— Я сейчас закричу, — отчего-то шепотом сказала она, глядя на меня.

— Лучше треснись головой об стену, — посоветовала я.

Ленка незамедлительно проделала это, со всей дури приложившись затылком к спинке кровати.

— Чего это с ней? — озадачилась Ларинцетти.

— Дура она, — разъяснила я. — Я ей в шутку сказала — «треснись об стену», она и сделала.

— Алёна, — тихо сказала она, — ты ей ничего не говорила!

— Точно? — усомнилась я.

— Да я тебе что, врать буду?

«Покукарекай, милая», — подумала я, глядя на Ленку.

— Ку-ку, — неуверенно сказала она, покосилась на меня, прокашлялась и снова открыла рот: — Кукарек-к-ку!!!

«А сейчас попрыгай на одной ножке вокруг кровати, и не забывай кукарекать», — ласково подумала я.

Ленка незамедлительно сползла с кровати.

Я с материнской гордостью смотрела, как она старательно прыгает на ножке и кукарекает, утирала сухие глаза и с умилением шептала:

— Эх, сдала, сдала я экзамен на манипулирование!

— И как у тебя это получилось? — недоверчиво хмыкнула Лариска.

— Просто пришло мое время, — улыбнулась я.

Эйфория от того, что я все же смогла это сделать, заставила меня на время позабыть о вражде с Лариской. И она почувствовала это, и сама как-то потянулась ко мне.

— А давай развлечемся тут на славу? — хитро усмехнулась она.

— Да я только за! — с энтузиазмом ответила я.

И работа закипела.

Вскоре Ларискин Витенька противной коричневой краской для пола рисовал цветочки и снежинки на дорогущих шелковых обоях, а моя Ленка наряжала елку. «В лесу родилась елочка, в лесу она росла», — напевала она при этом, да так душевно, что меня аж на слезу пробивало, жаль только, что мертвые не плачут.

Неугомонная Лариска отыскала розовую балетную пачку, диадему, все это напялила на жирного Витеньку и заставила плясать танец маленьких лебедей.

Он так потешно старался, перебирая короткими волосатыми ножками, что мы просто покатывались со смеху.

— Светает скоро, — тревожно сказала я, поглядев за окно.

— Да погоди ты, — отмахнулась Лариска. — Я в одной комнате синтезатор видела, так что есть елка — пусть будет и утренник!

— Разумно, — согласилась я.

Итак, возле елки была поставлена табуретка, на нее по очереди залазили Витенька с Ленкой, пели песенки, после чего я выдавала им по печенюшке. Были уже исполнены и «Золотые облака» от Иванушек, и «Я тебя люблю» Носкова, и «Супердетка» от Пропаганды.

— Ну все, пора, — тревожно сказала я, глядя на часы.

— Да погоди ты, — меланхолично отозвалась Лариска. — Витенька, на табуретку! Напоследок — мою любимую, от Юли Савичевой!

Она тронула клавиши, и нежная мелодия наполнила комнату.

Витенька, в розовой пачке с торчащими из-под нее красными трусами в полоску и диадеме проникновенно запел:

— Послушай, ты был прав…

Послушай, мне не больно…

И сердце без тебя

стучит спокойно…

Послушай, я ушла

Послушай, то, что было

И скажет тишина,

что я любила…

Я расчувствовалась донельзя, достала сразу горсть печенья для певца и подпела:

— Ты сердце мое,

прости за любовь,

остыло…

Послушай меня,

я просто любила…

— Хорошо поет, мерзавец, — лирически бормотала Лариска, — еще немного, и я не смогу его укусить.

Мужик допел, подбежал ко мне за подарками, я сунула ему в потную ручонку печенье и погладила по голове:

— Умница, хороший мальчик, а ну теперь беги к тете Ларисе. Ленка, а ты давай ко мне.

Девушка тут же стала, подошла ко мне, доверчиво опустилась передо мной на колени…

— Я не могу! — отчаянно крикнула Лариска.

Я обернулась — она смотрела на Витюшу, который уже запрокинул голову и покорно ждал.

— Не могу! — помотала она головой.

— Витя, спой ей Киркорова, — проникновенно велела я.

— Зайка моя, я — твой — тазик! — с готовностью отбарабанил он.

— Молодец, — похвалила я его и обернулась к Ленке.

Коснулась губами ее шеи, понюхала, ощутила, как близко-близко бьется ее пульс.

— Лена, очнись, — мягко попросила я и взглянула ей в глаза.

За спиной забулькал прерванный на полуслове Витенька, жалобно застонал, словно подстреленный зайчонок. Ленка обвела глазами перевернутую вверх дном гостиную, украшенную колготками и картофельной шелухой елку, изуродованные обои, и испуганно спросила:

— Что это?

— Ёлка, милая, — ласково улыбнулась я. — Подарок хочешь?

— Хочу, — отчего-то она даже не задумалась, прежде чем ответить.

— Лучший мой подарочек, это ты! — промурлыкала я и одним ударом вбила клыки в ее шею.

Я все простила ей в этот миг. Более того — я испытывала к ней огромную, щемящую нежность, видя боль в ее глазах, чувствуя, как бьется она в моих руках, а жизнь ее по капле перетекает в меня, обжигает мои вены, огненным вихрем клубится где-то в груди…

Я баюкала ее на руках, словно мать своего ребенка, и драгоценнее ее никого для меня в этот момент не было.

Наконец последние капли стекли в меня, сердце ее как-то растерянно стукнуло еще пару раз, словно не веря, что больше нечего перегонять по венам, и замерло.

Навсегда.

Я отлепилась от ее шеи, нежно погладила Леночку по светлым волосам и отнесла в кроватку. Укрыла одеялом, чмокнула потеплевшими губами в лоб и пошла искать Лариску.

Та все еще сосала своего мужика. Морщась, причиняя ему неимоверную боль, в общем, без души она это делала.

Увидев меня, она обрадовалась. Оторвалась и с надеждой предложила:

— Хочешь?

— Спасибо, я сыта, — покачала я головой. — Так что сама.

Она разочарованно снова приложилась к мужику, а я села рядом и заглянула ему в глаза. Глубже, глубже…

И на миг мне показалось, что это глаза Антона.

«Я никогда не встречала таких парней, как ты, — печально шепнула я ему. — У меня все в душе переворачивается, когда я вижу тебя, и, будь у меня сердце, оно бы билось со скоростью сто ударов в минуту. Мне так жаль, что я раньше не встретила тебя, любимый. Мне так жаль…»

Я пила его боль, оставляя взамен щемящую нежность, с замиранием следила, как тает его пульс.

Это было так… завораживающе и чудесно.

— Все, — короткое слово оборвало сказку, я вздрогнула и подняла глаза. Лариска с отвращением вытирала губы шуршащей балетной пачкой.

— В нем еще есть жизнь, — возразила я.

— Да какая там жизнь, — махнула она рукой. — Через часок все одно сдохнет.

Я посмотрела в умирающие глаза — снова нахлынула боль. Его боль.

«Тсс, все хорошо, — нежно погладила я его по голове. — Я рядом».

А потом я поцеловала его запястье, и, прокусив вену, допила его — до последнего вздоха. До последнего стука сердца.

— Ты прямо мать Тереза, я смотрю, — хмыкнула Лариска.

— Надо в жизни делать добрые дела, — рассеянно отозвалась я. — Уходим.

Через минуту наши каблучки уже цокали по двору. Охранник, увидев нас, вышел из будочки и открыл дверь.

— Всего доброго, — вежливо попрощалась я.

— Еще заходите, — радушно пригласил он.

Мы переглянулись с Лариской и, не сдержавшись засмеялись.

— А что я такого сказал? — недоуменно спросил охранник.

Мы, полные сил и крови, легко побежали от него по дороге к кладбищу.

— Знал бы он! — смеялась Лариска на бегу.

— Да сохрани Господь от таких гостей! — поддакивала я.

Мы снова были подругами, и это было замечательно.

— Послушай, а как бы ему память стереть, а? — вдруг остановилась Ларенца.

— Зачем?

— Но ведь завтра он следователям про нас расскажет!

— Пусть, — пожала я плечами. — Мертвым закон не писан. Не станут ведь они нас откапывать, чтобы в тюрьму засадить, верно?

— А ведь и точно! — пакостно захихикала она, и мы, сняв туфельки, снова побежали домой. Нас переполняла легкость и эйфория. И чувство, что мы — живые.