Ученый потихоньку пробуждается от спячки, утро не лучшая часть дня, но он набрал высоту и может философствовать ни о чем, сколько она станет его слушать. Довольно. Амалазунта, хотя и уязвлена его инфантильностью, все же считает визит удачным. Сделка состоится. Он даст согласие - почти уверена. Поупрямится, поумничает и даст. Он действительно тяжеловат на подъем, обладает сильной инерцией покоя, его трудно сдвинуть. Но теперь, придя в свой кабинет, он не сможет по-прежнему смотреть на его стены, не сможет по-прежнему рыться в пыли, мысли примут совсем другой оборот, нужный ей, Амалазунте, и больше никому. Ослепнув от перспектив, бросится из надоевшей комнаты вон, почувствует вдруг смрад, духоту; продышав там десятилетия, не сможет вздохнуть и раза после ее слов, подъюлит к ней и станет тем, кем она его сделает, И тут нужно набросить ему на шею хомутик, маленький хомутик из тонкой, невесомой, но очень прочной шелковой нити. Сейчас рано, сейчас его надо приручить, чесать ему за ухом, а потом - хомутик.

Настораживает одно: как бы его медлительность теперь не обернулась зазнайством, сознанием своей нужности, своей роли (ничтожество легко впадает в величие), а он не начал вести себя так, будто оказывает ей огромную услугу. И другое, похуже, как бы он, освоившись, не попер на нее. Вот тут-то и пригодится хомутик, и война ей предстоит еще немалая, но освоиться - это время, а он, как практик, большой тюфяк, если закрыть глаза на земельные грабежи в Этрурии. А если открыть? Но каким бы Теодат ни был, он для нее остается наилучшим вариантом. Ей просто надо поближе его подозвать и получше, повнимательнее рассмотреть при ярком свете, а не в тени аллей. Двоюродный братец, формальный правитель, такой же, как Аталарих. Она привыкла править фактически при подставной фигуре, чучеле, набитом соломой. Старое чучело износилось, излохматилось, выцвело, непохоже на стража, и вороны не боятся его, вот-вот свалится, новое, свежемалеванное, странное, уже почти готово и лежит в мастерской; наступит день, и его выставят на палке сторожить от охамевших хищных птиц большой огород - Италию. Надо осторожно намекнуть ему на его чучельское призвание. Он боится не справиться с делами - может не бояться, потому что с делами будет справляться и справится по-прежнему она. Теодат понимает: ему остается корона и видимость первого лица на второй роли; не долго же его продержали под наркозом самообольщения, упоения перспективой - ровно столько, сколько хватило на кокетничанье своими способностями. Девочка считает себя хорошенькой, а говорит: дурнушка, набиваясь на комплимент, а ей ни критики, но и ни комплиментов, а только осаживают: дескать, под венец никто и не зовет, можешь не расстраиваться.

Вот и Теодата гладили, чесали да и мордой об забор. Амалазунта решилась сделать это именно теперь, а не после выборов, как намеревалась сначала (по поведению рыбки было видно: клюнет), чтоб между ними была полная ясность и каждый встал на свое место и не давил ног другому. Еще пусть запомнит: ее визит - тайна, они теперь связаны, почти союзники, и решать надо поскорей.

Теодату самому интересно оттого, куда он заехал. Жил тихо, мирно, ни в ком но искал и в нем не искал никто. Писал, читал, поучал землю стоять на месте, а солнце двигаться по небу, звезды спокойно висеть, чувствовал счастье: они его слушались. Ребята, они меня слушаются - говорил. И вот ходит и носит в кармане яд. Амалазунта запаслась неплохой гарантией - его смертью в случае неудачи. Тогда в удаче он заинтересован больше нее. И будет рылом рыть землю для победы, но и о спасении подумать не помешает. Как лазейка остается словесный договор с Гипатием и Деметрием, не скрепленный ничем, даже обыкновенным честным словом, продажа Этрурии Юстиниану за сенаторское кресло. Но там с ним будут говорить, пока он с положением, владелец, пока земля не конфискована. Стоит провалиться, теряется земля, и император машет рукой. Более реально грубо и просто удрать на корабле с деньжатами, которые имеются. Приготовить корабль и сразу после совета или с самого совета выйти под предлогом мочеиспускания и - бегом по лестнице в развевающемся хитоне на пристань. Так вот: все эти страхи очутиться в яме со зверьми или потерять землю, сенаторское кресло в Византии под крылышком всемогущего всеблагого, как бог, Юстиниана могут окупиться шансами на поруку, и каков шанс на нее? Десятый раз задает он себе этот вопрос и десятый раз оставляет его без ответа. Даже взял в руки свинцовую палочку и чертит ею, на листе пергамента: лучше думается. Но ответ, даже если б он был, ничего уже не решал. Доверяя порыву, пошел он на аферу, доверяя порыву, секундному обстоятельству, способности мгновенно среагировать следует и продолжать.

Таков настоящий путь политика, кабинетное думание программирует, но не приводит к решению, просто расчищает им в хаосе дорогу, к решениям правильным, искрометным, гениальным приводит только секунда, не представление острой ситуации, но ситуация сама. Перестав быть прежним ученым, Теодат перестал быть прежним Теодатом. Аналитические способности его ума, составлявшие глазное содержание прошлой жизни, теперь - второй плен, досуг, действия.

Теперь уже сама Амалазунта пытается смирить его чрезмерное рвение. Пугало слишком расходилось, пугалу бы не стоило усиленно двигаться. Ей совсем не нужно, чтоб Теодат справился со своими выборами сам, получил признание у знати, той ее части, которая признает только наследство по крови. Для этих людей Теодату нужно только показать себя, показать лишь то, что он совсем не так плох, как о нем думали до сих пор, и вполне сойдет за правителя, коль сходили предыдущие. Он может даже выползти на противопоставлении себя Амалазунте как лучшего претендента и сделать вид: дескать, это ему с самого начала надо было быть на ее месте - Италия бы только выиграла. Амалазунте, понятно, совсем ни к чему такой поворот. Его победа на выборах старейшин почти очевидна теперь, но так же плоха для нее, как его поражение, которое не исключено. А ей не очень-то хочется кусать локти во время прений, во время доводов очередного выступалы и видеть, как поток уносит ее хрупкие кораблики, предоставленные самим себе, вышедшие из-под ее власти. Его победа - его задранный нос. Как бы родственничек не проявил прыти и по заключению союза с теми, кто его не терпел, выбирать не собирался, но ее ненавидел все же сильнее и голосовал только ради уничтожения своего давнего врага. Она прекрасно все понимает, ее чутье на редкость прозорливо. Тогда, если опасения не напрасны (хотя Теодат, по ее мнению, все тот же тюфяк), следует поступить таким образом. Преданную ей готскую знать ничего не стоит склонить на сторону Теодата, она уже на его стороне благодаря заступничеству самой Амалазунты (при помощи этой же знати она и заблокирует его потом); нейтралов, которые за наследование по крови, Теодат сам привлечет к себе, а оппозицию, самых ярых, признающих одного Теодориха и никого из его последователей, считающих, что идея государственного руководства неузнаваемо извращена, надо поставить перед фактом. Теодат получает власть без выборов - вот факт, из рук Амалазунты, но это уже грязная сплетня, и с ней необходимо бороться.

Едва Аталариха отпели, едва смолк епископ, внесли гроб с телом в фамильный склеп, поставили в нишу, едва заперли склеп, как провозглашен новый царь. Готы бегут с похорон в панике, прямо в траурных одеждах, ругаются последними словами, хватаются за мечи. Спокойно, ребята! Во дворце безликие солдаты через метр (единоначалие и единообразие - два священных признака войска тут налицо) один от другого, Амалазунта в трауре, но пикантная: успокойте же их. Готы выходят к готам, по-товарищески просят прекратить шум. Царь избран законный, настоящий, достойный муж: в его уме они убедились за прошедшие недели, от бога - не от людей, от бога, понятно, лучше. Они уверены, что предложат лучшего? Ведь вовсе нет! Где возьмут, кого? Кандидатов-то почти и нет, а если есть, надо еще посмотреть, кто его знает. Уверены они, что за их кандидата будут голосовать большинство старейшин с правом решающего голоса,- нет, не уверены. Тут, на троне, никто не идеал, идеалы берутся из зародышей, из матки общественного развития. Теодат нетверд, и его всегда можно переделать, поправить, перевоспитать. Он сам понимает такую необходимость, не откажется переделаться, и они общими усилиями, возможно, и создадут идеал. Второе: если они переживают о женщине, то могут быть спокойны: она отойдет на задний план и как правительница утратит авторитет. Весь ее авторитет держался на авторитарности, а доверия, кажется, и не было. Авторитарность кончилась, за Амалазунтой не остается даже права давать советов - они позаботятся, ее вышвырнут из дворца со всей ее византийской политикой. Страна пойдет по своему новоитальянскому готскому пути, пути прогресса.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: