- Не совсем.

- Я часто здесь останавливался прежде. В некотором роде, это мой дом…

- А я его хозяин.

- Алан Вако?!

Винсент не ответил, только дёрнул арбалетом, указав на окно: «Убирайся».

- О вас ходят легенды, - попытался польстить вампир, отступая. – Лакусы мечтают поквитаться с вами за охоту на их землях! А ещё говорят, вас убили охотники, - его взгляд упёрся в арбалет, – но я-то вижу, кто вышел победителем. А где ваша спутница, соблазнённая сестричка? Она обратила того, кто обратил меня, так что, в некотором роде, мы с вами родственники…

Винсент выпустил стрелу. Она оцарапала вампиру висок и вонзилась в створку окна. Незваный гость поспешно ретировался.

- …Ты не такой, как обычные вампиры, - признал глава. – Но я не могу сказать также, что ты вампирская кукла в привычном смысле этого слова. Кукла – мертвец, покорный воле хозяина и часто полное его отражение. Это продолжение «я» хозяина. Пустое тело куклы – одежда, в которой хозяин выходит в мир. Ты не таков. В начале разговора я задал тебе несколько вопросов и понял это. Ты сохранил память. Твои эмоции – это твои эмоции. Ты не проводишь границы между собой до обращения и собой сейчас. Это я увидел, это я могу сказать. И Морено поддержит меня.

- Вы опять говорите не всё!

Глава задумался. Через мгновение он задумчиво сказал, обращаясь не к Винсенту – словно к самому себе:

- Да. Возможно и такое, что сложно описать словами. Бывает и так: когда хозяин делает куклу из знакомого, любимого человека, он может неосознанно наделить её теми чертами умершего, которые знал и любил. В этом случае кукла может рассуждать, чувствовать, действовать, как умерший при жизни. Иногда хозяин создаёт настолько точную копию, что она вводит в заблуждение его самого, и он начинает верить, что действительно воскресил любимого. Но кукла остаётся куклой.

- То есть, может быть, я – уже не я? ...И я сам этого не знаю?!

- Почитай историю Эрвина и Лелии.

- А Мира? Мира знает это? Нет?!

- Я говорил с ней. Она сейчас безумна. Она отметает правду. Она пока не хочет её слышать, но не вини вампиршу. Так её разум сопротивляется разрушению.

- А как же мой разум? Нет, я не верю! Постойте… Как же тогда моя память? Я помню и дни, и годы без Миры!

- Если хозяин берёт для новой куклы ещё не остывшее тело, он может поймать обрывки чужих воспоминаний. Иногда они причудливо мешаются в его голове с собственными.

- Чушь!

- А свой дар ты помнишь?

Винсент сделал усилие, попытался представить это. Дар, избранный – что стояло за громкими словами? Сейчас они катились с языка гладкими камешками, не оставляя никаких следов: ни мыслей, ни эмоций, ни воспоминаний. Что это было? Тепло, свет… - вертится в голове, но это клише. Он пытается рассуждать, а должен бы просто знать!

- Не помню.

- Ты говорил, что видишь carere morte как прорехи в ткани мироздания. Ты говорил, их проклятие – рой чёрных точек, мешающий разглядеть их сияющую жизнь.

- Какая чушь! - он нервно засмеялся. – Не помню!

- Поэтому нельзя отметать этот вариант вашей с Мирой связи. Человек, что находится передо мной – отражение вампирши, о котором она не догадывается.

- Она говорила, что хочет вернуть мне жизнь.

- Это невозможно. Ты мёртв, и твой хозяин – не Бог. Я жесток, говоря такое, но делаю это лишь затем, чтобы избавить тебя от иллюзий.

Однако Миру Латэ не спешил избавить от иллюзий… И Винсент то негодовал, то соглашался с ним. Двое безумных – это уж слишком. Сначала нужно установить, какова на самом деле природа их связи: «хозяин – кукла» или что-то иное? Винсент много раз порывался прочитать историю Эрвина и Лелии, но останавливался в последний момент. Он боялся, что эта сказка станет его новым приговором.

Он вспомнил, что вампир назвал его Аланом Вако и усмехнулся. Но усмешка застыла на его губах. Алан Вако… Винсенту часто говорили, что он очень похож на дядю, которого он никогда в жизни не видел. Он знал и о том, что Мира была влюблена в своего сводного брата. Она и пошла за Аланом по пути carere morte только из-за любви – как многие девушки в Карде. Может быть, она сделала себе куклу в память о нём?!

Это было уже слишком. Слишком страшно. Винсент бросился в библиотеку, схватил книжку сказок Карды. На истории Эрвина и Лелии лежала закладка.

«Эрвин был вампиром, Лелия, его возлюбленная, смертной. Лелия была дочерью герцогов Карды, живших на Пустоши. Она была юной девушкой, любила солнце, ветер, утреннюю росу на траве… Она любила смотреть на белые облака в голубом небе и представлять их сказочными птицами. Она рисовала цветы яркими красками и сама была как цветок. Она знала лишь день, а ночью как и все смертные закрывала глаза и видела сны. Строгие родители запирали её в комнате в самой высокой башне замка. Там она засыпала, и Эрвин тихо входил в её окно.

Лелия считала Эрвина сном. Он был её-любимый-сон. Они летали над спящей Кардой. Он надеялся, что, увидев красоты Ночи, она полюбит и Её, но Лелия не смотрела вокруг и не видела ничего, только его. Перед рассветом они прощались.

- Почему ты не можешь остаться? – спрашивала Лелия и протягивала к нему руки.

- Я не такой, как ты, - отвечал он и уходил.

Однажды она попросила:

- Так расскажи, как стать такой, как ты? Я хочу быть с тобой всегда: и ночи, и дни.

Carere morte не вправе отказывать в своём проклятии тому, кто жаждет бессмертия. Но Эрвин оставил Лелию смертной. Он видел, Солнце было ей всё же милее, чем он.

Больше он не приходил к ней. Только издали любовался ею, ночами охраняя её дом и её сон. А Лелия уже не могла обрести при свете Солнца ни любви, ни покоя. Она грезила встречами с Эрвином. Она была слишком юна, чтобы различать сны и явь! Каждый вечер она молилась, чтобы вернулся её любимый сон, и возлюбленный приходил к ней. Они держались за руки, она улыбалась ему… а на самом деле темноте и пустоте своей комнаты, ведь это был лишь сон, обман.

Она начала болеть, таять, всё больше времени проводя во снах и всё меньше в жизни. Родители приглашали докторов, а те лишь обескуражено разводили руками и советовали поспешить с замужеством. Но однажды «Эрвин» вновь пригласил Лелию полетать, и она шагнула за ним в окно: она не умела узнавать сны и обман!

Она упала с самой высокой башни замка и разбилась насмерть. Настоящий Эрвин не успел подхватить её! Он в это время по приказу владыки сражался со служителями ордена, в те далёкие времена опутывавшими Карду своими сетями. Когда он пришёл к её дому, родители уже погребли тело Лелии в склепе. Он нашёл свою возлюбленную мёртвой, твёрдой и холодной как камень.

В тёмной зале горели свечи, она лежала на каменном ложе, усыпанном яркими цветами. Лицо её было закрыто вуалью: она сильно разбила его при падении, но Эрвин откинул вуаль, не испугавшись, не отвратившись, поцеловал её истерзанные разбитые губы, а потом закричал, отрицая её смерть, споря со Смертью: «Она жива! Она будет моей!» Должно быть, он плохо видел от слёз, ведь Лелия была мертва, давно мертва.

Но он поделился с покойницей бессмертием, и девушка очнулась, открыла глаза, приподнялась. Ненужная вуаль, рассыпав цветы, легла на каменный пол, и слёзы Эрвина высохли: Лелия вновь была прекрасна, юна, весела; она улыбалась, протягивая к нему руки.

Теперь они могли быть вместе всегда: и ночи, и дни. Эрвин забрал Лелию к себе, поселил в лучшей комнате своего дома. У неё появился собственный новенький гроб из светлого дерева. Ночами Лелия была послушна и весела, лицо её светилось в лунном свете, и радостная улыбка не сходила с него, она вновь не смотрела вокруг – только на него. «Ты забыла Солнце?» - спрашивал Эрвин, ревновавший её к вечному источнику света. «Да, - отвечала Лелия. - Я люблю тебя». Днём же, когда Эрвин крепко спал, она, бессонная, вертелась в своём гробу. Она не знала Солнце, но помнила, что мертва, давно мертва. Она выла в тоске и сдирала в кровь пальцы, царапая изнутри свой новенький красивый гроб…»