Висента шла не торопясь, глядя по сторонам, и потому вздрогнула от неожиданности, услышав свое имя. Худой человек, с седыми, свисающими, как у Дон-Кихота, усами, сидя у дверей своего дома, обстругивал палку канарским ножом.

— Добрый вечер, сестрица.

— Будь здоров, Панчито.

Пастух Панчито носил в усадьбу козье молоко до тех пор, пока год назад Висента не добилась, чтобы купили своих коз. Старик разбавлял молоко водой. Он не брезговал ничем: мог зачерпнуть воды из гнилого пруда в саду. Когда ему не удавалось найти воды, он наполнял посуду лишь до половины. Висента не протестовала, — каждый живет как умеет, — но это молоко шло Тересе, и махорера не успокоилась, пока в усадьбе не появились свои козы, которых она доила теперь сама, своими руками. Висента быстро прошла вперед, не ожидая вопросов. Тогда Панчито кликнул своего внука и послал его следом, чтобы узнать, куда она идет.

Висенту хорошо знали в этом селении. Многие служанки в усадьбе были родом отсюда. Лолилья тоже была здешняя, в одной из этих пещер жили ее родители. И теперь, когда Висента шла по узким улочкам, за ней следили глаза не только белоголового мальчика, одетого по-воскресному.

Висента уже начала уставать, когда наконец нашла то, что искала. Она остановилась у одной из пещер, ничем не отличавшейся от других; перед дверью, выкрашенной синей краской, стояли горшки с цветами и красная глиняная посуда. В уютном дворике при свете вечернего солнца одиноко сидела седая женщина в трауре и чинила одежду, несмотря на праздничный день. Заметив тень Висенты, она подняла широкое лицо. У нее были прекрасные глаза, темные и глубокие. Юбка спускалась чуть ниже колен. Волосы собраны в пучок, в ушах большие черные, матовые, тоже траурные, серьги.

— О… Это вы, Висентита?

— Сидите, сидите, сестрица.

Но женщина поднялась. Другая, помоложе, толстая и тоже во всем черном, как и ее мать, вышла из дома и принесла стулья. Висента достала из глубокого кармана своего платья пакетик жареного кофе.

— Вот вам немножко кофе, Марикита. Вы так хорошо его варите.

Женщины обменялись любезностями и комплиментами. Голоса их звучали протяжно и певуче.

— К этому баловству приучил меня муж, когда приехал с Кубы… упокой господь его душу. Дочка мигом смелет кофе. Тут главное — хорошо процедить. Для этого нет ничего лучше старого чистого носка. Так учил меня муж.

Вдруг наступило тягостное молчание.

— Прочь отсюда, дети! — приказала женщина ребятишкам, столпившимся поглазеть на гостью.

Висента смотрела на красную глиняную посуду, пламеневшую на солнце, на утоптанную беленую площадку двора, на плотную фигуру женщины, глядевшей приветливо и выжидательно. В хозяйке не было ничего пугающего, сверхъестественного, и все же она была ясновидящей.

— Есть новости, Висента?

— Вам уже рассказывали?

— У вас в усадьбе люди с материка, да? Родные дона Луиса?

— Да.

— А как сеньора Тереса?

— Все так же.

— Вот если бы ее посмотрел этот человек из Тельде!..

— Да, если бы посмотрел… Ничего не попишешь. Теперь я уж и тайком не осмелюсь привести к ней кого-нибудь.

— А дочка ее вам не помогает?

— Она ни во что не верит. Может, когда вырастет… — Висента вздохнула, потом переменила тему — А вы как?

— Сами видите, Висентита: зятя на войне убили, а дочка и внуки теперь на мне…

Они снова помолчали. Гадалке едва минуло пятьдесят. У нее были красивые ноги в остроносых туфлях, застегнутых сбоку.

Вернулась ее дочь, спросила, где подавать кофе.

— В доме. Не люблю, когда подглядывают.

Они вошли в первую комнату пещеры. Комната была чисто выбеленная, теплая, на стенах в полумраке виднелись яркие календари и увеличенные фотографии. Дочь гадалки зажгла свечу и сказала, что потом принесет карбидную лампу.

Все трое пили кофе, аромат которого наполнял комнату. В глубине, за полузадернутой занавеской виднелась спальня, да и в этой комнате, служившей столовой и гостиной, у стены стояла красивая железная кровать, с позолоченными блестящими шарами и твердым накрахмаленным покрывалом. Удушающе пахло сушеными травами — запах бедного, но чистого и любовно ухоженного дома. Этот запах Висента любила не меньше, чем кофе и дым сигары, который она втягивала в себя с такой жадностью.

Дочь Марикиты вскоре исчезла, закрыв за собой дверь. Гадалка сказала ей, что лампа пока не нужна. Им с Висентой достаточно светло и при свече.

Висента незаметно разглядывала комнату. Над кроватью в одной рамке висели литография каудильо и фотопортрет солдата с круглыми глазами, расплывшимися при увеличении снимка. Между обоими изображениями желто-красной ленточкой — цвета испанского флага — был привязан букетик сухих цветов.

Гадалка проследила за ее взглядом.

— Мой зять, убитый на войне.

Висента поглядела на нее. Гадалка опустила глаза.

— Скажите, Марикита… а у вас нет портрета вашего сына, который ушел к красным?

— В спальне.

Марикита хорошо знала, что в вопросе Висенты не было ничего, кроме простого любопытства, что ее не интересовали ни красные, ни националисты[15], ни война, ни мир, что в жизни у нее была лишь одна забота.

— Вы ведь за чем-то пришли, Висентита?

— Я хочу, чтобы вы погадали на картах.

— На будущее?

— На будущее.

— Про усадьбу?

— Да.

— Все на сеньору Тересу?

— Да.

— А… что случилось?

— Я видела сон.

— Хороший?

— Плохой.

Висента дымила, как пароходная труба. Удобно устроившись на стуле с черной спинкой, она смотрела перед собой на знакомые вещи, расставленные именно так, как ей нравилось. Стулья, стоявшие в ряд у стены, в углу полочка с гипсовыми фигурками, ватная подушка для чайника с нашитой на нее головой куклы. Огонь свечи дрожал. На стене шевелилась тень гадалки, она тасовала карты и что-то шептала над ними… Подняв колоду над столом, она замерла. И профиль с горбатым носом тоже замер на стене.

— В тарелке с водой лучше видно.

— Я уже видела это три года назад, потому и пришла. Но сегодня я хочу, чтобы вы раскинули карты.

Воцарилась напряженная тишина. Глаза гадалки казались огромными. Висента поднесла к свече полупогасшую сигару. Марикита подождала, когда дым глубоко проникнет в легкие махореры и та успокоится. Потом начала. Но что-то мешало ей. Она поглядывала на дверь, на отдушину, где синело вечернее небо. Затем сосредоточивалась, раскидывала карты, смотрела, колебалась.

— Ничего не выходит.

— Попробуйте еще раз.

— Какой-то король, его ждет дорога. Это нужно?

— Нет.

— Я перетасую еще раз.

— Тасуйте.

Теперь в мире не существовало ничего, кроме этой молчаливой комнаты, вырытой в земле, где воздух был влажным, густым и нагретым, как в стойле. Этот подземный дух, как и всегда в пещерах, свежий летом, теплый зимой, ни с чем не сравним для тех, кто привык к нему. Ничего, только тени двух женщин, большие тени, одна против другой. Голова с пучком волос на затылке и голова в платке, они нагибаются друг к другу и дрожат на круглом своде.

Снаружи изрытая пещерами гора, исходящая кровью в багряных вечерних лучах. За ней — зеленые, нарядные дороги. Там, далеко — усадьба, гости с материка и их судьбы, Пинито, дочка Антонии, Марта со своими подругами. Еще дальше — город и море. За морем — другие острова. Но здесь, в комнате — иной мир. Единственно сущий в эти минуты.

Лица на потрепанных картах строят гримасы. Гадалка тихо говорит:

— Думайте, про что загадали.

Висента думает. Курит и думает. Горький дым прогревает ей грудь. Она видит большие зеленые глаза Тересы, слышит ее голос: «Висента, у меня нет никого, кроме тебя». Дым больше не греет, сигара не тянется.

— Выходит. Выходит король, кругом него дамы.

— Дальше.

— Одна дама темноволосая, ей желают зла.

Гадалка замолкает. Пламя свечи, трепетавшее от ее дыхания, выпрямляется. Висента чувствует на губах горькую табачную слюну, вкус погасшего окурка.