Пино так задумалась, что не слыхала, как в дверь постучали. В спальню вошла Висента и остановилась, глядя на нее.
Накануне гости нашли Висенту очень живописной. Она была деревенской женщиной, с грубыми малоподвижными чертами и жесткими глазами, пронзительный взгляд которых не вязался с туповатым выражением лица. Сейчас эти глаза, прищурившись, смотрели на Пино. Несколько секунд она стояла у двери, сложив руки так, будто вытирала их о несуществующий передник. В ярком свете, льющемся из окна, лицо Пино казалось сероватым. Ногти одной руки впивались в ладонь другой. Висента видела это. У нее была черствая душа. Чужое страдание оживляло ее, как благотворный дождь. Ее темное лицо разгладилось от злорадной улыбки, но лишь на несколько секунд. Внезапно она похолодела, будто в чертах Пино ей привиделся мертвый оскал черепа. Все тело Висенты содрогнулось, точно по нему пробежал электрический ток. Она шагнула вперед.
Пино резко обернулась к ней.
Обе женщины в упор смотрели друг на друга. Висента была спокойна, только толстые губы землистого цвета побледнели больше обычного. Пино глядела испуганно, положив руку на грудь, где билось ее недоброе сердце.
Вызывающе скривив губы, Пино прошла мимо Висенты. Она распахнула двери спальни, пересекла коридор и быстро, сердито вошла в комнату Тересы. Понятно, пора делать инъекцию.
Висента последовала за ней. Раздался ее голос, жесткий, с придыханием:
— Поосторожнее, не сделайте ей больно!
В ее словах слышалось скрытое приказание, затаенная угроза.
Время, когда мадридские родственники жили в усадьбе, впоследствии вспоминалось Марте как нечто туманное и необычное. А сама она в этом тумане нетерпеливо перебегала от одного гостя к другому.
Уже на другой день после их приезда атмосфера в усадьбе сгустилась, словно перед грозой. До сих пор Марту почти не задевали настроения, царившие в доме. Ее ничуть не интересовала жизнь людей, населявших его комнаты. Но вот приехали три человека, которые были, ей не безразличны, ибо она создала их в своем воображении, и то, что она теперь видела, удивляло ее, а порой причиняло боль.
В первые дни Пино была нестерпимо груба с приезжими. Бог знает, что происходило в ее душе, но она постоянно задевала их. Она следила за ними. Если Марта подходила к кому-нибудь из родственников, чтобы поговорить, тут же бесшумно появлялась Пино и холодно цедила: «Продолжайте, если только речь не обо мне…» — от чего все цепенели.
Своим школьным подругам Марта говорила о родных очень уклончиво. Девочкам любопытно было взглянуть на приезжих, и Марта обещала как-нибудь пригласить их и познакомить с гостями, однако предупреждала, что они очень странные, как все люди искусства.
Марта не мыслила своей жизни без компании подруг. Они были ей гораздо ближе, чем домашние. По крайней мере, до приезда родных с материка. Девочек объединял общий интерес к чтению, одинаковый возраст, общее преклонение перед художниками, музыкантами, писателями. Кроме того, они жили как бы внутри некоего магического круга, откуда смотрели на мир иначе, чем все остальные. У них был свой весьма любопытный моральный кодекс, и к чести их следует сказать, что если этот кодекс был безжалостен, когда дело касалось их самих, то он отличался большой терпимостью по отношению к другим людям, вернее, другим девушкам, не входившим в их компанию, — судить мужчин они еще не умели.
Люди, не принадлежащие к их поколению, обычно казались им недостойными внимания. Они почти всегда вызывали у девочек мягкую, снисходительную улыбку, если только не были знамениты чем-нибудь, а значит, и заслуживающими преклонения. Но, по правде говоря, ни одна из них, кроме Марты, не могла бы похвастать, что у нее в семье есть выдающиеся личности. Марту забрасывали вопросами.
— Правда, что твой дядя сочиняет симфонию о нашем острове?
Марта краснела и смущалась. До приезда родных она никогда не лгала своим подругам. Она чувствовала себя слитой с ними в одно целое. От них у нее не было секретов. Но сейчас самыми близкими людьми стали для нее приезжие, и она придумывала им занятия, слова и поступки, боясь, что иначе о них будут дурно судить. Симфония, посвященная острову, была ее выдумкой в честь Даниэля.
Правда, он постоянно черкал что-то на нотной бумаге, потом садился за рояль, и по дому разносились неуверенные звуки. Затем он снова принимался писать, а в конце для отдыха играл какую-нибудь очень красивую пьесу, которую Марта при своей ужасающей музыкальной безграмотности принимала за оконченную симфонию.
Марта пыталась заинтересовать его преданиями гуанчей, легендами об Алькора и козлоногих демонах. Однажды она решилась поговорить с ним на эту тему более обстоятельно. Сидя перед роялем и время от времени перебирая клавиши, он глядел на нее своими водянистыми глазками и слушал без большого интереса.
— Я всегда слышала музыку острова. Мне казалось, весь наш остров звучит, как музыка, и ею дирижируют вершины гор. Ты бы мог написать эту музыку, Даниэль?
В дверь постучали. Вошла Кармела.
— У хозяйки голова болит. Они просят дона Даниэля перестать играть.
Уже трижды, когда Марта говорила с Даниэлем, Пино присылала служанку с таким поручением. Сейчас это случилось в четвертый раз; Даниэль стал избегать девочку.
— Малышка, надо быть благоразумнее… Клок-клок-клок — прости, пожалуйста. Зачем нам сердить нашу добрую Пино?
В последнее время нервы у Пино совсем сдали, и Даниэль трепетал перед ней. Он срезал для нее цветы в саду. Льстил. При любом случае целовал руку. Но все было напрасно, потому что Пино, которая, как все канарцы, больше всего боялась показаться смешной, принимала поведение Даниэля за насмешку и говорила удивленному старику, что не позволит над собой издеваться.
Когда подруги Марты стали одолевать ее вопросами о симфонии Даниэля, девочка упавшим голосом подтвердила, что действительно дядя пишет симфонию, но, конечно, это очень трудно и требует времени.
— А что говорят твои родственники о поэмах про Алькора? Им нравится?
— Я не осмелилась их показать.
Так как Марта говорила неправду, то ей стало неловко смотреть на подруг, кольцом окруживших ее во дворе школы. Впервые их общество тяготило Марту. Девочки читали легенды и судили о них беспристрастно. Произведения Марты еще недостаточно зрелые, но обещают многое. Марта должна показать их родственникам.
Как все это утомительно. Прежде подруги всегда укоряли ее, что она слишком увлекается литературой и не думает, по их словам, о житейских проблемах. А теперь, когда приехали Мартины родные, люди, причастные к искусству, девочки вдруг возгордились ее литературным талантом.
Из всех подруг Марта особенно любила одну. Пожалуй, все ее любили. Звали девочку Анита, она была воплощением благоразумия. Анита, в свою очередь, беспокоилась обо всех и однажды отозвала Марту в сторону.
— Слушай, я думаю, твои приезжие родственники должны позаботиться о тебе. Моя мама говорит, что твой брат тобой не занимается, а невестка у тебя, к сожалению, не бог весть что…
— Они обо мне заботятся, — горячо возразила Марта. — Они очень любят меня и всегда расспрашивают про все мои дела. Они уже поняли, что Пино и Хосе неприятные люди, и хотят увезти меня с собой в Мадрид…
Анита задумалась.
— Зачем же ехать в Мадрид? Разве тебе не жаль покинуть остров? Просто надо найти хорошего мальчика и выйти замуж. Знаешь, ведь ты недурна. Сиксто, брат Марии, говорит, что ты ему нравишься… Теперь он приедет с фронта в отпуск, его ранили… Раз Хосе никуда тебя не вывозит, пусть помогут твои мадридские родственники. Мой отец почему-то считает, что Хосе будет недоволен, если ты выйдешь замуж.
Марта пожала плечами. Она уклончиво объяснила, что Онеста тоже советует ей найти жениха… Но сразу же ей стало грустно, не того ожидала она от родных.
Когда девочка вспоминала, как оттолкнула ее Матильда, ей хотелось плакать. Об этом она никогда не расскажет подругам.