— Выходит смерть.

Висента шепчет:

— От ножа?

— Я сказала — смерть.

— Для дамы?

— Да.

Махорера с трудом переводит дыхание. Здесь, в этой самой комнате, несколько лет назад она видела в тарелке с водой ужасные, позабытые ею события.

— Скажите мне, — говорит она хрипло, — это не то, что уже было?

— Это то, что будет.

Тоска и мрак свинцовым обручем сдавливают грудь Висенты.

Скорбный серп луны выходит из-за гор вслед за последним вздохом умирающих сумерек. Бледными рогами цепляется он за убегающие темные тучи. Поднимается ввысь, меняется на глазах, становится все ярче для тех, кто хочет смотреть на него в эту декабрьскую ночь.

На дорогах свет луны тускнеет. Электрические фонари, желтые, мертвящие, разгоняют ночной мрак. Иногда глаза автомобилей, проносящихся по далекому шоссе, ослепляют зоркие глаза Висенты. Еще издалека увидела она, как от усадьбы по эвкалиптовой аллее поднимаются светящиеся автомобильные фары. Потом мимо нее промчалась высокая машина доктора, битком набитая молодежью. Дон Хуан увозил с собой хромого художника и друзей Марты; наверное, он довезет эту веселую компанию только до Центрального шоссе, потому что нельзя въезжать в Лас-Пальмас в переполненной машине, с пассажирами, висящими на подножках. Все пели. Дон Хуан оглохнет.

Потом вокруг легла тишина. Донесся запах эвкалиптов.

В музыкальной комнате была одна Марта. Висента увидела ее из темноты сада. Девочка стояла посреди комнаты, где все было перевернуто вверх дном, и внимательно разглядывала что-то белое — развернутый блокнот. Это дочка Тересы. У нее нет ни изящества, ни красоты Тересы, она белокурая, как ее отец, но это дочь Тересы. Стройная девочка с прямыми бровями и загорелыми руками.

Душа Висенты дрогнула при виде Марты. У девочки, с любопытством рассматривавшей под лампой блокнот, который она держала в руках, лицо было такое сосредоточенное, такое юное и беззащитное, что Висента не могла пройти мимо. Она присутствовала при рождении Марты и когда-то, очень давно, смутно ревновала Тересу к ее маленькой дочери. И то, что Марта была дочерью Тересы, оказалось теперь достаточным, чтобы приковать махореру к месту и заставить ее из темноты смотреть на девочку.

Висенте захотелось подойти и сказать что-нибудь. Но Марта подняла голову, словно прислушиваясь, закрыла белый блокнот и спрятала его под матрас. Потом потушила свет.

Выйдя из школы, Марта убежала от своих подруг. Они всегда собирались у кого-нибудь, чтобы поболтать, перекроить мир по своему вкусу. Иногда одна из подруг пропускала эти сборища: случалось, что в город приезжал жених, или приятель предлагал прогуляться по Триане. Триана была торговой улицей, по которой, как и во многих испанских городах, любят гулять жители, хотя для этого существуют парки. Молодежь стайками медленно прохаживается по улице в обоих направлениях, мешая движению; при встрече провожают друг друга зачарованными взглядами, вступают в разговоры, завязывают знакомства и дружбу.

Марта никогда не могла понять прелести этих медленных прогулок по тесной улице, и когда сейчас она побежала в сторону Трианы, девочки, удивленно посмеиваясь, смотрели ей вслед. Но она села в автобус, идущий в порт, и исчезла в сумерках.

Уже несколько дней ее преследовали мысли, еще более навязчивые, чем летом, когда она мечтала о приезде родных; более навязчивые, удивительные и прекрасные, быть может, потому, что она никому о них не говорила. Теперь она думала о Пабло, как о единственно возможном друге. Пожалуй, даже не как о друге — это слово подразумевает равенство, а художник вызывал у девочки непонятный восторг. Когда она случайно слышала его имя, сердце у нее начинало биться так, что ей казалось, она заболевает. Она вспоминала проницательный взгляд его добрых глаз и бережно хранила блокнот, где его быстрые пальцы сделали наброски, почему-то смущавшие ее.

Теперь она знала его адрес. И в этом маленьком тарахтящем автобусе она ехала к Пабло. Встречный ветер трепал ее волосы, сердце тревожно билось в груди. Она ехала, чтобы вернуть то, что ему принадлежало, и думала о новой встрече со страхом и радостью.

Марта смотрела на пеструю публику, сидевшую вместе с ней в автобусе и на несколько минут связанную общей судьбой, и ее удивляли замкнутые лица спутников. Быть может, когда-то эти люди испытали чувства, подобные тем, которые сейчас испытывала она, хотя ей и трудно было в это поверить.

Автобус пробрался по Триане сквозь толпу гуляющих, оставил позади парк Сан-Тельмо с купами деревьев на фоне воды и покатил по улице Леон-и-Кастильо, мимо маленьких домиков, за которыми виднелось вечернее море. В Сьюдад-Хардине Марта вышла из автобуса. Художник жил здесь, неподалеку.

Дом Пабло оказался уродливым строением, стоящим у берега спиной к морю. Небольшой двухэтажный дом, окруженный жалким садиком. Марта приехала сюда после занятий. Был серый вечер, задумчивое небо затянула бурая дымка. Дом казался спящим, пустым, чуть ли не заколдованным. Калитка в сад была открыта; к входной двери вела короткая асфальтированная дорожка среди высоких клумб, где желтели печальные растения, сожженные йодистыми испарениями моря.

Марта остановилась посреди дорожки. Она словно окаменела — стройная девочка в сандалиях, с красной курткой, наброшенной на руку, с кожаным портфелем под мышкой. Мысль, что художник может оказаться дома, что через несколько минут она увидит его, пугала ее невероятно — она столько думала о нем, что он представлялся ей существом почти нереальным.

Над дверью висел белый шар, на нем черными буквами было написано «Отель». То же слово, сложенное из белых шариков, смотрело с проволочного мата у порога. Стоя у входа, можно было разглядеть коридор с зелеными дверьми по обеим сторонам, а в глубине его узкую, с мозаичными ступенями лесенку, которая вела на второй этаж.

Марте казалось, что она совершила нечто непоправимое, когда, повинуясь движению сердца, приехала сюда, в дом этого малознакомого человека; она пыталась успокоиться, повторяя, что тут нет ничего особенного, ведь она приехала только затем, чтобы вернуть ему забытый у них блокнот с рисунками.

Звонка нигде не было видно. Девочка не осмеливалась нарушить окутавшую дом тишину, от которой еще слышнее становился шум прибрежных волн. Чем больше смотрела она на отель, тем выше представлялись ей его стены, тем меньше и ничтожней она сама. Марта не могла ни уйти, ни переступить порог. Ей по-детски захотелось плакать.

Полная смущения и страха, она решила обойти вокруг дома и посмотреть, не встретится ли ей кто-нибудь. За домом она обнаружила другой садик, более приветливый, чем тот, что был перед фасадом. Он полого спускался к белой стене, защищавшей его от морского ветра и, наверное, от приливов. Здесь стояла беседка, увитая синим вьюнком. В укрытом от ветра уголке сада росли дынные деревья с широкими листьями, большие цветущие олеандры радовали глаз. Какая-то женщина, очевидно живущая в этом отеле, сидела на плетеном стуле с вязаньем в руках; она складывала свою работу, вероятно, потому, что уже темнело. Рядом маленький мальчик возился в песке с ведерком и лопаткой. Оба издали посмотрели на Марту.

Марта, стараясь казаться безразличной, но на самом деле глубоко взволнованная, прошла дальше по саду. Она испугалась, увидев, как из боковой двери вышла женщина в синем переднике, неся ведро воды, которую она выплеснула под корни плюща. Марта спросила женщину о Пабло, радуясь, что голос ее звучит так спокойно.

— Войдите через главный вход… Дверь в глубине коридора. Вы не заблудитесь.

Когда Марта уже огибала угол дома, женщина окликнула ее. Повернувшись, девочка увидела, что та пристально в нее всматривается, заслоняя глаза от красноватого вечернего света.

— Послушайте… Я не знаю, дома ли он. Когда сегодня утром приходила ваша мама, по-моему, хозяйка говорила ей, что он уехал.