причинах, из-за которых он пьет — не без причин же, — но Павел Петрович не решился трогать эти темы с

первого дня знакомства. Ведерников тем временем сказал:

— Ну как вам наш народ? Кто-нибудь вызвал интерес, понравился?

— Да как же, много прекрасных людей, — ответил Павел Петрович автоматически. — Вот, например,

Шувалова или Бакланов.

— Шу-ва-ло-ва. — Подняв глаза кверху, Ведерников как бы прочел эту фамилию по слогам на потолке.

— Да… — И неясно было, что же он хотел сказать этим. — Бакланов? — продолжал Ведерников. — Он бы так

не выпил со мной тут под луковицу. Не-ет. Но я его люблю. Умный.

В дверь громко постучали. Ведерников не торопясь убрал в сейф бутыль, мензурки, остатки лука и хлеба,

отворил дверь. За нею, блестя очками, стоял Красносельцев.

— Можно? — сказал Красносельцев, входя. — Прошу прощения, если помешал, — добавил он, увидев

Павла Петровича. — Ну как, Иван Иванович, твое сердце?

— Не знаю, — глядя в окно, ответил Ведерников. — Меня не вскрывали.

— Видишь ты какой? — Красносельцев улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы. — Лежал ведь три

дня. — Он понял, что оказался тут совсем некстати, и сказал: — Я, пожалуй, зайду позже.

— Зайди, — так и не обернувшись к нему, ответил Ведерников. А когда Красносельцев вышел, он сказал

Павлу Петровичу: — Наверно, за поддержкой шел. Блокироваться со мной. Я ведь тоже, по его мнению,

служитель чистой науки.

— А что у вас с сердцем? — спросил Павел Петрович.

— Там что-то, в клапанах. Ерунда.

В этот вечер, выйдя из машины, Павел Петрович увидел во всех окнах своей квартиры свет. Так давно не

бывало. Обычно последнее время окна стояли темные, потому что и Оля возвращалась домой поздно, или

бывал свет в кабинете, где Оля сидела с ногами в кресле. А тут вдруг везде огни.

Павел Петрович быстро поднялся по лестнице, послушал у дверей: в квартире раздавались голоса, что-то

громыхало, будто по полу катали тяжелое, шлепали шаги. Он позвонил. Не открывали так долго, что Павел

Петрович подумал, уж не воры ли, похозяйничав, удирают черной лестницей во двор. Наконец, открыли. Перед

Павлом Петровичем стояла Оля, растрепанная, босая, на лице пятна, будто ее обрызгал проезжий грузовик. По

полу в передней плыли потоки именно такой дорожной мутной воды, которую так любят разбрызгивать

грузовики на прохожих.

— Что такое? — спросил Павел Петрович. — Что у нас происходит?

— У нас происходит генеральная уборка, папочка! Мы заросли с тобой грязью. Это выяснилось только

сегодня, когда пришла Варя.

Павел Петрович увидел Варю. Она стояла в распахнутых дверях столовой, тоже босая, в подоткнутой

юбке, с грязной тряпкой в руках, которая висела до полу.

— Узнаю, — сказал Павел Петрович, — узнаю инициатора этих преобразований. По почерку видно —

работы развернуты всем фронтом. Что ж, здравствуйте, Варя!

— Здравствуйте, Павел Петрович! — крикнула Варя радостно.

— Она совсем пришла, — быстро шепнула Оля. — Мы уже и вещи перетащили. Машину у тебя просить

не стали, все равно не дашь. На трамвае.

— А вот дал бы машину! — с неожиданным задором ответил Павел Петрович. — Что ты из меня какого-

то старого черта строишь!

5

Из кабинета Павла Петровича только что вышел Бакланов. Разговор с ним был долгий и трудный.

Бакланов пришел просить помощи.

— Если так может работать Красносельцев, то так работать не могу я, — сказал он решительно. — Мне

не нужны ни личная слава, ни почести, ни златой телец в завышенных дозах. Я готов делить это все с кем

угодно, если оно вообще будет. Я требую, чтобы по жаропрочным сплавам была создана специальная группа. Я

не могу год за годом в одиночку тянуть эту важнейшую работу со столь мизерным успехом, какой имеется

сейчас. Это не государственно, это не по-хозяйски…

— А что надо, чтобы такая группа появилась? — спросил Павел Петрович.

— Ваша решимость отстоять ее перед министерством — это раз, и люди — это два.

— Предположим, что я полон решимости бороться за вашу группу, Алексей Андреевич. Поговорим о

втором — о людях. Какие вам нужны люди?

— Ну, во-первых, надо, чтобы в группе непременно был крупный специалист по химии металлических

сплавов. Например, Румянцев.

— Румянцев?

— Да, да, именно Румянцев, Григорий Ильич. Хватит ему пустяками заниматься. Он когда-то работал с

хромом, ниобием, молибденом и другими металлами, которые при их высокой температуре плавления должны

стать основой для жаростойких сплавов. Я не химик, я не могу заставить взаимодействовать между собой

семьдесят элементов периодической системы Менделеева, относящихся к металлам. Это может сделать он,

Румянцев.

— Хорошо, — сказал Павел Петрович. — Допустим, мы сумеем договориться с Григорием Ильичом.

Дальше кто?

Бакланов называл фамилии работников, подробно объяснял, почему он выбирает именно этих

товарищей. Павел Петрович отметил для себя, что Бакланов совсем не руководствуется личными симпатиями

или антипатиями, главным для него, очевидно, были деловые качества людей, с которыми он хотел работать.

Вдвоем они составили список, вдвоем они набросали приблизительный план работы группы, наметили,

какое ей понадобится оборудование, какие материалы, подумали о помещении в институте, о заводах, на

которых работу можно было бы повторить и проверить в производственных условиях.

— Удовлетворен, — говорил Бакланов каждый раз, когда они решали очередной вопрос. — Удовлетворен

вполне.

Когда нерешенных вопросов уже не осталось, Павел Петрович спросил:

— А почему раньше вы не могли собрать необходимую вам группу? Народу в институте даже больше,

чем надо, не то что недостаток.

— Во-первых, мешало многотемие. У каждого сотрудника непременно своя тема. Он за нее обеими

руками держится. Есть у него тема — следовательно, и он самостоятельная величина. Работает над темой в

группе — значит плохо, несамостоятелен. Мне, например, два предыдущих директора твердили одно и то же:

зачем, мол, вам, уважаемый Алексей Андреевич, растворяться в группе. Сделайте работу самостоятельно, снова

представим вас к Сталинской премии. И тому, знаете ли, подобное. Все это очень мешало. Ну, во-вторых, какая

помеха? Во-вторых, надо полагать, помеха в той сумме денег, какая требуется на группу. Финансирующие

организации, там, в нашем министерстве, а может быть, даже и в министерстве финансов, пугаются этой

суммы. Они готовы на каждого из нас по отдельности, но зато в три, в четыре, в пять лет израсходовать гораздо

больше денег. А вот сразу отпустить значительную сумму на ударную разработку темы — жмутся. Это, Павел

Петрович, если хотите знать, тоже не по-хозяйски и тоже не по-государственному.

Павел Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Это уже был другой кабинет, не тот мрачный и

длинный, который действовал ему на нервы. Вопреки уговорам Лили Борисовны, он все-таки переехал в эту

значительно меньшую по размерам, зато более светлую и уютную комнату; притом потребовал, чтобы

хозяйственники приобрели новую мебель, он не захотел тех громоздких чернильных приборов и темных штор

на окнах, которые его так удручали. Никакие протесты Лили Борисовны не помогли. Кстати, в приемной Павла

Петровича уже не было и самой Лили Борисовны. Он предложил Лиле Борисовне выбрать себе другое место,

ему неприятно было работать с этой женщиной, которая пережала двенадцать начальников и дождалась

тринадцатого, которая знала все и вся в институте до малейшей сплетни. Лиля Борисовна, кажется, даже и не

обиделась на подобное предложение, во всяком случае и словами, и всем своим видом, и поведением она

продемонстрировала радость, и ее назначили секретарем заместителя директора по хозяйственной части.