Опытные пилоты люфтваффе почти физически чувствовали рост угрозы, как давление неподъемного груза и понимали: даже тот кошмар, что творился теперь в небе над Кубанью, был не более, чем предисловием. Похоже, русские гнали в боевые части колоссальное количество планеров, моторов, запчастей, осваивали все более современную технику, обучали новичков, шлифовали умение более опытных пилотов, отрабатывали взаимодействие между собой и с "наземниками", причем умудрялись делать все это, не прекращая все усиливающегося, становящегося нестерпимым давления на группу армий "А". Продолжая планомерное истребление 1‑го авиакорпуса. Чувствовалось, что когда придет весна, высохнут дороги, заново двинутся замершие было фронты, они начнут по‑настоящему. Будут атаковать непрерывно, большими силами, но при этом постоянно сменяя друг друга, благо количество позволяет. Под предводительством прежних асов и мастеров, выдвинувшихся зимой и весной, задавят массой, измотают, доведут до истощения и поодиночке повалят экспертов, а потом вырежут остальных. Потом сожгут аэродромы, оттеснят от хороших баз, лишат аэродромного маневра и тем самым вообще зачистят небо от самолетов с крестами. Как выяснилось, – не таких уж хороших самолетов. Что случилось? Как это вообще могло произойти? Все было замечательно и ничего не предвещало беды, а потом… А потом ситуацию как будто, этак, исподволь, вывернули наизнанку. Как будто прорезались до сих пор совсем не видевшие глаза, и то, что до сих пор мнилось наибольшими достижениями, как‑то совершенно естественно, враз оказалось самым опасным из ловушек.

А случилось то, что к тем самым марту‑апрелю окончательно сложилось и начало реально работать то, что впоследствии получило название "системы сквозной боевой подготовки военного летчика". Она складывалась не вдруг. Поначалу появилась возможность разделить истребительные эскадрильи на "ударные" и "сопровождения". Вторых было существенно больше, и новички попадали исключительно только в них. Они под руководством старших товарищей охраняли бомбардировщики и штурмовики, а "ударные" эскадрильи охраняли их самих, занимались "расчисткой воздуха" и свободной охотой. В ударные эскадрильи теперь попадали только те, кто выжил и приобрел опыт реальных боевых вылетов на сопровождение. Деление было неофициальным, но на практике выдерживалось довольно четко, и чем дальше, тем четче. Количество выживших дошло до трех из пяти за два месяца непрерывных боевых действий.

Это дало возможность выделить эскадрильи сопровождения "второй линии", которые использовались в тех случаях, когда особенно напряженных боев ожидать, в общем, не приходилось.

Исподволь окончательно сложилась система учебных полков, где летали на тех же машинах, что и линейные части, а в роли инструкторов выступали боевые летчики с опытом, но после госпиталей или отведенные на переформирование. Наряду с этим, разумеется, существовал и более постоянный "костяк" корпуса инструкторов. Чуть позже процесс совместили с переучиванием опытных летчиков на новую технику и тактической учебой командиров.

Впрочем, жестких правил, единой схемы на все случаи и для любой обстановки на фронте так и не сложилось до самого конца войны, но, несмотря на это, а, может быть, и благодаря этому, однажды сложившись, система функционировала исправно. Численность полноценных бойцов с этого момента начала возрастать, тем более, что новых самолетов теперь вполне хватало на всех.

Кавказ с Кубанью, безусловно арена одной из самых масштабных и упорных воздушных битв в истории, с какого‑то момента сделалась для ВВС Красной Армии гигантским университетом, смертельно опасными курсами высшего летного и тактического мастерства.

Теперь пикировщики со штурмовиками в воздухе между собой не сталкивались. Они превосходно освоили Полбинскую "вертушку" и значительно ее усложнили. Теперь над особенно крупными и хорошо защищенными целями крутились "мельницы" из четырех‑пяти разнокалиберных колец сразу, так что на цель, одновременно и не мешая друг другу, с разных сторон пикировало по три, по четыре машины, что делало прицельный огонь зениток практически невозможным. В воздух летели бревна, комья земли, орудия и изувеченные до полной неузнаваемости тела. Пилоты, еще недавно попросту не умевшие бомбить с пикирования, теперь на спор попадали в отдельный танк, в замаскированное на позиции орудие, автомобиль. Зажатые в предгорье армии ежедневно теряли тысячи людей без больших боев. Именно здесь немецкие войска разработали принципиально новую систему организации зенитного огня, позже ставшую столь знаменитой.

Новые автоматические зенитки были скрытно установлены на позиции, избранные по новым принципам. Как раз для того, чтобы добиться максимального эффекта от масштабного применения. Это, в общем, удалось.

В этот недобрый день бомбардировочная авиация фронта напоролась на втрое большую плотность зениток, расположенных по "эстафетному" принципу, с перекрывающимися секторами обстрела. К этому немцы с присущей им точностью подгадали подход к месту сражения истребительных групп. Поэтому то, что получилось в первый момент, было бойней в наихудшем ее варианте. Могло выйти и еще хуже, если бы русские начали упорствовать, но, вопреки расчетам немецкого командования, было принято чрезвычайно грамотное решение о немедленном прекращении операции. И все равно потери были огромными, в один день с задания не вернулись многие десятки самолетов. А, учитывая то, что сбивались машины по большей части на малой высоте, при этом погибли и пилоты. Это – плохо, но ничего, это бывает, и будет время от времени происходить всегда, если твоим врагом является германская армия, как бы она ни называлась, рейхсвер или вермахт, а ты на миг ослабишь предельную бдительность. Вот только в этот раз последствия Черного Вторника имели достаточно нестандартные и далеко идущие последствия.

– И что? Никто, ни единый человек во всем полку даже не попробовал поднять новую машину?

– Виноват, товарищ генерал‑лейтенант.

Савицкий, опустив голову, прошелся перед вытянувшимся в струнку гвардии майором. Резко остановился, поворачиваясь к подчиненному лицом. Ткнул его пальцем в грудь.

– Вы – командир. Почему не организовали освоение техники? Почему не возглавили лично?

– Разрешите доложить. Технари не знают технику и не умеют ее обслуживать.

– Почему не доложили? Техника не обслуживается, не заправляется, не используется, а вы, майор, не докладываете.

Гвардии майор молчал. Собственно говоря, генерал и не нуждался в его ответах. Человек воевал. Человек командовал боевыми летчиками. Воевал и командовал хорошо, но ему этого, в общем, хватало. Более, чем хватало. А ему подсовывают машину, выглядящую более, чем ненадежно. Он не без оснований считает, что попытка освоить ее и еще уменьшит его, и без того невеликие, шансы выжить на этой войне. Гвардии майор в машину совершенно не верит, боится ее и ненавидит. Не пробовал, но ненавидит заранее. Он хороший летчик, но испытательской жилки лишен напрочь. Как девятнадцать человек из двадцати, является умеренным консерватором, и считает, что машина без винта, да еще посередине войны, – явный перебор. Поэтому саботирует, и саботировать будет.

Обычный военный бардак. Сделали машину, вбухали бешеные народные деньги, а она не летает. Потому что просто некому научить людей. Достаточного количества инструкторов нет, да и быть не может. Наука этого не допускает.

Савицкий тихо, сквозь зубы выругался, спросил вполголоса.

– Ссышь, майор?

– Опасаюсь, товарищ генерал‑лейтенант. Тут, говорят, особый талант нужен.

– Кто говорит?

– Говорят…

Говорят, в армии просто. Приказал, – и проблема решена. Это, конечно, верно. Но приказ приказу – рознь. Он совершенно спокойно послал бы майора на верную смерть, а майор беспрекословно, не имея сомнений в таком его праве, приказ бы выполнил. А здесь не то. Здесь так не годится, и не спрашивайте, почему. В каждом виде деятельности есть такие вещи, которые нужно чувствовать, есть они и в военном деле, и тот не генерал, которому этого не дано.