Быстрым шагом одолев склон, Висента остановилась у ворот. Хорошо бы закурить сигару. Для старухи не было большего удовольствия, чем втягивать крепкий дым, который наполняет легкие, усыпляет и успокаивает. Но приходилось торопиться. Она оглянулась на дом, сплюнула и вышла на шоссе.

Необычный вечер развешивал по золотисто-желтому небу темные рваные облака, похожие на огромных пауков, раскинувших во все стороны длинные ноги. За спиной Висенты шоссе поднималось на гору Кальдера. Его проложили только затем, чтобы туристы могли полюбоваться видом величественного круглого кратера и обширной панорамой равнины, доходящей до берега моря. Но старуха, глубоко задумавшись, шла в противоположном направлении. По краям шоссе тянулись побеленные глинобитные стены, кусты цветущего шиповника и герани, ограждавшие виноградники. Зима покрыла зеленью придорожные рвы. Еще три дождя — и среди черных застывших лоз ярким ковром зажелтеют маки.

Висента оглядела небо, подавлявшее ее своим великолепием. Увидела, что вершина Кумбре затянута облаками. Вдохнула чистый воздух с запахом свежей травы и порадовалась. Старуха любила влагу. Если б она могла, то задержала бы все тучи, которые в сухие зимы, словно насмехаясь, проходят стороной.

У ограды из колючей проволоки Висента снова остановилась, чтобы взглянуть на дом. Отсюда, издали, он еще яснее выделялся среди зелени сада. Можно было даже заметить рядом с ним копошащихся людей. Там, в столовой, устроенной под открытым небом на склоне холма, на каменном столе стоит патефон. Это выдумки молодых, они хотят танцевать. Хорошо еще, что весь шум затевается далеко от комнаты Тересы. У Висенты были свои основания полагать, что с отъездом гостей в дом вернется спокойствие.

Она снова пустилась в путь. Ей хотелось вернуться к ужину. Висента ушла из дому, никого не предупредив. Она редко покидала усадьбу и оставляла за собой право делать это внезапно. Уже много дней собиралась она отлучиться по важному делу. Три ночи назад Висента проснулась задолго до рассвета. Две другие служанки, спавшие тут же, громко храпели. В комнате стоял едкий запах пота, запах разогревшихся, усталых от работы тел, и, чтобы не задохнуться, Висента открыла форточку над своей постелью. Обычно она никогда не просыпалась раньше положенного часа. Сейчас ее разбудила томящая тяжесть на сердце. Она услышала пение петуха. Услышала, как ворочается Лолилья. Кармела сопела во сне, точно животное. Висенту ничуть не занимали эти девушки. Ни толстая потная Кармела, ни вторая, маленькая и жалкая, которая во сне срывала с себя одеяло, обнажая ноги с большими бледными ступнями, и свешивала с постели худую руку, словно оттянутую огромной кистью. Ни они, ни другие, мелькавшие здесь рядом с Висентой, не оставили в ее жизни ни малейшего следа. Только одно-единственное существо в мире смогло затронуть ее душу. Ради него Висента забыла людей одной с ней крови, оставшихся там, на другом острове. Она тревожилась только об этом единственно родном для нее существе. Висента знала, что тревожится лишь она одна. Ее ревнивое сердце говорило ей, что ту, кого любила она, страстно любили многие; но теперь, если бы не махорера, она была бы так же одинока, как одиноки мертвецы.

Вот уже десять лет Висента водит дружбу с лекарями, колдунами и знахарями. Она ожидала от них чуда, которого не могли совершить врачи. Висента была уверена, что Тереса, такая красивая, возбуждающая всеобщую зависть, стала жертвой порчи. Когда-нибудь Тереса снова посмотрит вокруг с тем же интересом, как и прежде. Она снова обретет свою изящную, легкую поступь. Ее немного приглушенный голос, ее смех снова вдохнут жизнь во все вокруг. И снова, как раньше, одной только Висенте станет поверять Тереса свои тайны и свои печали, и иногда ей даже удастся рассмешить старуху своими милыми шутками.

Кто внезапно заболевает, внезапно и выздоравливает. Висента вспоминала дни болезни Тересы после несчастного случая, который стоил жизни Луису и затмил рассудок его жены. Потом медленное мучительное выздоровление. Больная ни о чем не спрашивала, и никто не решался сообщить ей о смерти Луиса. Она почти не говорила. Но все-таки говорила, пусть немного, просила что-нибудь. Глаза у нее были все время закрыты, рука не отвечала на пожатия дружеских рук. И по мере того как физическое здоровье возвращалось к ней, она становилась все более безразличной к человеческим лицам и голосам. Она уже ничего не просила. Пугалась света и чужих глаз. Она вся как бы сжалась, точно засыхающий лист. Потом ее стали возить по санаториям, и там, как узнала позднее Висента, подвергали ужасным мучениям, она кричала от страха. Наконец безнадежное возвращение домой. Висента знала — это была порча. Она жила лишь одной мыслью — избавить Тересу от злых чар, больше ничто ее не интересовало.

Когда Висента неподвижно сидела, посасывая хвою желтую сигару, иные думали, что она, быть может, вспоминает своих детей, умерших на родине. Но у Висенты не было воспоминаний, она жила настоящим. От каждого дня ждала чего-то. У нее была жилистая, прямая фигура и высохшее лицо, — ее называли старухой.

Спокойная и строгая, шагала она по веселой приветливой дороге, уходившей навстречу Центральному шоссе, которое вело вниз, в Лас-Пальмас, и вверх, в горы. Но Висента свернула налево и стала подниматься по склону. Она шла не на Центральное шоссе.

Подъем не утомил ее, она дышала все так же ровно. От косогора, поросшего кустами ежевики, исходил запах теплого навоза. По скату были разбросаны камни. Щебень кончился, началась глина.

Висента продолжала подниматься. Терпеливо шагала она по безлюдной дороге и, миновав скромные беленые домики, расписанные синей краской, свернула в небольшой переулок. Пройдя по нему до конца, она оказалась на гребне горы, круто уходившей вниз.

На склоне этой горы перед Висентой открылся целый пещерный городок, освещенный желтым светом вечернего солнца. Сотни пещер с побеленными или разноцветными дверями размещались одна над другой, а между ними вились узкие улочки. Пахло сырой темной глиной и красноземом. Этот запах был приятен Висенте. В последний раз, когда она приходила сюда, в Ла-Аталайю, здесь было душно и сухо, пахло известью и высохшими экскрементами, и тучи мух носились перед глазами в безжалостном солнечном свете. Сейчас, тоже прищурившись от вечерних лучей, от ярких, резких красок, Висента начала спускаться по улочкам… Она шла спокойно, внимательно глядя по сторонам. Терпко и сладковато пахло из свиных закутов, примыкавших к пещерам, а в открытых двориках перед низкими строениями — кухоньками или печами для обжига глины — стояли красные глиняные сосуды, потому что Ла-Аталайя — селение гончаров. Эти дворики, напоминающие маленькие прихожие, были уставлены горшками с цветущей геранью, розами и другими растениями.

Селение никак нельзя было назвать печальным. И хотя воскресный день словно окутывал все молчаливой тенью, цветы оживляли его и заставляли забыть про хрюканье свиней и грязь на улицах.

Висента внимательно всматривалась в жилища, мимо которых проходила. Три года не была она здесь, но шла уверенно, чутьем угадывая дорогу. Она не хотела пускаться в расспросы. На одной из улочек она столкнулась с группой девушек в цветных косынках. Она посторонилась, искоса поглядывая на них. Почему-то эти девушки, приехавшие сюда из Лас-Пальмас покупать керамику, раздражали ее. К богатым она относилась с инстинктивным недоверием, больше того, с врожденной ненавистью, возникшей из подозрительности, которую питали к ним бесчисленные поколения покорных бедняков. Богатыми она называла без разбору всех, кто жил немного получше. Например, этих беззаботных и веселых девушек в цветных косынках. Они напоминали ей подруг Марты. Тереса тоже была из богатых, но для Висенты она стала единственной, особенной, не относящейся ни к каким категориям. В душе Висенты только она была ограждена от ненависти и равнодушия. Посторонившись, чтобы пропустить смеющихся девушек, махорера плюнула им под ноги и пошла дальше.

Несмотря на воскресный день и наступившие уже предвечерние часы отдыха, она заметила трех женщин, несших на головах жестянки с водой. Это вода, чтобы поливать цветы, чтобы пить и чтобы месить глину. Ее несут снизу, со дна ущелья. Машинально Висента посмотрела на небо. Причудливые тучи разошлись, вечер замер, стал голубым и желтым. Дождя больше не будет.