Пожалуй, отправная идея найдена. Теперь Теодат все свои самостоятельные решения спускает в адрес старейшин, которые служат громоотводом. И чтоб проверить, насколько устройство удалось, отдает приказ убить ее верных слуг, тех, с которыми поцапался из-за земли в Этрурии, которые якобы (сама сказала) ему мстить собирались. Слуги убиты.

Амалазунта мечется, места себе не находит, чувствует, как в боли, горечи и смятении утрачивает способность холодно и здраво рассуждать. От кого исходил приказ? Требует, чтоб ее пропустили к Теодату. С каких пор ее не пускают к нему? Отпихивает оробевшего верзилу с копьем в ногу толщиной у двери и врывается.

Его рук дело? Пусть отвечает, в конце-то концов. Именем всех богов, и христианского в том числе!

Не владея собой, орет бессмысленные оскорбления: ничтожество, дрянь, ублюдок, подонок, каких мало.

Ну, убей меня, убей, на, изнасилуй, потом убей!

Движется на него, в ее руке появляется острый тонкий нож.

Теодат бледнеет, отступает к своему столу, где у него оружие. Звать никого нельзя, позорно звать кого-то теперь, нужно справляться с ситуацией.

Амалазунта протягивает нож за лезвие ручкой слоновой кости к нему: если у него нечем убить, то она захватила инструмент с собой.

Он, естественно, ничего не знал о деле трех старейшин и о пирамиде из трех голов и не ожидал такого бурного эксцесса. Теперь поздно сожалеть и сокрушаться, признаваться - тем более, сваливает с себя всю вину на готов: они-де убили, не знает даже, кто именно, отомстили, наверное.

Отомстили? Хорошо, тогда - вынимает из местечка между грудями обрывки проскрипционного списка и называет первые в нем зачеркнутые имена. Пусть и он отомстит и отдаст приказ схватить этих. Она уверена - они.

Теодат несколько удивлен: у Амалазунты есть волшебное зеркало, невидимкой сидит на их советах - имена принадлежат тем, кто недавно требовал (от него) ее заточения. Мнется: подумает.

Пусть думает, только тогда, раз он такой тюхтя, один дружеский совет напоследок: надумает себе же на смертный час. Где нужно смело проливать кровь, там не помогут финты ушами!

Теодат невольно улыбнулся афоризму. Жизнь, по его мнению, большой импровиз. И только тогда жить интересно, когда импровизируешь. Он начинает после ряда удачных ходов и комбинаций входить во вкус. Готы требуют у него проверки государственной казны, которую похитила Амалазунта. Похищение казны - государственная измена, преступление, карающееся смертной казнью, как бы ни высоко было положение преступника. Если не похищала, как утверждает, пусть разрешит проверку казны старейшинам и специалистам по нумизматике и драгоценностям. Казначей подкуплен, они не хотят его слушать, его голова полетит первой, если в сундуках недостанет. Амалазунте, понятно, ни слова, все гурьбой к Теодату и в лицо высказывают нелицеприятные вещи. Он-то сам видел казну?

Теодат впервые не знает, как себя вести, прижат к стенке элементарным вопросом. Ссылаясь на усталость и мигрень, разгоняет толпу. Пусть они придут завтра, когда он будет чувствовать себя лучше. Тащится к Амалазунте и первый раз за все время набрасывается на нее.

Если она хочет, чтоб он правил заместо нее, то пусть, по крайней мере, не ставит его в дурацкое положение перед подданными: где деньги?

- Он прекрасно знает где - в казне.

- Но там же ничего нет!

- Это все, что принадлежит по наследству государству, остальное принадлежит по наследству ей, Амалазунте, и составляет ее личное богатство.

На следующий день готы орут, что их ограбили. Казначея спросили, куда дел, молчал, пока не начали сворачивать голову, признался: отдавал по каким-то накладным, и больше не спрашивайте. Открутили голову совсем, как петуху, как пообещали.

Свирепые вооруженные люди, полные патриотических чувств. Смутное ощущение предательства в сердцах у всех: их продают за их же собственные деньги, черная измена невидимкой ходит рядом. Их не остановить и не успокоить; теперь Теодату, как это ни рано для него, важно самому санкционировать их поступки. Если они сейчас обойдутся без него, значит, научатся обходиться сами. Не в лучший свой час отдает он приказ арестовать Амалазунту; гордая женщина схвачена, как воровка, в тот момент, когда собирается бежать в гавань. В белом платье, в накидке, простоволосая, с ларцом заветных писем и фамильных драгоценностей под мышкой. Грубо хватают, опутывают, бросают в телегу, везут в Этрурию, на озеро Вульсина, в потаенное место. Там о ней никто не узнает, никто не услышит, ни одна собака.

Готам идея приходится по нутру. Но и тут они стараются выполнить задуманное творчески, привнести в задумку свое, готское, давнее, уже не доверяя никому - самому Теодату, самим себе. Амалазунта не должна ускользнуть. И для этого каждый должен подозревать каждого в тайном сговоре с ней.

В Этрурию везут в тряской колымаге, сопровождает эскорт - масса солдат и слуг, плотным кольцом оцеплена телега, со стороны видимость - воз оружия. За две-три мили перед озером Вульсина солдаты разбивают лагерь, отдыхают несколько часов. Амалазунту сажают на лошадь, и четверо вожаков, чьи фамилии значились первыми в ее списке, после вычеркнутых из него навсегда, везут ее по узкой тропинке до озера, предварительно отдав приказ всем оставаться на своих местах до их возвращения. Особые люди должны будут проверить уже без них, как он выполнен. У озера спешиваются, развязывают ей глаза, затыкают рот, садятся в лодку и гребут по направлению к небольшому живописному островку в центре озера. Островок - рукой подать, но на деле оказывается далеко. Работают, торопятся, сильно потеют под кожаными рубашками готы, черные круги расходятся по широким спинам. Причаливают, вынимают из лодки пленницу, несут ее на руках, она почти потеряла сознание от страха перед расправой.

- Что со мной сделают, с дочерью Теодориха? - спрашивает она, едва вынут кляп.

- Ничего, посиди тут, голубка.

Обращение меняется: цель достигнута, поят, кормят из походных бурдюков. На острове небольшой домишко в стиле римских укреплений, но не для осад, а экзотический, несколько декоративный. Прямиком в воротца, все мизерное, сувенирное, игрушечное, как из кубиков. Крохотный донжончик во дворике в три этажа с подвалом, с многочисленными входами и выходами, в том числе и на стену, с подземным ходом к озеру из подвала, лазейкой на выступ (подобие балкона) с третьего этажа - все осмотрели. Вытащили дрыхнущих ленивых слуг, растрясли, разбудили пинками, спросили, сколько слуг всего,- трое; где третий? - рыбку ловит, заставили заколотить все лишние дверцы, выходы заложить камнями, сломать балкончики: там, где хорошо играть в прятки, плохо играть в тюрьму.

Слуги, бездумные, как ишаки, сделали половину работы прежде, чем осмелились спросить, кто они такие.

От Теодата - был ответ. А женщина - сумасшедшая, истеричка, кликуша, предсказывает небылицы, выдает себя за пророчицу и королеву. Когда какой период. Сейчас у нее - королевский. Охранять, не верить ни одному слову, никуда не выпускать: ни к озеру, никуда, правда, тут без них обойдутся, но и они чтоб знали. Стоит отпустить на шаг, тут же накличет змей и гнусов, забурлит озеро, поселятся в нем чудовища, всю рыбу пережрут, примутся за людей - такие у нее способности.

Слуги, все трое и третий - с рыбкой, стоят плотно, слушают. Двое остаются, решили наплевать на свои «академические» занятия при дворе: Амалазунта поважней, двое уезжают обратно.

Как ни связывали солдатам языки (а без солдат тоже не обойтись), пошел слух: Амалазунта в заточении.

Кто разболтал - немедленно пресечь.

Все говорят, на базаре говорят, на улицах говорят.

Пустить контрслух: не в заточении, а оберегается, ей-де угрожала смертельная опасность, и она оберегается. Кому хочется отвечать за народную молву?

Теодат строчит Юстиниану послание, полное оправданий. Собакой стоит на задних лапках, машет хвостиком. Не раздражать Юстиниана, не раздражать Юстиниана - нашептывает себе под нос.