Как ни странно, но даже здесь, в стране не тающих снегов, большей частью формирующихся в смеси с грязью от беспрестанных пеплоизвержений, он, как и в разреженном, казалось бы, лишенном различий космосе, находил не менее удивительные оттенки и цветовые сочетания: ярко красный с ультрамарином, изумрудный с желтым, оранжевый с лазурью, шоколадный с цветом слоновой кости, черный с золотом.

Порой ветер утихал. Но такое случалось редко. Большей частью в поисках диплогенита, в условиях девяти-десятибального шторма, ему приходилось преодолевать высоченные заструги и буквально прорубать дорогу в стене слежавшегося снега.

Впоследствии, возвращаясь к микролету, он отмечал: если указатель барометра отклоняется влево — буря усиливается; если вправо — ветер крепчает; если остается на месте — ураган свирепствует с прежней силой.

Изрядно намучившись, едва не отморозив лицо и пальцы, Шлейсер пришел к неутешительному выводу: диплогенита на Каскадене нет. Хотя по-другому, наверное, и быть не могло. Концентрация дейтерия на поверхности и в нижних слоях атмосферы была очень низкой — планетарное магнитное поле отклоняло потоки космических частиц, а те, которые и прорывались, нейтрализовывались уже на уровне стратосферы.

Единственное, чего удалось достигнуть во время арктических походов, так это лишний раз подтвердить тезу об активной работе недр, свидетельствующей о продолжающемся разогреве планеты. Здесь, как нигде, с особой отчетливостью проявлялись радоновые фонтаны, места выхода которых в других регионах затушевывались радиоактивностью слагающих литосферу структур.

Немало времени уделял он и подводным экскурсиям. Правда, поначалу море особого интереса не вызывало. Да и перспектива копаться в придонном хламье не особо привлекала. Но после того как Фил обучил его обращению с аквациклом и раскрыл глаза на красоты водного мира, путешествия в царство экзонептуна стали такой же потребностью, как занятие геологией и обследование космоса.

Предвыборная кампания даже краем не коснулась колониантов. Мало того, что они находились на окраине цивилизации, так еще и были лишены права голоса. С высот осознания масштаба мегастениума, Шлейсер отчетливо представлял степень своей ничтожности как индивидуума, и нисколько по этому поводу не комплексовал. Да, как индивидуум, растворенный в многомиллиардной массе, как личинка сперва вскормившего, а потом и отвергнувшего его общества, он действительно ноль. Но, вот, как личность, наделенная интеллектом и знаниями… Тут, пожалуй, имело смысл подумать и переоценить отношение как к самому себе, так и к тем, кто по обыкновению паразитируя на доверии находящихся волей судьбы ниже, лишил его работы, общения с близкими, да и вообще права на достойную жизнь. В том, что кто-то на нем нажился, сделал карьеру, закрепился на иерархической лестнице, он ничуть не сомневался. Мало того, наверняка и неизвестно в каком количестве благоденствовали те, кто вообще не был заинтересован в его возвращении. Кто он теперь? Отработанный материал. Подопытный экземп. Социальная перльстатика уже не позволит отрыгнуть его обратно. А может, есть такие, кто и вовсе желают его смерти. Допустим, не сейчас. В конце эксперимента. Откуда ему знать. Наверное, Янз и Схорц тоже не знали уготованной им участи. А может, знали? Или хотя бы догадывались?.. Как теперь это выяснить?.. Иногда, в минуты особо тяжких раздумий, его захлестывало желание достать тех, кто так бесцеремонно сломал его жизнь, искалечил судьбу… и даже досадить всему миру. Естественная реакция осужденного, не смирившегося с мерой назначенного наказания. Только как это сделать? И как вычислить тех, кто, может даже в тайне от официального Собрания, готовил материалы, принимал решения? Изощренные, навеянные игрой воображения прожекты вызывали сладостное чувство. Но всякий раз, обдумывая планы виртуальной мести, он в конце концов рассеивался, обессиливал и, будучи не в силах выделить конкретного противника, в очередной раз смирялся, в чем-то приспосабливаясь к течению событий, а в чем-то и пытаясь противостоять далеко не всегда складывающимся в его пользу обстоятельствам. В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что в воздухе витают признаки тревоги. Да, в поселении назревал кризис. Но в чем заключалась причина все более явственно проявляющегося раскола, он не знал. Хотя кое о чем догадывался. Да, он так и не смог прижиться в обществе таких же отщепенцев, не сумел подобрать ключи к душам тех, кого, по правде говоря, втайне считал если и не полуобезьянами, то по крайней мере существами низшей социум-категории. А такое, как известно, не прощается. В подобных случаях рано или поздно тайное становится явным. И тогда приемы мимикрии сменяются отчужденностью, зачастую перерастающей в открытую вражду.

2

Занятый своими мыслями, Шлейсер на какое-то время забыл об истории с рындой. Фил тоже ни о чем не напоминал, но, судя по дальнейшему поведению и время от времени бросаемым на него косым взглядам, испытывал тщательно скрываемую настороженность и сомневался в правдивости ответа кампиора. Остальные тоже не отреагировали на его находку, хотя Шлейсер готов был голову отдать на отсечение: они знают о ней, причем тоже испытывают по этому поводу определенное беспокойство. В последнем он имел возможность убедиться после того, как однажды поутру заметил у места стоянки микролетов Арни. Майор ползал на четвереньках и явно что-то искал. Заметив Шлейсера, он встал, стряхнул с колен песчаную крошку и, не сказав ни слова, демонстративно удалился. Такое поведение могло означать лишь одно: здесь происходит или когда-то происходило нечто такое, чего ему, отверженному даже в среде отверженных, знать не положено.

Как бы там ни было, но Шлейсер старался поддерживать с колониантами если и не приятельские, то по крайней мере пристойные добрососедские отношения: до мелочей контролировал свое поведение; следил за речью, интонациями, выражением лица. И всякий раз, когда требовали обстоятельства, проявлял взвешенную долю внимания к побуждениям каждого.

Его обходительности и деликатности могли бы позавидовать самые изощренные адепты этикета. Команда “Ясона” была бы повергнута в шок, увидев его таким. И все понапрасну. Его не то чтобы откровенно избегали или сторонились. Нет, ничего такого не было. Внешне в окружении ничего не изменилось. Неприязнь?.. Пренебрежение?.. Нет, этого не наблюдалось. И вместе с тем, он все больше убеждался: его, без объяснения причин, упорно держат на дистанции. В поведении илотов все чаще стали проявляться признаки каких-то необъяснимых перемен. Тончайшие, почти неуловимые нюансы. Но и этого было достаточно, чтобы понять: коллектив, если можно так выразиться, разделился на две половины — с одной стороны Шлейсер, с другой все остальные. Неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы Шлейсер, и опять же случайно, снова не привлек внимание к теме предшественников.

А все началось, казалось бы, с малого. Ему вдруг захотелось сделать в своей комнате перестановку: в ясные дни утреннее солнце било в изголовье, а это не всегда доставляло удовольствие. Передвигая нехитрую мебель, перетряхивая содержимое самозакрывающихся ячеек и убирая по углам недосягаемую для Дзетла пыль, он заметил в нижней части стены, где раньше стояла кровать, какие-то царапины. Сперва не обратил на них внимания. Но потом заинтересовался. Откуда здесь такому взяться? Настенный пластик очень прочен. Чтобы оставить в нем след, надо изрядно постараться. Сам он такого не совершал. Тогда кто?..

Шлейсер присел и провел по стене рукой. Пальцы ощутили шероховатость линий, несомненно с усилием прочерченных каким-то острым предметом. Борозды почти неприметны, и видны только под определенным углом. Может, поэтому их раньше не заметили?!

Он бездумно уставился на стену. Линии сходились, расходились, пересекались. Потом, при мимолетном боковом догляде сложились в буквы: