаркину, рыбу да и посмеивался над ним. — А тебе чего?

— Да ничего. Дай горошку.

Макарка не очень охотно запустил в карман руку и вытащил всего четыре, да и то не очень полных стручка.

— Пошли поговорим… Ты всё здесь знаешь, а я кто? Новичок…

Макарка насмешливо гыкнул:

— Новичок, а стоишь не пятачок! О чём с тобой говорить-то?

— Найдём… Мороженого хочешь? Какое тебе?

— Сливочное, — тотчас потеплевшим голосом отозвался Макарка, ужасно любивший всё сладкое, но жалевший тратить свои «велосипедные» деньги на сласти.

Алька купил по стаканчику мороженого и, пока ели, подумал, что неплохо бы для закрепления их дружбы позвать его к себе домой.

Правда, бабка могла бы, ничего не объясняя, просто выгнать Макара. Ясное дело, такой не ровня ему. И всё-таки Макарка был очень нужен ему сейчас, и Алька позвал.

Макарка, чуть помедлив, согласился. Он привык, что отдыхающее шефствуют над ним: подкармливают, угощают сладким, дарят кое-что; привык жаловаться на свою полусиротскую жизнь, чтобы отдыхающие были щедрей. И действовало.

Алька привёл его к себе и показал две большие комнаты на втором этаже.

— Лучший корпус, — с уважением сказал Макарка. — Артистократический. Все в него рвутся, да не всем удаётся… А у вас целых два номера и на втором этаже… Твой отец часом не министер?

— Пока нет, а вот я постараюсь быть министером. — Алька поглядывал на уродливо громадные уши и никогда не чищенные зубы… — Располагайся, как дома… — Он широким жестом показал Макарке на глубокое плетёное кресло-качалку на балконе перед столиком. — Я принесу что-нибудь пожевать… Ты жвачку любишь?

— Жевал несколько разов. Мятную — рот холодит. Угощали отдыхающие, — вздохнул Макарка. — Где у нас её возьмёшь?

Пока Алька ходил по комнатам, Макарка сидел в кресле, для форса закинув ногу на ногу, сидел и потихоньку приходил в себя. «Вот это живут! — думал он, вспоминая виденное в комнатах. — Бывают же такие счастливцы!»

На столе в одной комнате сверкал и пускал зайчики никелированной отделкой японский кассетный магнитофон; когда Алька зачем-то открыл дверку шкафа, Макарка увидел там такое множество висевших на плечиках и лежавших в ящиках многоцветных рубах и маек, что у него дух захватило: ему бы одну такую — ходил бы как настоящий курортник! На столике лежала длинная серая труба… Подзорная, что ли? Макарка робко взял её в руки, увидел стёкла впереди и сзади, наставил трубу на темневшее меж кипарисами море и стал крутить более широкую трубку, наводя фокус, и море приблизилось к нему. Он вдруг поймал шлюпку. «Ой, Митька!» — вскрикнул Макарка, увидев в ней спасателя в плавках, с сигаретой, зажатой в углу рта…

Ему бы, Макарке, такую подзорную трубу!

На балкон вышел Алька с тарелкой красной черешни.

— Угощайся, мама только что принесла.

Макарку никогда так церемонно не угощали. Он положил в рот три ягоды, медленно съел их и спросил:

— А у тебя есть велосипед?

— У кого же его нет! Спросил бы про автомашину, так у меня её пока что нет, но у папы есть новенькая чёрная «Волга». Ты давай ешь. Хочешь лимонада? Я сейчас принесу.

Алька включил магнитофон, в комнате мягко и нежно зазвучала музыка и поплыла через балкон к морю. Алька вернулся и поставил перед Макаркой тарелку с большим куском пахучего торта с затейливым шоколадным узором и бутылку лимонада.

— Работай!

Макарка пил из стакана холодный, приятно покалывающий нёбо лимонад и вдруг представил, что он, Макарка, он, а не Алька — сын Виктора Михайловича, и у него есть свой велосипед, и отец возит его на чёрной «Волге» по городу, и дома у него полно всяких игрушек — подзорных труб, пистолетов, удочек, ружей… Что ни попроси у отца — всё купит или где-нибудь достанет, потому что у него куча денег… У Альки всё есть, а у Макарки ничего — разве это справедливо?