Вообще на испытания было выставлено, практически одновременно, аж пять моделей, а то, что Яковлев стартовал все‑таки первым, парадоксальным образом сослужило ему дурную службу: начавшие позже начали там, где он закончил. Исходно заложив в концепции и стреловидное крыло и стреловидное же, "цельноповоротное" оперение большой площади. А еще – все, что он выяснил про срыв потоков на высоких скоростях. Вкладом Беровича в конструкцию, – исключительный, чуть ли ни единственный случай! – стало то, что он с самого начала, по каким‑то своим темным соображениям, особенно озаботился жесткостью крыла, оперения и тормозных щитков. И – продавил, конструкторская элита пожала плечами, но не возражала, по опыту зная, что редчайшие Санины чудачества следует уважать. В ходе выполнения этого каприза было изыскано значительное количество конструктивных и технологических решений, но только потом, потом‑потом, ознакомившись с трудностями, одолевавшими коллег‑соперников за рубежом, они узнали о самом существовании ряда проблем, которых они на аналогичном этапе разработки попросту не заметили.

Прекрасным августовским утром капитан Драч вылетел на "свободную охоту" над побережьем. Небо этого дня было синим‑синим, оттенка благородного кобальта, чуть тронутое едва заметными серебристыми мазками облаков. Третий по счету боевой вылет на "заразе" – в просторечии "Ла‑9С‑бис", в девичестве "проект 158", протекал без приключений, точно так же, как первые два. О том, что, вернувшись в родную часть после учебного полка, он автоматически останется без напарника, никто как‑то не подумал. Как обычно.

Учеба на этот раз отличалась особым, прагматичным садизмом: знающим людям это говорило и без слов, что к разработке учебных планов помимо практиков с большим опытом подключились ученые мужи. Человека, которого позарез нужно обучить чужому языку в кратчайшие сроки, помещают в условия, где на родном языке поговорить попросту не с кем. Человек вдруг оказывается практически глухонемым, а ощущение очень сильно напоминает этакое легкое удушье. Как будто все время капельку не хватает воздуха. На второй неделе начинают сниться глухие, тесные пещеры, кротовьи лазы, сквозь которые протискиваешься, не имея возможности вдохнуть полной грудью, враги, которые пытаются задавить тебя подушкой, и подобная прелесть. Практически все пытаются говорить на родном наречии сами с собой, вслух, как психи, и неизменно убеждаются, что это ни капельки не помогает. А потом наступает момент, когда с удивлением осознаешь, что понимаешь почти все. Так вот в учебном полку было еще хуже. Летать приходилось только на "заразе", исключительно на "заразе", и ни на чем ином. Это мокрая спина с того момента, как сядешь в кабину и до того, когда на подгибающихся ногах ступишь на твердую землю. Легче всех приходилось молодняку, который уж вовсе ничего не видел, либо уж испытателям, которым приходилось летать на всяком, включая таких тварей, коих и во сне бы не видать. Впрочем, то, что учили именно испытатели, помогло очень здорово: они лучше всех знали, от каких привычных, до автоматизма отработанных действий нужно сразу же отказаться, и чем их приходится заменять. Сами через это прошли, когда поднимали "заразу", – причем не просто "заразу", а "заразу" насквозь сырую! – в самые первые разы. Гринчик, бывший основным инструктором в их группе, еще бормотал себе под нос, в своей манере, что де‑ничего, не так все страшно как кажется спервоначалу, но ему не верилось. Вот и теперь, продолжая ругать машину, по‑прежнему не приемля ее всей душой, он и не заметил, что делает это больше по привычке.

Новации вызывали у него иррациональный протест, более свойственный природным крестьянам, и он, в общем, понимая всю глупость своих действий, поступал назло непонятно – кому, впрочем – по мелочи. Так, оба прошлых раза он не включал свой "Лазурит", потому как новомодная штучка, а сегодня включил, тоже не пойми – почему, но все‑таки твердо зная, что так будет поступать и впредь. Прибор запищал, требуя к себе внимания, и он увидал на круглом экране, примерно на полвторого, довольно‑таки жирную отметку. Капитан – довернул, пригасив скорость и потихоньку набирая высоту. Скорость – это, конечно, хорошо и даже замечательно, но "зараза" умудрялась превращать в докуку даже это качество: ежели дать ей волю, то на таком вот расстоянии мимо нормальной машины пролетаешь, как мимо стоячей, не успев толком разглядеть. Не говоря уж о том, чтобы выстрелить.

Думал, что не разглядит и на этот раз, но нет, вдруг, как на загадочной картинке, увидал много ниже на фоне бликующего моря медленно ползущую козявку. Взял ручку и еще на себя, и узнал‑таки. Тяжелый, неуклюжий, медлительный "хеншель" полз низко по‑над морем, пытаясь спрятаться на его фоне, заодно укрывшись от радаров на берегу. Драч тщательно, издалека, чуть опуская нос прицелился машиной, как целятся из винтовки. "Тройка" сдержанно, с пониманием громыхнула, разгоняя машину в пологом пике, и та влипла в воздух, как влитая – выдерживая курс, а вражина рос, приближаясь с невероятной, непривычной скоростью. Издали, куда дальше, чем привык, чем привыкал долгие два года, открыл огонь. С чем‑чем, а с оружием у "заразы" все было более, чем в порядке: три пушки врезали по "жуку", как топор, капитан, даже не видя еще результатов почуял, что не промахнулся. Как еще до этого чуял, что попадет, потому что не в человеческих силах как‑то противодействовать на такой скорости. И – потерял цель из виду, унесенный дьявольской скоростью "заразы" далеко в сторону. Погасил скорость в размашистом, – так и убил бы! – вираже с подъемом, и – успел увидеть, как пылающие обломки развалившегося в воздухе "хеншеля" валятся в воду.

…Указатель горючего ясно дал понять, что пора бы домой, и самолет лег на курс. Он несся по небу, как свистящая коса Смерти, и пилот теперь легко и привычно управлял самым лучшим самолетом из всех, на которых ему приходилось летать. Да нет, не так: все, что были раньше, просто нельзя было даже сравнивать. Оно, понятно, тяжело, когда на гоночный автомобиль, – да прямо с телеги. Тяжело, но, как оказалось, можно. А, главное, – по настоящему нужно. До этого он просто не понимал, что на "девятке" надо действовать чуть‑чуть по‑другому. Ему все эти месяцы как раз этого "чуть‑чуть" и не хватало. Теперь оно у него есть. Вот теперь‑то то только и настало время осваивать машину по‑настоящему, то есть с пониманием и без мокрой спины.

Но до того, как вспоротый, выпотрошенный "хеншель" повалился в море, надо было еще пережить это лето.

В марте‑апреле товарищ Савицкий в основном добился того, чего хотел. Когда речь идет о делах такого масштаба, это самое "чего хотел" – вовсе не такая простая вещь, как желания обычные и обыденные. Когда цели перед собой ставит человек такого плана, как генерал Савицкий, мечты его далеко не всегда блекнут от соприкосновения с жизненными реалиями. Бывает, что и расцветают, превращаясь во что‑то куда более масштабное, чем даже самые, что ни на есть, дерзновенные мечтания вначале. Генералу хотелось всего‑навсего, чтобы вновь испеченные пилоты не погибали бы сразу, ничего не сделав, ничему нужному в небе войны не научившись. Даже ничего не успев понять. Вот уже полтора года без малого он воевал с теми, кто научился до войны, а в основном, со случайно уцелевшими в первый месяц‑два. Много, если с одним из пяти. А немцы, наоборот, воюя со щенками, по мере сил старались, чтобы и дальше эти щенки становились все моложе и неопытнее. Это позволяло чувствовать себя сверхчеловеками и впредь, а, главное, было очень полезно для сохранения шкуры. Долгое время у них это, в общем, получалось, высокие потери никак не позволяли сократить потери, и генерал не видел, как можно вырваться из этого порочного круга. Пацаны приходили в части, их немедленно бросали в дело, потому что больше было некого, пацаны гибли. Но вот с августа‑сентября положение начало меняться. А за каких‑то три‑четыре месяца качество материальной части изменилось просто разительно. Надежные и невероятно живучие машины позволили выживать не одному из каждой пятерки, а двум: на худой конец, скорость вполне позволяла удрать от "худого", выйдя из боя. Если он неудачно складывался. Порочный круг начал раскручиваться назад.