Иногда Марта встречала художника на улице. Тогда она нарочно переходила на другую сторону, но сердце ее сжимала такая тоска, что жизнь теряла всякий смысл. И все же она гордилась собой. Значит, она способна добиться всего, что захочет, раз может оставаться при встрече с ним такой спокойной, как будто ей все равно.

Временами Марта поражалась, сколько она успела пережить за это короткое время, всего за несколько месяцев. Она выросла. Она стала взрослой. Когда-нибудь Пабло поймет это и — кто знает — может быть, станет искать ее дружбы… Какую недостойную отговорку придумал он! Точно людские пересуды могут его пугать! Он не счел ее достаточно сильной, чтобы прямо сказать: твоя дружба не интересует меня, ты мне надоела, ты еще слишком маленькая.

Тем временем дни пролетали над ее головой так незаметно, что она только диву давалась. От волнений у нее даже не поднялась температура, она была по-прежнему здорова, и это тоже удивляло ее. Сиксто восхищенно говорил, что она словно железная. В воде Марта никогда не уставала, и, может быть, если бы она не дала выхода своим силам, эти силы задушили бы ее. Плавание как раз и служило для нее таким выходом; вода поднимала юное тело, крохотную точку в бесконечности, держала и обнимала его, ласкала и покачивала в такт своей ликующей песне. Марта чувствовала себя крепкой, выносливой, способной перенести все тревоги, справиться с любым душевным потрясением. Одним словом, эти упражнения шли ей на пользу. Мадридские родственники с молчаливым изумлением следили, как после утренних занятий Марта с аппетитом поглощала свой обед в чуть темноватой столовой городского дома, где на стенах висели старинные натюрморты, знакомые ей с детства.

Первого апреля окончилась война. Утром Сиксто нанял лодку и сильными ударами весел погнал ее в море, пока люди на берегу не стали маленькими, темными, почти незаметными. Марта любовалась ритмичной игрой его мускулов, смотрела, как красиво улыбаются его полуоткрытые губы, когда он глядит на нее. Ей так же нравилось видеть Сиксто, как плавать или бегать по полям.

Когда лодка отошла далеко в море, Сиксто бросил весла и пододвинулся к Марте. Она растянулась на корме, подставив спину солнцу, и смотрела в воду. День был таким ясным, а вода такой прозрачной, что на глубине нескольких метров можно было разглядеть камни и песок. На поверхности дрожала тень лодки и тень Мартиной головы. Потом на этой воде, пышущей жаром, прекрасной, зеленой и сверкающей, как драгоценный камень, появилась тень юноши. Сиксто положил руку Марте на плечо, она подняла голову и безотчетно, бездумно предложила ему свои губы. Они целовались без конца, с чистым, невинным наслаждением. Лодка, брошенная на волю течения, понемногу приближалась к берегу; они в испуге очнулись. Сиксто снова налег на весла и отвел лодку в море. Мысль, что их могли видеть с пляжа, смутила его еще больше, чем Марту.

На следующий день, в воскресенье второго апреля, у Марты была встреча с девочками — они условились вместе поехать за город, чтобы отпраздновать конец войны. Собирались они не в усадьбе Марты, но очень близко от нее, в доме, где проводили лето родители Аниты.

Солнце заливало дороги, ярко окрашивало цветы. Все вокруг казалось таким радостным, таким знакомым и близким, точно весь остров был одним большим садом, защищенным от холода высокими стенами. Марта впитывала в себя эту радость, это знакомое тепло. Ей чудилось, будто что-то расцветает в ее душе, и после многих печальных дней ей хотелось петь, ни о чем не думая. Узелок с завтраком, завернутым в салфетку, она беззаботно перекинула через плечо, и этот жест почему-то символизировал для нее легкость, простоту и беспечность, переполнявшие душу.

Дом Аниты, большое старинное здание, выкрашенное в красный цвет, находился неподалеку от Центрального шоссе. Он был таким большим, что даже летом половина его пустовала, потому что семья не нуждалась в стольких комнатах. Девочки облюбовали для себя один из необитаемых залов и прошлым летом снесли туда часть лишней мебели и ковер, чтобы валяться на полу. Там они проводили вместе много времени. Комната носила имя, придуманное Мартой. Она звалась «богемной».

Калитка сада была полуоткрыта. Старик, поливавший большую лужайку, засаженную маргаритками, сказал, что девочки уже приехали. Марта с улыбкой кивнула. Она слышала их голоса. Окно богемной комнаты в нижнем этаже было открыто. Марта тихонько подошла: она хотела неожиданно появиться в окне.

Многое в жизни Марты было связано с этой цветущей лужайкой, с этой низкой приветливой комнатой, куда она сейчас направлялась. В тот день Марту обволакивала бессознательная нежность, казалось, весь мир ласково улыбается ей. Она отдавала себе отчет в том, что в жизни ей достался великий дар — дружба. Есть люди, которые всегда одиноки. У нее же была эта богемная комната, были девочки, с которыми она читала книги, ела фрукты и мечтала вслух о простых, спокойных вещах.

Она услышала их звонкие голоса. Увидела их яркие платья. Девочки сидели кучкой, что-то обсуждая. Марта, улыбаясь, подошла поближе. Услышав свое имя, остановилась. Она не пряталась — просто стояла в саду в ярком свете дня, рядом с окном, у которого сидели девочки, и глядела на них. Если бы они обернулись, они тоже увидели бы ее. Марта не двигалась, она слушала их болтовню, но слушала, не таясь.

— Да это все знают. Они жених и невеста. А мы узнаем самые последние. И это называется дружба…

— Но про поцелуи я не верю…

— Это видела моя сестра.

— Мы должны что-то сказать ей… Эта сумасшедшая никогда не понимает, что все обращают на нее внимание.

— А хуже всего — потом станут говорить, будто в нашей компании все одинаковы. Нам надо сказать ей об этом.

Девочки замолчали. Стоявшая у окна Марта вздохнула. Раздался голос Аниты, всегда самой справедливой:

— Мы все целовались с нашими мальчиками…

И голос Флоры, у которой еще не было ни одного романа:

— Ну что ты говоришь! Сравнила! О тебе никто ничего не может сказать.

— Потому что я целовалась тайком, в саду.

Поднялся шум.

— Это другое дело!

— У тебя же все официально. Это другой разговор. Мы должны сказать ей. Знаешь, моя мама собирается пойти к ее родным… Марта воспитывалась без матери…

Анита сказала:

— Я потом поговорю с ней. Просто чудно, она никогда не отдает себе отчета в том, что делает. Ходит, как во сне, ничего не замечает и думает, что на нее тоже никто не смотрит.

Девочки снова помолчали.

— Я поставлю пластинку.

В богемной комнате был патефон. Марта воспользовалась этим перерывом, чтобы подойти вплотную к окну, она даже оперлась на него локтями и с минуту простояла так, но девочки не видели ее, занятые альбомом с пластинками. Флора еще успела спросить:

— Девочки, так вы думаете, она влюблена?

Анита авторитетно ответила:

— Никогда женщина не станет целовать мужчину, если она не влюблена. Она не унизится до этого. Смешно и говорить! Конечно, влюблена. Ведь они знакомы с самого детства.

Марта, тихо стоявшая рядом, немного смутилась, когда девочки повернули к ней голову. Они тоже растерялись. Марта подумала, что эта нежность, эта беззаботность, переполнявшие ее со вчерашнего дня, возможно, и были влюбленностью. Но так она подумала впервые. Девочка чувствовала себя немножко героиней романа. Всегда она помогала другим в их любовных делах, а сама оставалась в стороне, наблюдая за подругами с любопытством и сочувствием. Кроме того, все вместе они прочли много романов, нередко с трагическим, ужасным концом. Когда прошлым летом к ним иногда заходила мать Аниты, молодая стройная женщина, все они испытывали какую-то неловкость. С сигаретой в руке она на минуту заглядывала в комнату, улыбаясь им.

— Девочки, для меня у вас ничего не найдется почитать?

— Наши книжки тебе не подходят, мама. Это чтение не для тебя. Ну иди, иди… Тебе этого не понять, — говорила Анита.

«Любовные затруднения у героинь этих книг совсем не похожи на роман с Сиксто, первый в моей жизни», — подумала Марта. Девочки хорошо разбирались в запутанных любовных перипетиях, описанных в романах; когда такие события происходили на бумаге, они казались естественными, но в жизни — дело другое. В жизни это не так понятно…