Жду твоих соображений.
Утри пот (III)
“Те, кто придут после нас, не будут иметь с нами ничего общего, они даже чувствовать будут по-другому.
И им придется создавать свой собственный оригинальный саунд”.
Джим Моррисон, 1968.
Василий, твой текст, который ты посчитал достойной формой отклика на то, что я писал тебе до сих пор, застал меня в самое неподходящее время, в самом неподходящем, надо сказать, настроении. Я только приехал с Енисея от Миши Тарковского, приехал бодрым, здоровым каким-то, полным сил — а тут твой перевод из книги Грэя Маркуса “Блюз…”, который сразу обмакнул меня мордой в… Как бы поделикатнее выразиться? Призрак, Вася, бродит по Европе. Впрочем, и по Америке. И по России тоже. Призрак сатанизма. Я, заметь, спокоен. Я в своем спокойствии захожу столь далеко, что отсылаю тебя к... Да, к работе Мартина Хайдеггера “Европейский нигилизм”, где все объяснено про все, объяснено даже больше, чем способен понять нормальный человек, и про сатанизм, разумеется, тоже, и про эпиграф, который на первый взгляд кажется таким бесспорным… История Роберта Джонсона замечательна. Но Боже мой, как я не хочу всего этого! Не хочу, первым делом, умствования… Вот я силюсь, пишу что-то про эпоху рок-н-ролла, про то, что рок-революция 60—70-х годов — это было нечто совершенно отличное от того, что стало называться рок-музыкой в 80-е годы и уж, тем более, ничего общего не имеющего с той музыкой, которая на слуху сейчас, в начале 2000-х, и все это верно и неверно одновременно, но только все эти размышления, они, понимаешь, постыдны. Кстати, об эпиграфе: Моррисон думал, что революция духа, поднятого волной рок-н-ролла, будет перманентной, он понимал, что ему лично отведен лишь краткий миг в сотворении нового сознания из нового звука, но он был, тем не менее, убежден, что молодые — они придут и дальше, еще дальше продвинут начатое дело… Я тоже так думал. Пока не понял, что ждать нечего. По крайней мере движения в том же тембре, в том же смысловом и звуковом ключе, в той же гамме всех цветов радуги…
Вообще, работа над рок-н-ролльной темой привела меня в какое-то очень возбужденное и смутное состояние, которое сменилось желанием почитать хорошую философскую и даже религиозную литературу; и вспомнились затем лица старообрядцев на Енисее… Конечно, с точки зрения этих людей все, о чем мы размышляем, не имеет никакого оправдания. Это в городе оправдано: бунт, разрушение. А людьми, неразрывно еще связанными с традицией, и с традицией религиозной, тем более, не только вся эта музыка, но и рассуждения о ней должны восприниматься как зло в чистом виде. В рок-н-ролле и лиц-то таких нет, как в “христианстве”. Люблю историю про панка из Сан-Франциско, который “обратился”, заглянув в православную иконную лавку и увидев образ Христа: “У человека не может быть такого лица!” Становится очевидно на любом (особенно современном) рок-концерте, что вся эта музыка развелась и стала возможной только в больших городах, где люди живут скученно, в отрыве от всего живого, ведут стандартизированный образ жизни, в общем-то почти лишенный индивидуальных поступков. Им скучно, батенька, смертельно скучно, а звуковое переживание рок-н-ролльного типа оно настолько офигительно по своей мощи, что люди просто не могут от него отказаться. И жрут все подряд. Приедет в Москву “Uriah Heep” — сожрут “Uriah Heep”. “Nazareth” — оттянутся на “Назарете”. “Машина времени” тоже сойдет, даже Алена Апина какая-нибудь. Потому что современный рок-н-ролл — он вообще во многом превратился в благотворительную раздачу супа, то есть эмоций, толпе худосочных городских обсосов, которые сами себя “завести” не могут.
И это так объяснимо в век “одномерных людей”! Объяснимо, как простое разделение труда…
В музыке рок-н-роллеры сделали одно очень важное открытие. Они открыли принцип несентиментального подхода, грубого взлома. Когда симфонический оркестр окатывает тебя волнами звука, он делает это с известной долей деликатности, даже если потом примется растаскивать тебя на куски; когда Жанна Бичевская или старый Джон Ли Хукер поют под гитару, они люди, и ищут, прежде всего, человеческого сопереживания. Здесь не то. Здесь при помощи электричества звуки грубо взламывают твой череп, врываются в подкорку и рвутся в самый низ, туда, где в человеческом мозгу свернут мозг крокодила, управляющий простейшими двигательными функциями. Бас, барабаны, вспышки света — все долбит прямо по гипоталамусу, и молодые щенки воют и визжат так, как будто уже наступил сезон случки.
В моих словах нет ни малейшего чистоплюйства, хотя сейчас вот, сочиняя тебе письмо, я выяснил для себя, что ни на один концерт приезжавших к нам кумиров нашей молодости я не ходил. Даже на “Флойд”. Почему-то это оказалось не нужно. Только когда приехали “Роллинг Стоунз”, я нарушил правило. И при первом же аккорде я заорал так, что у сидящих рядом кровь застыла в жилах. Но они-то пришли развлекаться, а я ждал этого момента тридцать лет. А когда был на Енисее, все время напевал: “если ты, чувак, индеец, ты найдешь себе оттяг…” дяди Феди Чистякова. Замечательная вещь. Но если в рок-н-ролле есть высокий кайф — то это, конечно, кайф творения.
Я в ничтожной мере ощутил это, записав в двадцать четыре года собственный магнитофонный альбом, что тогда, в 80-е, было принято, и сам чувствовал себя рок-музыкантом во время работы над этим альбомом. И никогда ни прежде, ни потом, мне не казалось, что я так близок к истине — и так близок к погибели. Это был величайший эмоциональный подъем, который, конечно, был чреват катастрофой. Я взлетел, не умея летать. Катастрофа потом разразилась: невозможностью принимать очень многое из того, что я прежде считал необходимым принимать в своей жизни и, вместе с тем, невозможностью ничего изменить. Последовал нервный срыв, который последовательно уничтожал мне пути к отступлению — думаю теперь, что в этом смысле он был необходим и даже запрограммирован. Два десятка песен, одна ложка эликсира свободы — и, как в сказке, — невозможность вернуться назад. Мне кажется, я шел в этот срыв, как в атаку. В Москве 1984 года рок-н-ролл был крайним видом духовной терапии, необходимой для “взрыва” мозгов, не желающих с юности обрести склеротически-завершенный вид. В музыке необычайно ясно было чувство подлинности, прорыва к неизвестности, игры вне правил, правды собственного голоса, собственного звучания, которое потом исчезло куда-то… Именно поэтому совершенно невозможно понять рок-н-ролл “извне”. Как говорил А.В.Михайлов, главное, что надлежит понять в культуре, — это то, как она сама себя истолковывает, самоистолкование. И если необходимо протащить рок-н-ролл через суд Хайдеггера или Хосе-Ортеги-и-Гассета, или Блока, то этой процедуре необходимо противопоставить хотя бы подборку цитат, слов, сказанных самими музыкантами о своей жизни и о своей музыке. А вообще, надо просто идти и делать это. Играть рок-н-ролл. Ибо, несмотря на все скандалы, окружающие эпоху рок-н-ролла и ее героев, речь шла, конечно, и прежде всего, о творении новой Музыки. И помимо павших героев эпоха эта оставила после себя несколько драгоценных слитков настоящей музыки; можно даже не соглашаться с этим, но ничего, ровным счетом ничего, с этим не поделаешь.
Я бы не стал об этом говорить, если бы лично не предпринял несколько попыток отступиться и избавиться от музыки, которую любил в юности. Все они оказались неудачны. Я чувствовал в этой музыке угрозу для себя, невозможность примириться с миром вокруг. Мне бы хотелось войти в какую-нибудь более укромную, более спокойную музыку, настроиться на колокольные звоны, на звуки джаза наконец. Отчасти это удалось, но я только невероятно расширил диапазон своего слушания (мировосприятия?). Я раздаривал старые пластинки… Но в конце концов понял, что без рок-н-ролла все равно ничего в моей жизни не получится, и я смирился с тем, что люблю это.
Возможно, исповедь такого рода и не нужна. Но до сих пор ее не было. Никто еще по-настоящему не сознался, чем является для него эта музыка. Как она влияла на него и продолжает влиять, даже несмотря на то, что почти все из прежнего багажа пристрастий стало ненужным и давно уже не горячит кровь тот набор типовых аккордов, которым ее пытаются вскипятить… Но я по-прежнему люблю несколько вещей: Лу Рида, Тома Уэйтса, “Лед Зеппелин”, “Jethro Tull”… Ну, и “Стоунз”, конечно, способны оживить меня, подобно живой воде, и поднять даже дохлого, раскатившись вещичкой типа “Brown Sugar”, представляющей из себя гимн темной и даже грязной страсти, или “Jumpin, Jack Flash”. Это — прекрасная блюзовая тема, вспышка фейерверка, расцветающая на самом темном дне отчаяния. Песни эти просты, грубоваты, может быть, пошловаты на чужой слух. Однако этот грубый мужской юмор и пиратский оптимизм вошли в мою плоть и кровь. Временами я хотел бы от них избавиться, повыдергать эти гвозди. Но мне кажется, что они заколочены крепко, до гроба…