Слыша эти слова, Пино успокаивалась. Она даже начинала смеяться, будто черная тяжесть, давившая ей на сердце, наконец позволяла вздохнуть. Ее мать умела жить, и скучать ей было некогда. Она служила экономкой в доме дона Хуана, врача семьи Камино. Злые языки утверждали, что она играла в этом доме и другую роль, и Пино, очень загордившаяся после свадьбы, сердилась на мать, почему та не заставит старого доктора жениться.

— Ах, да оставь меня в покое! Ты хочешь, чтобы я вышла замуж и стала такой же истеричкой, как ты?.. Это для молодых. Я уж ничем не обольщаюсь.

Но кое-чем она все-таки обольщалась. Ей нравилось хозяйничать в доме у дона Хуана, вникать в дела больных, ходить с приятельницей в кино, хорошо поесть. Когда Пино слишком уж плакалась на судьбу, мать звонко шлепала ее по ягодицам.

— И ты говоришь, что несчастна? С таким-то задом! Видно, тебе живется неплохо. Я в твои годы работала, точно лошадь, чтобы кормить тебя, девочка… И чего еще тебе надо!

Навестив мать, Пино утешалась. Спокойная и довольная, она разваливалась рядом с Хосе в красном автомобиле. Но стоило только машине покинуть разморенный город и выехать на Центральное шоссе, ведущее к Тарифе и Монте-Коельо, как Пино снова впадала в тоску. Темная эвкалиптовая аллея среди виноградников, соединявшая шоссе с парком, казалась ей жадной пастью, заживо заглатывавшей ее. Всего четверть часа езды отделяло усадьбу от города, а ей чудилось, будто она живет в ином мире.

Который час? Наверное, одиннадцать. С минуты на минуту за ней придет Висента: Тересе пора делать инъекцию. Махорере безразлично, завтракала Пино или нет, здорова она или больна. Пора делать инъекцию. Если бы Пино взбунтовалась, старуха сразу же заявила бы Хосе, что надо пригласить сиделку, Пинито устала. Достаточно уже ворчала старуха, что нехорошо оставлять Тересу одну по ночам, хотя спальня Хосе и Пино была рядом. Висента сама хотела спать в комнате Тересы, но на это Пино никогда бы не согласилась… Раз Хосе часто по ночам уходит из спальни, молодых служанок надо сторожить как следует. И Пино ни за что не пригласила бы сиделку. В этом доме и так слишком много женщин. Среди стольких юбок Хосе совсем избаловался. Все эти мысли лишали Пино покоя. Каждый раз, когда она заговаривала о том, что единственное и неотложное решение всех проблем ее жизни — переехать в Лас-Пальмас, оставив Тересу здесь, Хосе выходил из себя. Пино плакала.

— Не понимаю, отчего ты сердишься… Дон Рафаэль прекрасно жил в Лас-Пальмас со своей внучкой, а он был отцом Тересы, не то что ты, чужой, а ты еще и меня приносишь в жертву этой сумасшедшей.

— Когда ты выходила замуж, ты знала или не знала, что будешь жить здесь?

— Я знала, что выхожу замуж за тебя.

— Выйти замуж за меня и значит жить здесь, понятно? Здесь. С Тересой. Когда мой отец женился на Тересе, она была совсем девочкой, но из-за моих слабых легких она навсегда переселилась в эту усадьбу. Ради меня, понятно? Никогда в жизни я не был счастлив, пока не переехал в этот дом. Здесь я стал человеком, здесь узнал, что такое своя крыша над головой, что такое радость, что такое своя земля. Тереса умела быть хорошей матерью, понятно?.. И ни ради тебя, ни ради кого-то другого я не оставлю ее… Пока она жива, я буду здесь. Ясно?

Ясно. Молодая здоровая женщина пожизненно прикована к сумасшедшей. Пино поднесла руки к вискам и почувствовала, как под пальцами пульсирует кровь. Почему она должна так страдать? Может ли быть, чтоб никто, даже ее собственный муж, не любил ее? Издали, приглушенные стенами, донеслись звуки рояля. Она вспомнила о гостях, и почему-то ее охватила, злоба. Распоряжаются как у себя дома… До вчерашнего дня она чего-то ожидала от них. Помощи, дружеской руки… Но какими они оказались! Смотреть на них противно! Онеста похожа на старую проститутку, но с какими претензиями, с какими ужимками! А Матильда — еще хуже. Холодная, высокомерная, и наглядеться не может на этого старого попугая — своего мужа. Подумаешь, утонченные натуры. Морщат нос, если что-нибудь плохо пахнет. Как она могла надеяться, что они внесут какие-то изменения в ее печальную жизнь? Приехали, суются во все, покоя от них нет. А Хосе не может даже проявить к ней немножко уважения в их присутствии. Отправился на прогулку прошлой ночью. Средство от бессонницы… И это после спора о деньгах на хозяйство. Он сказал, что, несмотря на приезд родных, не будет давать ей ни на сентимо больше, он уверен, что денег у нее с избытком… Теперь ей не удастся даже выкраивать немного для себя, а, видит бог, скупость Хосе вынуждает ее на этот обман. Да, она была дурой, когда ожидала, что с приездом родных жизнь станет легче. Теперь ей казалось, что она ненавидит их… Все, о чем она думала в это утро, было словно отравлено ненавистью. Звуки рояля ударами молотка отдавались в ее висках. «Оглохнешь тут с ними! Сейчас пошлю сказать, чтобы он немедленно заткнулся…»

Пино поднялась, ладони ее были влажны. «Это от слабости». Ужас снова охватил ее. Она направилась к окну поднять жалюзи: ей захотелось сесть у туалетного столика и привести в порядок свои слишком жесткие волосы. Она любила свой туалетный столик и, глядя в зеркало, обычно успокаивалась. Проходя мимо, Пино увидела, что в одном из серебряных подсвечников, украшавших столик, не хватает свечи, и вспомнила о случившемся две ночи назад. Перед ней возникла ее золовка, этот негодный заморыш: бескровное лицо с веснушками на носу, зеленоватые глаза, побелевшие от злости… В ту ночь девчонка на минуту скинула маску и показала, какая она есть на самом деле: гордячка и злюка.

Шлепая комнатными туфлями, Пино подошла к окну и подняла жалюзи. За стеклами сиял знойный день. От резкого света она сощурила заспанные глаза, потом посмотрела вниз. На скамейке под зонтом кто-то покачивался. Она узнала полные, круглые ноги Онесты и загорелые ноги Марты в белых сандалиях, истрепанных на каменистых тропинках, ее юбку, беспечно задранную до колен. Внезапно увидев золовку и тетку вдвоем, Пино почувствовала, что против нее создается заговор.

Сердце снова неприятно заколотилось в груди. Она была уверена, что разговор шел о ней. Марта нашептывает родственникам ядовитые сплетни, и все в доме станут врагами Пино. Дура она была, что раньше не подумала об этом. Ей казалось, что она слышит ненавистный голос девчонки: «Пино? Не обращайте на нее внимания. Она из простых — дочь прислуги. Зовет доктора дона Хуана крестным, но это совсем не так, он мой крестный… Она надевает драгоценности моей матери, когда ей вздумается. У самой-то ничего нет. Она служанка, может, только чуть повоспитаннее, потому что ее матери посчастливилось стать экономкой в доме дона Хуана. Смейтесь над ней, она этого не поймет, она ведь такая дура. Вчера, когда она пролила чай и Матильда сказала, что это не важно и посмеялась над ней, она даже не заметила. Мы с ней видеть друг друга не можем. Как только я приехала из интерната, я с первого взгляда стала презирать ее. Да, я презираю ее. Она говорила мне о своих поклонниках и женихах, а я и не слушала. Она говорила о своих надеждах, а мне это было нисколечко не интересно. Тогда она о многом мечтала. Она только что вышла замуж и думала, что матери моих подруг примут ее с распростертыми объятиями; она даже взялась бы вязать джемпера для солдат, лишь бы быть с этими дамами. Потом она стала поливать их грязью, но я-то знаю почему, — у нее ничего не вышло… Все лето она видела, как я езжу с моими подругами на прогулки, смеюсь, возвращаюсь усталая, счастливая, а она сидела дома одна. Как-то я спросила ее — просто, чтобы посмеяться, мне хотелось услышать ее ответ: „У тебя нет подруг, Пино?“ Посмотрели бы вы, что с ней стало! Не обращайте на нее внимания. Здесь ее никто не защищает, только доктор дон Хуан, он приезжает по воскресеньям пообедать и провести с нами вечер. Хосе по ночам уходит от нее»…

Да, казалось, Пино слышит все это, и только богу известно, как она в эти минуты ненавидела Марту. Марту и все вокруг. Все, что омрачало ее жизнь. Проклятую Тересу…