Долгое время Марта пролежала на кровати в полной темноте. За эти часы подруги ее матери не раз садились рядом с ней и что-то говорили, поглаживая по голове. Она переносила эти знаки внимания как неизбежную пытку, лицо ее окаменело, глаза были закрыты — в эти минуты она очень напоминала Тересу в ее последние годы.

Одна мысль сверлила мозг Марты: она была твердо, убеждена, что это несчастье, эта смерть ниспослана ей как небесная кара, чтобы разрушить ее планы, чтобы предупредить ее бегство. Мысль эта превратилась в наваждение.

В конце концов подруги Тересы оставили девочку в покое, убедившись в бесполезности своих попыток растрогать ее и вызвать у нее слезы. Одна, в темноте, Марта слышала, как тело Тересы снесли вниз. Позже раздались шаги дона Хуана и Хосе, поднявшихся наверх. Они говорили о Пино.

— Меня беспокоит ее состояние… Это…

Потом по коридору пробежала служанка… Марта услышала, как она постучала в дверь спальни Хосе и Пино.

— Дон Хосе… Приехали сеньоры из Лас-Пальмас.

Снова раздались шаги дона Хуана и Хосе. Они возвращались. Дон Хуан сказал:

— Кармела, останься с хозяйкой.

И голос Кармелы издалека:

— Да, сеньор.

В этот миг Марта встала, подошла к двери и прислушалась к голосам внизу. До нее донесся голос Пабло, и хоть она подумала, что ей — почудилось, все же этот звук настойчиво манил ее; она поспешила к лестнице, но остановилась наверху, полускрытая темнотой, полная робости и ужаса, который охватывает душу в присутствии смерти.

Мадридские родственники, Пабло и мать Пино вошли в столовую; там уже находились Хосе и дон Хуан. Женщины, крестясь, окружили катафалк. Они тихо спрашивали что-то у дона Хуана, и он отрицательно качал головой в ответ.

И тут среди приглушенного, тихого говора поднялась Висента, стоявшая на коленях рядом с телом Тересы.

Громко, отчетливо она произнесла:

— Я знаю, почему умерла моя госпожа. Я клянусь перед господом богом, что ее отравили, и я знаю, кто эта сделал.

На секунду все замерли, потом разом заговорили, почти закричали.

— За такие слова, Висента, вас посадят в тюрьму. Вы что, не соображаете…

— Какая чепуха! Вы не понимаете, что говорите!

Это были голоса Хосе и дона Хуана. Но и остальные тоже что-то кричали, возмущаясь и негодуя. Поднялся невообразимый гвалт. Похоже было, что все сошли с ума. Однако голос Висенты снова перекрыл шум, она стояла прямая, точно скала среди набегающих волн.

— Ее отравила эта собака, что прячется там, наверху!.. И девочку она тоже убьет!

Побледневший Хосе бросился к махорере.

— Немедленно, сию же минуту убирайтесь из нашего дома!

— Не сейчас. Пока она тут, я не уйду. Кто вы такой, чтобы выгонять меня?

Вмешался дон Хуан. Весь в поту, наталкиваясь как слепой на вазы и горшки с цветами, он бросился к кухарке и положил ей руки на плечи. Она не двинулась с места.

— Висента, я знаю тебя много лет. Ты хорошая женщина, ты не станешь возмущать тишину в доме, где лежит покойник. Тебе известно, что я любил твою бедную госпожу, как свою дочь… Висента, ради мира ее души, не своди нас всех с ума…

Махорера, вздернув подбородок, вызывающе оглядела присутствующих. Потом завернулась в шаль по самые глаза и, скрестив руки на груди, уселась на помост рядом с покойной, словно никто больше ее уже не интересовал.

Мать Пино, рыдая, поспешила наверх.

— Доченька моя… Девочка моя дорогая!

Дон Хуан последовал за ней. Они прошли рядом с Мартой, чуть не задев ее. Она стояла, не шевелясь, и, широко раскрыв глаза, тупо смотрела им вслед.

Через несколько минут Марта вернулась к себе в спальню и пролежала там долгие мрачные часы, ни о чем не думая, ничего не замечая. Потом ей казалось, что она даже спала. У нее засосало под ложечкой от голода, и тут же она забыла об этом. Тело ее покрыла испарина, блузка намокла от пота. Тогда Марта разделась, но ей было жарко даже от лунного света. В шкафу у нее был одеколон, она обтерлась, желая хоть слегка освежиться. Комната наполнилась одуряющим запахом лаванды, но прохладнее не стало. А между тем ноги были ледяными… Она надела чистое белое платье, но и эта легкая ткань казалась раскаленной.

Марта стояла в оцепенении посреди комнаты, когда услышала голоса женщин, читавших молитвы. Она знала, что тоже должна молиться. Не спеша, она подошла к лестнице и тихо спряталась там, прислушиваясь к тому, что происходит внизу…

И вот мать Пино душераздирающе рыдает в спальне у Марты. Рыдает и не может остановиться. От нее пахнет черной шерстяной тканью, и помадой для волос, отдающей фиалками, и горячим зловонным потом.

— Ах, Мартита, милочка ты моя! Скажи мне, что ты не веришь этой ведьме, не веришь ее словам. Скажи мне, потому что только от одной мысли о моей бедной дочке я схожу с ума.

Марта твердо произнесла:

— Я ни на секунду не поверила словам Висенты.

Она уклонилась от объятия, ужаснувшись, что может оказаться прижатой к груди этой женщины.

— Идите к Пино… Ей вы нужны больше, чем мне.

— Иду, детка… Пойди и ты со мной, милочка. Пойди и скажи ей то же самое, что сказала мне. Ты сняла такую тяжесть с моего сердца…

— Нет… Я не могу. Скажите ей сами от моего имени, если считаете нужным. Я сейчас хочу побыть одна.

Женщина поднялась, вытерла глаза и спрятала платок. Она решила поцеловать Марту во что бы то ни стало и на сей раз силой добилась своего. Наконец она ушла. Марта услышала в коридоре мужские шаги — это шел Хосе, и мать Пино встретилась с ним. Марта разобрала ее слова:

— Девочка возмущена, Пепито[19]… Просто позор, что эта ведьма все еще внизу, ее присутствие оскорбляет всех нас…

— Замолчите! — в ярости прошептал Хосе, и от его тона у Марты кровь застыла в жилах.

В окно светила луна. Завороженная, Марта выглянула в сад. Было светло, как днем. Цветы увядали, к окну поднимался тяжелый аромат жасмина. Яркие цветы бугенвиллеи казались опаленными. Луна висела в жарком небе, огромная, безжалостная, тусклая, и когда Марта смотрела на лунный диск, у нее перед глазами плясали бесчисленные черные точки, крохотные и подвижные, словно тучи мошкары, замутившие ночной воздух.

Марта поднесла к щекам руки, обычно сухие, жесткие, решительные, и почувствовала, что сейчас они влажны от пота; слабые и безвольные, они словно утратили всю свою силу. Но глаза по-прежнему оставались сухими, и Марта, удрученно вздохнув, принялась молиться: «Боже, сделай, чтобы я не была такой бесчувственной, чтобы я смогла поплакать о матери — ведь обычно я плачу из-за любых пустяков».

Ей было не по себе: то же происходило, когда она думала о войне и ее ужасах и не могла найти в себе тех чувств, какие испытывали другие. Ей казалось, что часть ее души была немой и бесплодной, и лишь неисчислимые несчастья и беды смогут победить в ней эту душевную сухость. Она хотела плакать и не могла. Хотела и не могла думать о мертвой Тересе.

В продолжение многих часов Марта вообще ни о чем не думала. Теперь ей почему-то стали припоминаться вещи, представлявшиеся невероятными, давно прошедшими. Она вспомнила то, что ей удалось осуществить, чем она жила весь день. Она смогла добыть документы, необходимые для отъезда. Вот она с невинным видом улыбается служащему, который протягивает ей пропуск. Она отчетливо представила себе эту сцену: контора, стол, полный бумаг, смущенный юноша, так хорошо знавший ее семью; играя пресс-папье, он говорит:

— Необходимо разрешение родственников. Ведь вам всего шестнадцать лет…

То был стройный молодой человек, с добрым и простым лицом. По его словам, он очень желал бы помочь чем-нибудь внучке дона Рафаэля.

— Видите ли… Дело вот в чем… вы же знаете, что мои родные уезжают.

— Да, да, конечно, я сам оформлял документы…

— Так вот, мой брат сказал, что, если я сама смогу достать все бумаги, он меня отпустит. Если нет — нет. Помогать он не хочет.

Юноша посмотрел на нее. Перед ним стояла девушка из семьи, хорошо известной в городе, почти еще девочка, скромно одетая в простую шелковую кофточку; она спокойно глядела на него чистыми невинными глазами. Он решил, что не будет ничего плохого, если он поможет ей, и беззаботно протянул пропуск. Она пожала ему руку и трижды поблагодарила так искренне и нежно, что юноша покраснел, словно она бросилась ему на шею. По правде говоря, именно это ей и хотелось сделать. Броситься ему на шею и кричать от радости.