К счастью, дня через два положение на фронте было восстановлено. Белых прогнали, и в город возвратился поарм. Но первый спектакль все же был отложен еще на двое суток. Во время отступления начпоарм успел дописать еще одно действие — четвертое. В этом действии точно описывался налет белых, отступление красных и разгул контрразведки в застенках. И пьеса приобрела новое название — «Застенок». Под гром аплодисментов она шла ежедневно в нашем театре. Аплодисменты раздавались сразу же, как только поднимался занавес, как только зал, переполненный красноармейцами, неожиданно узнавал на сцене себя — красноармейскую массу, в шинелях и гимнастерках, с обрывками красных лент на папахах. И зал дружно аплодировал. Не автору и не пьесе. Зритель аплодировал тому, что завоевал право на жизнь не только в боях на фронте, а и в театре, как главный персонаж нового, революционного действия.

Через две недели красным частям снова пришлось отступить. И снова через несколько дней красные части возвратились назад. Пьеса «Застенок» имела уже пятое действие, — показывая новое отступление и новое возвращение красных частей.

Еще после одного отступления и наступления появилось и шестое действие. На этот раз это был апофеоз. По площади огромного города шла многолюдная демонстрация с красными знаменами и пела «Интернационал».

Неизвестно, до какого бы действия разрослась пьеса дальше, но штаб армии следом за фронтом передвинулся на запад, и начпоарм с женой-режиссером выехал вместе с ним. В репертуаре нашего театра «Застенок» остался пьесой в шести действиях. Начинался спектакль в восьмом часу, а кончался в третьем часу ночи.

Товарищ Моржев был назначен начальником агитпоезда.

Это был симпатичный, но угрюмый человек.

В театр товарищ Моржев являлся почти ежедневно, точно в восемь. В восемь как раз начинался спектакль. Собственно говоря, должен был бы начинаться в восемь, если бы, кроме других людей, не существовал еще на свете и товарищ Моржев. Благодаря же существованию на свете товарища Моржева спектакли могли начинаться только в одиннадцатом часу. Время же от восьми до одиннадцати — ровно три часа ежедневно — было безапелляционно экспроприировано товарищем Моржевым.

Точно в восемь дверь со двора за кулисы громко хлопала, и как раз в ту секунду, когда, обрадованный, что товарищ Моржев сегодня не придет, помощник режиссера кричал: «Занавес!» — товарищ Моржев в два прыжка появлялся на сцене. Занавес уже шел вверх, и товарищ Моржев успевал лишь бегло оглядеть место предстоящего боя. Вокруг него мог быть средневековый готический замок, простая крестьянская хата, чаща девственного леса, уютный будуар великосветской кокетки — товарищу Моржеву было безразлично. Он коротко бросал помощнику режиссера за кулисы:

— Стол, красное сукно, графин и стакан!

Стол под красным сукном, с графином и стаканом появлялся среди чащи столетних деревьев, под сенью готических колонн, между козетками будуара — и товарищ Моржев швырял на него свой пузатый, раздутый тезисами и цитатами портфель.

О, сколько докладов может вместиться в одной, в одной лишь человеческой голове! В этом отношении товарищ Моржев безусловно был феноменом. Вчера он докладывал о попах, монахах и монастырских угодьях, завтра — о борьбе материалистического мировоззрения против мировоззрения идеалистического. На послезавтра и на ближайшие дни темы были таковы: царские долги и позиция советского правительства; восстание черных невольников в Южной Африке; Распутин и моральное разложение аристократии; империалистическая политика Антанты; польские паны и украинский народ; забастовки английских докеров в Ливерпуле; колониальная политика царской России в Китае; Кропоткин и анархо-синдикализм; причины и поводы мировой войны; английская финансовая система и др. и др.

Увидя его фигуру в кожаной фуражке и черной облезлой кожанке среди колонн готического замка, аудитория дружно вздыхала, и бойцы начинали скручивать козьи ножки. Актеры усаживались на скатках реквизитных ковров — можно было прикорнуть после бесконечных бессонных ночей.

И вот именно товарища Моржева назначили начальником агитпоезда. Неужели и на фронте утомленным после боя бойцам он будет читать о Христе, Магомете, Будде и Конфуции или о путешествии Николая II в Японию в 1903 году?

В организации агитпоезда была крайняя необходимость. Ведь в городе бывали только свежие части, которые направлялись прямо на фронт, или части, отведенные после боев с фронта на отдых. А основная масса бойцов дни и недели не вылезала из болот и лесов, двигаясь то взад, то вперед в долгих, упорных боях, проходивших с переменным успехом. Линия фронта вытянулась как раз вдоль железнодорожной магистрали, и идея поставить театр на колеса была очень своевременна.

В городе при военном комиссариате было два театра — русский и украинский. Агитпросвет отобрал из каждого театра актеров и актрис, которые имели сольные номера и могли выступать в концертах, — и право на существование получила новая труппа под странным названием «Концертная коллегия». К «коллегии» был придан духовой оркестр под управлением помощника машиниста Ковальчука. Вагон с актерами, вагон с оркестром, вагон товарища Моржева с литературой, паровоз «О-ве» — это и был «Агитпоезд военного комиссариата № 1».

Агитпоезд двинулся в путь на рассвете. День стоял ясный, теплый, весенний. На крыше вагона товарища Моржева развивался большой красный флаг. Актеры были возбуждены, взволнованы. Агитпоезд отбывал в первый рейс, и для каждого из актеров это был первый рейд на фронт, туда — навстречу боям, волнующей неизвестности и неведомым событиям. И это было уже совершенно реальное участие в вооруженной борьбе. Мелькали телеграфные столбы, справа и слева зеленели первые всходы на полях, тесным строем шли навстречу грабовые рощи. И все впереди было таинственно и прекрасно, как этот рожденный в первых лучах солнца ясный весенний день.

Вдруг на пятом километре сквозь ритмичный стук колес как будто послышались какие-то крики из соседнего вагона. Это был вагон товарища Моржева. Мы выглянули в приоткрытые двери теплушки. Товарищ Моржев высунулся из своего вагона насколько мог и, крича изо всей силы, махал фуражкой по направлению паровоза. Потом он выхватил револьвер и дал два выстрела вверх. Машинист наконец услышал. Его лицо мелькнуло в клубах пара в дверцах на тендере, и через минуту, загремев буферами, поезд остановился.

Все соскочили на землю и бросились к товарищу Моржеву. Товарищ Моржев уже бежал к паровозу, навстречу встревоженному машинисту.

— Поворачивай назад! — кричал товарищ Моржев.

Оказывается, забыли капельмейстера духового оркестра, помощника машиниста Ковальчука. В последнюю минуту перед отъездом капельмейстер Ковальчук неожиданно о чем-то вспомнил и побежал домой — жил он напротив вокзала. Музыканты, которых он предупредил о своей отлучке, сообщили об этом товарищу Моржеву уже после отхода поезда.

— Поворачивай назад! — орал товарищ Моржев.

Машинист объяснил, что надо доехать до первой станции, там попросить у дежурного разрешения по аппарату, тогда перейти на правую колею, и если она свободна, то ехать назад.

— Поворачивай назад! — кричал товарищ Моржев. — Некогда мне ехать до первой станции! Я дал телеграмму, там бойцы уже ожидают концерт.

— Как же я поверну? — вышел из себя и машинист. — Что это вам, шоссе? Поезд может повернуть только на станции, на стрелке!

— Давай задний ход и шпарь к станции задом!

Машинист так и остолбенел.

— Да ведь есть правила железнодорожного движения… Нет таких правил, чтобы возвращать поезд задним ходом!

— А оркестру без капельмейстера играть — есть такие правила? А агитпоезду не выполнить приказ военного комиссариата — есть такие правила? А саботировать приказ военкомата — есть такие правила?

Спор продолжался несколько минут, и наконец поезд все-таки тихо пополз назад, оглашая окрестность тревожными парными гудками. Товарищ Моржев стоял на площадке заднего, теперь переднего вагона. В руках у него был красный флаг. Тот самый, который до этого полыхал над его вагоном. Теперь он держал его в руках и высоко размахивал над вагоном — на всякий случай: если бы какой другой поезд двинулся со станции вслед нашему, то он дал бы флагом сигнал «стоп».