Теперь на звонок Павла Петровича в кабинет входила строгая, исполнительная Вера Михайловна Донда.

— Алексей Андреевич, — сказал Павел Петрович, останавливаясь перед Баклановым, который сидел в

глубоком кресле. — Вы очень остро видите недостатки в работе института, вы очень метко отзываетесь о

прежних руководителях. И у меня уже давно появилась мысль: а что, если бы вы приняли участие в руководстве

институтом?

— То есть? — Бакланов насторожился.

— То есть вам надо стать главным инженером и, следовательно, заместителем директора по научной

части.

— Мне? — Бакланов взволнованно поднялся из кресла. — Заниматься администрированием? Да что вы,

Павел Петрович? Это шутка, конечно.

— Это не шутка. Это очень серьезно. Архипов подал уже два заявления. Он не хочет работать, да и,

говоря откровенно, не может. Он работник другого плана. А вы… У вас широкий взгляд, у вас нет предвзятого

отношения к людям, вы умеете анализировать, обобщать…

— Спасибо за комплименты, — перебил Бакланов, убеждаясь в том, что Павел Петрович действительно

не шутит. — Я благодарен вам за столь лестное мнение обо мне. Но я никогда не соглашусь бросить работу по

своей теме.

— А вы ее и не бросайте, Алексей Андреевич. Группа у вас будет, даю вам слово. Я добьюсь, чтобы она

была. Отличную создадим группу. Сегодня же оформим все необходимые документы, и если это понадобится, я

сам отправлюсь с ними в Москву к министру. Вы будете руководить и группой и всей научной работой в

институте. Неужели вы трусите?

— Не говорите так, Павел Петрович. Это мальчишеский прием — поддразнивать. Дело не в трусости, а в

трезвой оценке положения. Не справлюсь.

Павел Петрович посмотрел на взволнованного Бакланова долгим внимательным взглядом.

— Дорогой Алексей Андреевич, — сказал он негромко. — Неужели вы и в самом деле думаете, что одни

из нас не имеют этого права — не справляться, а другие его имеют.

Павел Петрович, то расхаживая по кабинету, то останавливаясь против Бакланова, который вновь

опустился в кресло, то садясь рядом с ним, долго рассказывал о том, как поручали ему руководство участком в

цехе, потом как поручили руководство всем цехом, как сделали главным металлургом завода, как, наконец,

прислали сюда, в институт.

— Мне всегда говорили, что это надо, очень надо. И, видимо, это действительно надо. Особенно страшно

было идти сюда, к вам. Страшно, что не справишься. Но разве это допустимо — не справиться? Нельзя,

Алексей Андреевич, не справиться. Надо справиться, во что бы то ни стало, но справиться. И я вас очень-очень

прошу помочь мне в этом.

Наверно, речь Павла Петровича была такой взволнованной, наверно, говорил Павел Петрович так горячо,

что Бакланов больше не протестовал и не отказывался. Уходя, он обещал подумать.

Павел Петрович был доволен. Он радовался тому, что разговор с Баклановым состоялся. Он уже

несколько дней назад послал в министерство просьбу назначить Алексея Андреевича заместителем по научной

части, но не находил удобного случая сказать ему об этом. Получилось все очень удачно. Отлично получилось.

Подумает и, конечно, согласится.

В кабинет вошла Вера Михайловна и сказала Павлу Петровичу, что к нему просится Нонна Анатольевна

Самаркина.

— Пусть заходит, — сказал Павел Петрович. Он был в хорошем настроении и встретил Самаркину

приветливо. — Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

Самаркиной его настроение не передалось. Она села перед столом, мрачная, хмурая, заговорила

раздраженно и зло:

— Этот мальчишка Ратников не имеет диплома кандидата наук, но занимает должность, которая

полагается кандидату. А я имею диплом кандидата наук, но должности, какая полагается кандидату, мне не

дают.

— Вы недовольны работой? — спросил Павел Петрович, все еще не теряя доброго расположения духа.

— Дело не в работе. Что мне поручают, то я всегда выполняю честно и добросовестно. Дело в том, что

мне не платят той ставки, какая полагается кандидату наук.

— Так вы чего же хотите?

— Я хочу, — чеканила Самаркина, — чтобы Ратникова перевели на другую должность, а меня назначили

на его место, на котором полагается ставка кандидата наук.

— Он плохой работник, этот Ратников?

— В данном случае не имеет значения, какой он работник. У него нет диплома, вот что главное в данном

случае.

Павел Петрович невольно вспомнил чьи-то слова о том, что в институте Самаркина была известна как

незаменимый оратор на любых собраниях. На партийных, на профсоюзных, на производственных, на банкетах

по поводу чествования кого-либо и даже на панихидах, когда раздавался вопрос: “Кто хочет взять слово?” —

первой стремительно подымала руку Самаркина и зычным голосом выкрикивала: “Дайте мне!” Это ее качество

чрезвычайно ценил секретарь партбюро. Самаркина выручала его на тех собраниях, где никто не хотел

выступать первым.

— Я выясню обстоятельства вашего дела, — сказал Павел Петрович, скрывая возникающую неприязнь к

Самаркиной, — но прошу вас учесть, что в любом случае прежде всего значение имеет способность работника

работать, а не его дипломы. Дипломы — второстепенное.

— Но у вас-то, например, диплом ведь есть! — воинственно выкрикнула Самаркина.

— О нем никто никогда не вспоминает. В том числе и я.

— Вы что же, отрицаете роль документов, определяющих квалификацию специалиста?

— Ничего я не отрицаю. — Павел Петрович чувствовал, что раздражается все больше и что скрывать это

ему становится все труднее. — Но далеко не всё эти документы определяют. Они не определяют главного: того,

что человек получил от своей мамы, многоуважаемая Нонна Анатольевна.

— Если я поняла вас правильно, товарищ Колосов, если вы говорите о наследственности, то это же

типичный идеализм! Вы отрицаете значение воспитания, влияние среды!

— Короче, — сказал Павел Петрович подымаясь, чтобы дать понять Самаркиной, что разговор окончен,

— я разберусь в этом деле: вы — или Ратников, Ратников — или вы. До свидания.

После ухода Самаркиной Павел Петрович попросил Веру Михайловну Донду вызвать неизвестного ему

Ратникова.

Пришел молодой человек лет двадцати шести — двадцати семи с очень белым лицом и очень светлыми

длинными волосами, сероглазый и, как Павлу Петровичу с первого взгляда показалось, какой-то

девочкообразный — слишком скромный, слишком смущающийся и краснеющий. Павел Петрович с трудом

уговорил его сесть в кресло. Ратников раз десять сказал: “Ничего. Я постою”, прежде чем в конце концов сел. У

Павла Петровича невольно возникла мысль о том, что Самаркина, повидимому, права — свою должность

беленький молодой человек занимает преждевременно. Он спросил Ратникова, в каком отделе тот работает и

какой темой занимается.

— Вообще-то, — ответил Ратников тихим, срывающимся голосом, — моя тема — оборудование

мартеновских печей. Мы работаем вместе с товарищем Харитоновым. Но, извините, товарищ Колосов, я в

последнее время увлекся поисками способов, с помощью которых можно было бы увеличить производство

стали в действующих печах. Основную свою тему немножко запустил, на меня вот жалуются, говорят, что я

даром деньги получаю.

— Это кто же так говорит?

— Ну, и товарищ Харитонов и товарищ Самаркина. Они меня на партбюро вызывали. Я кандидат в члены

партии. Мне там очень попало. И я понимаю, что и вы… — Он замолчал.

— Что — что и я? — спросил Павел Петрович.

— Ну, что и вы мною недовольны.

В Ратникове Павел Петрович увидел подкупающую искренность, ту ясность и прямоту, которые

свойственны молодости. Он вспомнил себя в такие же годы. Он начинал чувствовать симпатию к этому

человеку.

— Так чем же вы увлеклись в последнее время, расскажите? — попросил Павел Петрович. — И что же