Сначала в городе свирепствовала страшная жажда, за ней пришел голод. Из-за отсутствия воды пыль покрыла город, страшный смрад стоял не только в кварталах бедняков, но уже добирался и до зажиточных районов города. Огромные очереди за хлебом и оливковым маслом отнимали большую часть времени у растерянных матерей. Дело доходило до голодных волнений, после которых на улице стоял запах от быстро разлагающихся на солнце трупов. Огромное количество нищих и вооруженных патрулей, усталость, страх, цены, поднятые до астрономических высот, безнадежное отчаяние родителей, видящих, как их дети пухнут и гибнут от голода, — такова была афинская действительность 1941 года, и некуда было от нее деться…

Все это Марианна Янату рассказывала своему гостю — а им был агент № 1 — спокойным, почти монотонным голосом. Георгий слушал страшный рассказ со все более возрастающим возмущением и мысленно повторял себе — уже в который раз! — что он правильно поступил, прибыв сюда для отмщения.

А Маня, как ее называла пани Бальцерова, продолжала говорить:

— Голод с самого начала оккупации принял столь широкие масштабы, что встал вопрос о полном вымирании народа. Красный Крест не имел молока и лекарств даже для детей. Было принято решение выбирать в отдельных семьях самого здорового ребенка и только этим отобранным малышам выдавать скупые продовольственные пайки. Поэтому в семьях бедняков можно было наблюдать страшную по своей несправедливости картину — один здоровый и сытый ребенок среди остальных гибнущих от голода детей… За первые полгода оккупации в Афинах умерло от голода более сорока тысяч человек. Поговаривали о том, что предпочтение следует отдавать девочкам, которые, если только их удастся спасти от гибели, смогут стать матерями и дадут народу новое поколение…

При столь отчаянном положении даже наиболее спокойные и осмотрительные сторонники нейтралитета и подголоски нового греческого марионеточного правительства отказались от призывов к мирному выжиданию, и горы стали принимать все новые и новые контингента сражающихся.

Независимо от того, что происходило в Афинах и на Пелопоннесе, страшные вести доходили также и с Крита. Случилось однажды, что мальчишки одной деревеньки играли и перевернули небольшие крестики, установленные на могилах погибших немецких парашютистов. Месть захватчиков острова за «осквернение» могил была страшной. В ближайшем селении они отобрали двадцать человек мужчин самых различных возрастов и повели их на расстрел, на место казни привели также и семьи обреченных. Матерям, женам, сестрам и детям приказано было наблюдать за ходом экзекуции. Этот ужасный спектакль длился долго, поскольку палачи не приступали к делу до тех пор, пока не прекратятся стенания и крики родственников. Женщинам, которые пытались закрыть глаза руками, чтобы не видеть пыток и издевательств, гитлеровские палачи приказывали стоять по стойке смирно, плачущих детей били плетьми, старушек подымали с колен пинками. Наконец, выведенные из себя всем этим зрелищем, обреченные бросились на своих палачей с голыми руками, пытаясь перебить немцев и убежать. Началась беспорядочная стрельба, после которой в приготовленные ямы бросили трупы, а заодно и нескольких уцелевших, которые были закопаны живьем.

Воспитанные на примерах истории и философски настроенные греки не только возмущались, но и просто недоумевали столь быстрому и неожиданному преображению своих лучших туристов, художников и ученых в стадо диких, тупых и бешеных палачей…

И такой террор царил на всей оккупированной греческой территории. О Салониках пани Марианна рассказала, что в гористых окрестностях Салоник, так же как и в Аттике и Морее, формируются отряды партизан. О них доносили, например, из Галатаса, куда Георгий ездил на велосипеде во время итальянской войны, из Эдессы, где он мальчишкой спас из пропасти своего младшего брата, даже из соседней с Салониками деревеньки Арсакли.

— А что с матерью, с братьями? Не было ли от них какой-нибудь весточки? — допытывался гость.

Он узнал, что мать его пытается понемногу помогать оставшимся в Македонии полякам. Кроме того, навещают ее и поляки, загнанные в немецкие рабочие батальоны.

— Ага, — добавила, наконец, пани Янату. — Кажется, немцы переселили всю вашу семью в соседний дом на той же самой улице. А «Леонардию» арестовали, но иногда позволяют вашему брату ею пользоваться.

— А как вообще люди здесь, пали духом? — спросил пришелец.

Из рассказов хозяйки выходило, что, несмотря на террор, греки духом не пали. Доказательством тому могло служить, например, появление греческого флага на Акрополе. Немцам так и не удалось найти дерзкого смельчака, совершившего этот подвиг[2]. Об этом свидетельствуют многочисленные мелкие партизанские отряды в горах, бесчисленные анекдоты, кружащие по Афинам, и, наконец, различные дерзкие выходки по отношению к оккупантам. Греки забавлялись за немецкий счет, и счет этот зачастую оказывался немалым. От Патр до Салоник охотно повторяли различные подробности некоторых проделок, которые наносили захватчикам немалый ущерб, а авторам — славу и доход. Одним из таких распространенных приемов был спектакль «с папироской».

Нужно было только высмотреть какой-нибудь немецкий грузовик, до предела нагруженный продуктами, например хлебом или оливковым маслом. Затем следовало дождаться, когда этот грузовик остановится в заранее намеченном месте, где уже проведена соответствующая подготовительная работа. Затем к фарам автомобиля подходил пошатывающийся пьяный, вытаскивал папиросу, и начинался увлекательный для немцев спектакль — пьяный пытался прикурить от лампочки в фаре. Шофер и солдаты охраны хохотали над простаком греком, а потом, выйдя из машины, окружали его плотным кольцом и с хохотом помогали ему «прикурить». Наконец наиболее великодушный из представителей «высшей расы» вытаскивал зажигалку и предлагал огонь, но грек с маниакальным упорством продолжал тыкать папиросой в фару и, конечно же, безрезультатно. Смеху и рассуждениям относительно «варварства и темноты» греков не было конца. Насмеявшись досыта, немцы, наконец, давали пьянице прикурить и рассаживались по местам, чтобы продолжать путь. Тем временем весь груз автомобиля совершенно непонятным для оккупантов образом исчезал из-под брезентового верха. Когда же они пытались поймать подозрительного идиота, тот обычно успевал скрыться. Этот прием без каких-либо изменений применялся по отношению ко всем новым прибывающим в Грецию частям.

Рассказывая все это, хозяйка дома накрывала на стол. Пока она не спрашивала, откуда и зачем появился в доме гость. Подобного визита она дожидалась уже давно.

Она была уверена, что Иванов прибыл к ней по поручению польской разведки. Кроме того, она относилась к нему с доверием. Когда Георгий уже успел поужинать, она, наконец, не выдержала:

— Готова держать пари, пан Георгий, что у вас в кармане имеется некая разорванная банкнота, не так ли?

Георгий подтвердил ее догадку и, вытащив бумажник, принялся в нем копаться.

— Значит, вы и об этом знаете? — улыбаясь, спросил он.

— Знаю, ведь вторая половинка у меня, — ответила она.

Вытащив свою часть банкноты, пани Янату приложила ее к поданной Георгием.

— Это не от той банкноты, — пояснил Георгий, сложив обе части.

— То есть как это не от той? — испуганно воскликнула она.

— Эта была разорвана только сегодня… Но ничего страшного…

Боясь, что проговорилась, Марианна испуганно замолчала. «Вот тебе и раз!» — подумала она. Тогда, видя ее смущение, Георгий разыскал еще одну половинку и приложил ее к банкноте. Теперь обе части идеально подходили друг к другу.

— Вчера вечером я еще был в пути, — пояснил он наконец.

Марианна кивнула и вздохнула с явным облегчением:

— Я догадывалась… Вам, видимо, нужна квартира?

— Конечно… Пока хотя бы временная, потому что мне совсем некуда деваться… Но предупреждаю, игра серьезная… Возможно, и смертельная…