— А ты нескучно живёшь, — Алька зевнул и отпил глоток лимонада. — Я тоже не люблю скучать, заходи ко мне, будем вместе купаться и загорать… Ты вот не старше Васьки, а куда живей его!.. С тобой интересно.

Макарка внимательно слушал и думал: «К чему он клонит? Чего он хочет от меня?» Он привык, что ничего в жизни не делается просто так, даром. А Алька ни к чему не клонил, просто размышлял.

Вошёл отец Альки, молодой, в шортах, похожий на парня. Он первым поздоровался с Макаркой и стал расспрашивать, у кого из местных можно купить хорошие камни, какое сухое вино у них считается лучшим.

Виктор Михайлович спрашивал, Макарка отвечал, и ему приятно было отвечать человеку, у которого была собственная «Волга». Потом высунула на балкон голову Алькина бабка — толстые щёки сердито отвисли, глазищи подозрительные, и, окинув Макарку с головы до ног неодобрительным взглядом, исчезла. Зато Алькина мать, тоже на минуту заглянувшая на балкон, очень мягко и любезно улыбнулась Макарке, и он невольно вздохнул: «Какая добрая и красивая у Альки мамка, небось ни разу не орала на него, не хлестала по лицу мокрым полотенцем…»

На прощанье Алька подарил Макарке две пластинки жвачки с рычащим тигром на этикетке. Макарка крикнул: «Спасибочко» — и убежал.

Алька сидел на каменной ограде у причала и ждал «Иван Айвазовский». Море шумело, белая пена гуляла по гальке, и валы то отступали, то набрасывались на берег. Ждал он долго. Наконец на горизонте появилась точка. Она всё росла, увеличивалась и превратилась в теплоход. Он шёл к Кара-Дагскому, сильно зарываясь в волну и качаясь. На причале его встречали ожидавшие. Алька сидел на ограде и слушал, как медленно бьётся его сердце, — ему очень хотелось увидеть Ваську.

Вначале Алька увидел художника, бледнолицую Иру и Васькиных родителей с незнакомым худощавым мужчиной в синей куртке. А вон и Васька. Он шёл легко и бодро вместе с каким-то мальчишкой — длинным, темноволосым и тощим; тот что-то втолковывал ему, и Васька кивал головой и время от времени подпрыгивал от удовольствия…

Альке стало неприятно.

Васе было весело с Андрюшкой, пока они шли от причала, потом через парк, но как только Вася остался один, ему стало не по себе. Сколько раз слышал он, как папа разговаривал с мамой об этом самом Коковихине, как они горячились и спорили, но ему, Васе, всё это было до лампочки или, как теперь говорят, до форточки. Он даже не понял до конца, в чём там дело, и совершенно случайно узнал от постороннего мальчишки!

Они шли к своему корпусу — мама всё ещё бледная после качки и чуть пошатываясь, папа — со всей кладью. Вася был мрачный и тихий. Он попробовал ответить себе, почему всё это узнал не от папы. Ну, во-первых, потому, что очень не хотел ехать сюда; во-вторых, не привык влезать в папины дела. Но это же было такое необычное дело!

Как же он ничего не расспросил у папы?

Даже самому стало странно. Васе вспомнилось всё, что говорил ему в глаза Алька о нём и каким изобразил на холсте Иван Степанович. В этом, наверно, всё дело!

С этой минуты Вася только и думал, как бы поподробней узнать у папы, как всё там было. Не терпелось, да сразу не мог, что-то мешало. Так долго не спрашивал — и вдруг! И Вася молчал. Лишь вечером, когда они гуляли вдоль моря, Вася спросил:

— Па, а что там была за авария? Кто-нибудь погиб?

Папа посмотрел на него чуть удивлённо:

— К счастью, никто. Что это ты вдруг заинтересовался?

Вася промолчал. Через несколько шагов он снова спросил:

— Па, а как всё это было?

— Зачем тебе, Вася? Это долгая, сложная и далеко не детская история… Нужно ли тебе её знать? — Папа, наверно, хотел, чтобы Вася подтвердил: «Нужно», а может, и не хотел, а спросил лишь для порядка.

Но Вася не отстал:

— Пап, расскажи.

— Ну, если тебе так уж хочется, слушай… — ответил папа. — Траулер Коковихина врезался в другой траулер, и его едва удалось спасти.

— А чего же он врезался? — спросил Вася. — Ведь капитан, как ты говорил, замечательный, опытный!

— Ещё какой! — сказал папа. — Он отлично водил суда, отлично знал все районы лова и особенным капитанским чутьём чувствовал рыбу, спускал трал и в любую погоду умел держаться на рыбьем косяке, а это так не просто, здесь опыт, талант и храбрость нужны! И всегда перекрывал план… Так вот, увидев впереди траулер, пересекавший его курс, Коковихин дал по телеграфу в машинное отделение команду «задний ход», а Мылкин — третий механик, бывший в то время на вахте, дал полный вперёд… Он был навеселе и спутал команды, а потом всячески отпирался, утверждал, что в точности выполнил команду из штурманской рубки.

— И ему поверили? — Вася остановился и дёрнул папу за руку. — Ему, а не капитану?!

— Да, получилось так… — Папа подумал, как трудно всё это объяснить сыну, но нужно. Видно, не из праздного любопытства затеял Вася этот разговор.

Папа коснулся рукой его мягких волос и сказал:

— Получилось так, Вася, что механику поверили, потому что один человек, второй штурман, своими ушами слышавший, как отдавалась команда, и знавший, что Коковихин прав, солгал и предал его…

— И за это ему ничего не было?!

— А кто докажет, что он солгал? Он был единственный свидетель.

— Что же теперь будет? Выходит, этот бессовестный врун победил?

— Пока что — да, но ненадолго. А ты что, Васька, вдруг так заинтересовался этим делом? — повторил папа.

Вася лишь пожал плечами.

— Па, а ты скоро кончишь работу? — спросил он через несколько минут.

— Теперь скоро, и тогда махнём с тобой в Сердоликовую бухту собирать камешки и загорать, и махнём не на теплоходе, а на более интересном транспорте…

— На каком?

— На нашем матраце.

Вася засмеялся.

— А про Золотые ворота ты всерьёз сказал или просто так?

— Всерьёз. Видал сидевших на них ребят?

— Видал… Па, а тебе удастся помочь Коковихину?

— Будем надеяться, что удастся. Если бы не надеялся, не взялся бы. Хочется так написать, чтобы всем было ясно, кто прав. Чтобы самые простые, точные слова убедили, доказали. И стали делом. Ведь мы, Вася, для того и живём, чтобы превратить слово в дело…

Папа в этот день работал допоздна. Чтобы не мешать Васе и маме, он перенёс настольную лампу на террасу и там стучал на машинке. Вася лежал и слышал сквозь полуотворённое окно стук и впервые за всю свою жизнь по-новому подумал о папе — где он только не был, о чём только не писал! Он присылал репортажи в свой журнал из Байконура, откуда в космос уходят ракеты, окутанные огнём и дымом; из сибирской чащобы, где прячутся соболи; из пастушеских чумов Малоземельской тундры; и однажды чуть не из кратера вулкана, который вдруг ожил, заработал на далёкой Камчатке, и земля раскалывалась и прыгала под папиными ногами. И наверно, всякий раз так непросто, так трудно было вникать в жизнь разных людей и писать так, чтобы всё и всегда было по правде. А сколько было у папы друзей! Частенько у них останавливались то бородатый геолог из Сибири, то тралмейстер с мурманского траулера, то камчатский вулканолог, с которыми папа сдружился в командировках; иногда приезжали сразу по двое, и тогда их квартира заставлялась раскладушками и походила на солдатский бивак, и мама сбивалась с ног от хлопот. Многие не любили папу. На него раз пять подавали в суд, а какой-то жуликоватый заведующий гаражом, которого папа вывел на чистую воду, обещал его по телефону даже убить…

И вдруг Вася с улыбкой подумал, что вот сейчас он слышит не просто стук металлических литер о белый лист, а пулемётный треск — папа неустрашимо и метко обстреливает своих недругов; что это он бьёт не по клавишам пишущей машинки, а стучится в дверь, чтобы достучаться до правды.

Утром Ира подбежала к их столу (Алькино семейство ещё не явилось), встряхнула чёлкой и весело спросила:

— Во что будем играть сегодня?