— Выкладывай, что ты там насочинял, — добавил Рон. — А мы послушаем. И заодно оценим твои шансы.
Тиб встал, принял степенный вид и, окинув немногочисленных слушателей таким взглядом, будто перед ним была многотысячная аудитория, заговорил сильным, поставленным в лучших традициях ораторского искусства голосом:
— Путь от общих истин к частным определениям — путь так называемого дедуктивного анализа — ненадежен и малопродуктивен, ибо общие положения формулируются рассудком, а не обуславливаются действительностью и ничего конкретного из себя не представляют. Однако и противоположная крайность — слепое и бессистемное коллекционирование фактов — тоже не приносит результата. И наука превращается в бессистемный набор случайных догадок, в мусоросборник истин. Нет, доподлинный путь истолкования природы — индуктивный синтез. Иными словами, это метод последовательных обобщений: от частных, добытых опытным путем результатов, к все более объемным заключениям. От фактов — к причинам. Да, действительно нельзя думать, что предназначение естественных наук состоит лишь в том, чтобы приносить сиюминутный профит, удовлетвориться успехами, очевидными для всех. Подлинным двигателем знаний всегда оставались и продолжают оставаться эксперименты, опережающие практику, которые может быть сейчас кому-то и кажутся ненужными, но в целом озаряют и предвосхищают целый мир — мир будущего…
Тиб на мгновенье прервался, перевел дыхание и, удовлетворенный выражением лиц внимающих его словам слушателей, продолжил:
— После долгих лет изоляции, я только укрепился в мысли, что у природы есть план, который она целенаправленно реализует. Эволюция… Последовательная смена видов, а может и не только это… И причиной вымирания когда-то живших существ может быть только изменение генетического кода, мутации, являющиеся ничем иным как реакцией живого на изменение окружающей среды в результате глобальных процессов.
Почему в природе отсутствуют, и палеонтологические данные это подтверждают, промежуточные, переходные формы от одного вида к другому? Почему смена одних созданий другими происходит не плавно-аналоговым, а скачкообразно-дискретным способом? Дело в том, что мутацию, способную видоизменить организм, можно представить только лишь как результат приобретения клеткой нового устойчивого признака в условиях продолжительного стресса, будь то изменение уровня освещенности, радиации, химической среды, давления, температуры и так далее. Это как раз и не желают признавать креационисты, по мнению которых бог не только сотворил мир из ничего, но и единовременно создал всех когда-либо населявших этот мир существ. Да, подвергшаяся мутации клетка может погибнуть, и тогда целый род или даже более крупная биометрическая единица выпадет из эволюционного сонма. Но клетка может и выжить, выработать устойчивость к стрессовым условиям, в результате чего приобретет новый признак. В дальнейшем этот признак передается новым поколениями и сохраняется у потомков при снятии продолжающегося в течение — что особенно важно — не одного тысячелетия стресса. Впоследствии комплекс-сторож возвращается к обязанностям оберегать клетку, но уже будет вынужден считаться с новоприобретенным свойством и приспосабливаться к нему. Так действует молекулярный механизм эволюции, и ему нет альтернативы!..
— Браво! — Фил был в полном восхищении. Не удержавшись, он сорвался в аплодисменты. — Клянусь Посейдоном и его нимфами, наука многое потеряет, если лишится такого как ты дарования.
Рон и Арни тоже, не менее красочно, выразили одобрение, после чего предложили биологу продолжить речь.
— …Как известно, более двух миллиардов лет единственными существами на Земле, да и здесь тоже, были прокариоты — простейшие одноклеточные существа, лишенные ядра. Потом на каком-то этапе эволюции они объединились с другими, такими же простейшими клетками, вступили с ними в симбиоз, и в результате миллионолетнего приспособления друг к другу совместно образовали эукариоты. Несомненно, это был трудный и сложный процесс. Но именно те немногие организмы, которые выжили в ходе жесточайшего противостояния, предопределили путь дальнейшей эволюции, дали начало истинным гибридам-симбионтам, внутри которых уже устойчиво и мирно сосуществовали бывшие враги…
Тиб замолк и церемонно поклонился.
Фил от избытка чувств цыкнул зубом и мечтательно закатил глаза:
— Если то, что ты задумал, сбудется, я пойду к тебе на роль даже самого завшивленного референта.
— А я сформирую приличную охрану, — добавил Арни, отсалютовав докладчику запотевшим, истекающим пеной пласт-магом.
Реакция Рона была более сдержанной. Да и выглядел он хуже, чем месяц назад. Теперь почти с уверенностью его можно было принять за чахоточного или источенного внутренним пороком наркомана. Ввалившиеся щеки, нездоровый румянец, выступающие скулы, тихий с придыханием голос, в котором проскальзывало что-то схожее с агасферовской неприкаянностью.
— Неплохо сказано, — с усилием выговорил он. — Но я бы предостерег тебя от излишней категоричности. Не надо касаться бога. Я бы сказал так: Pater majome est [93]. И на том бы ограничился. Или вообще не трогал бы креационистов. Зачем они тебе?
— Когда твоя жизнь обесценена, и ты прошел все круги ада, тогда становится все равно, что будет дальше, — Тиб окинул его ничего не выражающим взглядом. Будто скользнул глазами, не заметив. — И никакие пасторали, никакие клевреты теизма и так называемые боги не возвратят тебя в то состояние, в котором ты раньше был. И тогда захочется не только самому подохнуть, но и весь мир уволочь с собой.
— Золотые слова! — встрепенулся Арни. — Черт бы побрал это клятое человечество! Подумаешь, пуп мироздания! Куда ни глянь в космос — везде все одинаково. И опять мы в центре мира. Херня какая-то! Если бы я вдруг встретил инопланетянина, то потребовал бы от него сделать то, о чем вымаливал мой сокамерник во время следствия.
— И о чем же он просил? — поинтересовался вспомнивший подобное состояние Шлейсер.
— Как только наступала ночь и в тюрьме все успокаивалось, он вцеплялся в решетку и орал во всю глотку: «Федералы! Нажмите кнопки!.. Нажмите кнопки!..»
— Как же ты собираешься общаться с людьми, если так о них думаешь? — Шлейсер ничуть не удивился откровениям майора.
— А зачем с ними общаться? — хмыкнул Арни. — Много ли мне надо? Место, чтобы хорошо платили. Стойка в баре. Мальфара на ночь. Честно сказать, я не выношу всяких там коллективов, товариществ и сборищ. Так же, как не могу смотреть на работу паталогоанатомов. И то, и другое вызывает рвотный рефлекс.
— Как же ты дослужился до майора?
— Служба — другое дело. Когда я вижу цель и нажимаю на спуск, то не размышляю, кто есть кто. Да и миндальничать в десанте не принято. Там каждый сам за себя. К тому же дисциплина.
— Я хочу добавить, — Фил выпятил переполненный выпивкой живот, сыто рыгнул и бросил в сторону дока испытующий взгляд. — Напрасно ты вступаешься за бога, Рон. Что он тебе дал? Способствовал карьере? Помог решить вопрос с невестой? Пришел на выручку, когда тебя засунули сюда?.. Посмотри, на кого ты стал похож. На тебе же лица нет.
— Я констатирую одно: теорию добра развивали во все времена, но теорию зла так никто и не стронул с места. У нас, чего скрывать, чуть ли не в генах заложена ненависть к чужому счастью.
— Похоже, ты начинаешь постигать истину, — язвительно ответил Фил. — Еще немного, и я уписяюсь, прежде чем ты дашь мне для анализа пробирку.
— В словах Рона есть определенный смысл, — сказал Тиб, проигнорировав реплику нептунолога. — Один известный футуролог как-то обмолвился: «…Недостаточно, чтобы мы были счастливы, надо еще, чтобы были несчастливы все остальные…» И потом, каждый из нас верит в свою, лично ему присущую точку зрения. Одни любят. Другие ненавидят. Так устроен мир. И никуда от этого не деться. Главное в том, что каждый верит в свою правду, потому что это освобождает от необходимости что-то доказывать.