И на самом деле мы очень хорошо погуляли и вдоволь посмеялись. С Эной всякое дело становилось веселым и занятным. Я рассказала ей про Итурдиагу, про моих новых друзей. С Тибидабо видна была вся Барселона, а еще дальше — море. Сосны густым благоухающим стадом сбегали вниз по горе, густой лес тянулся до самого города. Зелень словно держала его в своих объятиях.

— Я к тебе недавно заходила, — сказала Эна. — Хотела повидаться. Прождала четыре часа.

— Мне ничего не передавали.

— Да я, чтобы не скучать, поднялась к Роману. Он был очень мил. Играл на скрипке. Несколько раз звонил по телефону вашей служанке, узнавал, не пришла ли ты.

Я сразу погрустнела, и Эна, заметив это, тоже огорчилась, настроение у нее испортилось.

— Знаешь, Андрея, есть вещи, которые мне в тебе неприятны. Вот ты стыдишься своей семьи… А ведь Роман такой своеобразный человек, такая артистическая натура, каких мало… Если бы я тебя с моими дядюшками познакомила, ты бы у них и днем с огнем ни одной возвышенной мысли не нашла. Да и мой отец — человек самый обычный; никакой тонкости восприятия нет у него и в помине… Я вовсе не хочу сказать, что он плохой… кроме всего прочего, он ведь очень красивый, ты сама видела, но я бы скорее поняла мою мать, если бы она вышла замуж за Романа или за кого-нибудь вроде него… Романа я назвала, конечно, просто так, для примера… Твой дядя — вот он личность. Одним взглядом скажет все, что захочет. Иногда кажется, вроде бы он не совсем в себе. Но ведь и ты, Андрея, такая же. Поэтому-то мне и захотелось подружиться с тобой. Глаза у тебя блестят, шагаешь ты неуклюже, ничего вокруг не замечаешь… Мы над тобою смеялись, но в душе мне хотелось с тобой познакомиться. Один раз, утром, я видела, как ты вышла из университета прямо под проливной дождь… Еще в самом начале занятий (ты этого, наверное, не помнишь).

Ребята, почти все, укрылись в подъезде, и я тоже. У меня с собою были плащ и зонтик, но я не отваживалась выскочить под яростный ливень. Вдруг вижу, появляешься ты, без шарфа, с непокрытой головой и идешь, как всегда…

Дождь с ветром обрушились на тебя, волосы прилипли к щекам. Я тоже вышла, дождь лил как из ведра. Ты удивленно поморгала и прижалась к садовой решетке, словно она была надежным убежищем. Постояла минуты две и только тогда поняла, что и тут ты мокнешь. Невероятно! Ты меня и растрогала, и насмешила до слез. Наверно, я тогда и прониклась к тебе нежностью… Ты еще потом заболела…

— Я помню.

— Тебе не нравится моя дружба с Романом, знаю. Я ведь давно просила нас познакомить. Потом поняла, что если хочу быть твоей подругой, то должна об этом забыть. В тот раз, когда я не застала тебя дома, ты, вернувшись, не могла сдержаться, так вся и закипела, едва увидела нас вдвоем с Романом. В университете я сразу заметила, что ты собираешься объясняться. Может, даже потребуешь, чтобы я держала перед тобой ответ. Не знаю. Только мне не захотелось тебя видеть. Пойми, что я сама выбираю себе друзей, и Роман невероятно меня интересует по причинам совсем особым… и потому, что он талантлив, и…

— Он скверный, ничтожный человек.

— Я не ищу в людях ни доброты, ни хорошего воспитания… хотя последнее, думаю, насущно необходимо, чтобы можно было с ними жить бок о бок. Мне нравятся люди, которые по-своему смотрят на жизнь, не так, как другие, как большинство. Может, это потому (я так предполагаю), что меня всегда окружали люди чересчур нормальные, довольные собой… Вот я уверена, что и отец, и братья преисполнены сознанием собственной значимости в этом мире и в любой миг знают, чего хотят, знают, что хорошо и что плохо. Ничто в мире не заставит их мучительно задуматься.

— Ты не любишь отца?

— Люблю, конечно. При чем тут это? Я благодарна провидению, что он так красив, а я похожа на него… Только вот никогда не могла понять, почему моя мать вышла за него. В детстве я безумно любила маму. Еще совсем маленькой я заметила, как она от всех отличается… Мне казалось, что она несчастна. Я была разочарована, когда поняла, что она любит отца и счастлива с ним.

Эна говорила все это с очень серьезным видом.

— Поделать я ничего не могу, но всю жизнь избегаю своих ограниченный, респектабельных родственников… Они люди ограниченные, но по-своему разумные — это и делает их невыносимыми… Мне нравятся люди с сумасшедшинкой, ведь от этого наше существование перестает быть таким однообразным… Хотя эти люди бывают обычно несчастны, они всегда витают в облаках, вроде тебя… Такие люди — погибель для общества, по-мнению моей семьи…

Я посмотрела на Эну.

— А мама другая… Никогда не знаешь, как она поступит. В этом один из секретов ее очарования… А что, ты думаешь, сказали бы мой отец или дед о тебе самой, если бы узнали, как ты живешь? Если бы узнали тебя по-настоящему, вот как я тебя знаю? Если бы узнали, что ты ходишь голодная, раздетая и не покупаешь даже самой необходимой одежды ради того, чтобы два-три дня баловать своих друзей дорогими пустяками, будто ты миллионерша какая… Узнай они, что тебе нравится блуждать ночью одной по улицам, что ты никогда не ведаешь, чего хочешь, и вместе с тем всегда чего-то хочешь… Ах, Андрея, они бы, наверное, перекрестились, увидев тебя, будто повстречали самого дьявола.

Она подошла ко мне, повернулась лицом и положила руки мне на плечи.

— А ведь ты, дорогая, сегодня вечером была ну точь-в-точь, как мои родные! Впрочем, ты и всегда, когда речь заходит о твоем дяде или о твоем доме, становишься такой. Ты приходишь в ужас от одной мысли, что я сижу у вас в доме, ты думаешь, что я не знаю, каков он, твой мир, а на самом деле он с первой минуты пленил меня, и теперь я хочу до конца его узнать.

— Ты ошибаешься. Ни у Романа, ни у других моих родственников нет никаких преимуществ по сравнению с другими людьми. Они хуже всех, кого ты только знаешь, они живут среди постыдных вещей, среди отвратительной грязи.

Говорила я резко, понимала, что все равно мне ее не переубедить.

— Какой невероятный мир раскрылся передо мной в тот день! Мне и в голову не могло прийти, что на этой обыкновенной улице я увижу такую картину: Роман играет мне при свете свечи в какой-то пещере, битком набитой древностями… Ты не знаешь, сколько я думала о тебе, именно потому, что ты жила в таком неслыханно прекрасном месте. Я понимала тебя лучше… Я любила тебя… Пока ты не пришла… Ты смотрела такими глазами, что, сама того не желая, вылила на меня ушат холодной воды. Так не обижайся, что я хочу сама приходить к вам в дом и все там рассмотреть. Мне все интересно: и ведьма-служанка, и попугай Романа… Ну, а о Романе ты не можешь сказать, что он смотрится только в этой обстановке. Он личность незаурядная. Если ты слышала, как он исполняет свои произведения, ты должна это понять.

В город мы вернулись на трамвае. Теплый вечерний ветерок трепал Энины волосы. Она была очень хороша.

— Приходи к нам, когда захочешь, — сказала она на прощанье. — Прости, что я тогда просила тебя не приходить. Причина была совсем другая. А подруг, кроме тебя, у меня нет. Мама спрашивала о тебе и, кажется, встревожилась… Она была довольна, что наконец-то я подружилась с девочкой. А то, с тех пор как я подросла, она вокруг меня видела одних мальчишек.

Вернулась я с головной болью, и меня поразила тишина, царившая в доме в тот час, когда там должны были ужинать. Служанка двигалась по квартире с несвойственной ей легкостью. Я увидала, как она ласкает на кухне собаку, уткнувшуюся мордой ей в колени, и дергается от нервного тика, словно ее бьет током, скаля в улыбке страшные зеленые зубы.

— Скоро похороны, — сказал она.

— Что?

— Дите скоро помрет…

Я заметила, что в супружеской спальне горит огонь.

— Был доктор. Посылали меня в аптеку за лекарствами, да там не дали в долг… В квартале-то ведь известно, как идут здесь дела после смерти бедного нашего хозяина… Верно, Гром?

Я вошла в спальню. Хуан прикрыл лампочку самодельным абажуром, чтобы свет не беспокоил ребенка; мальчик весь горел, казалось, он был без сознания. Хуан держал его на руках — ребенок плакал не переставая, едва лишь его клали в кроватку. Бабушка совсем потеряла голову. Она засунула руки под одеяло, гладила малышу ноги и молилась. Удивительно, что она не плакала. Бабушка и Хуан сидели на краю супружеской кровати, а в глубине ее, забившись в угол и привалившись к стене, Глория озабоченно раскладывала карты. Сидела она, поджав по-турецки ноги, растрепанная и грязная, как всегда. Я подумала, что она раскладывает пасьянс. Она их иногда раскладывала.