Но если и так, то должны же от них остаться какие-то отпечатки? А их тоже нет. Ни одно космотомическое устройство до сих пор не обнаружило ни признаков каких-либо актов божественного творения, ни пространственных или позапространственных “экслибрисов”, ни следов жизнедеятельности высших существ, ни самих таких существ или их остатков.

Не нашла подтверждения и концепция суперформатного мыслеполя, будто бы пропитывающего континуум в виде некой метаструктуры, нейронная ткань которой складывается из “космостелл-мегаатомов”, внемасштабных струн и субвакуумных сверхпроводящих инфорт-мембран.

Словом, сигналы послужили Снарту как бы соломинкой, за которую он ухватился в надежде хоть как-то оправдать угробленное на витатестирование время. Излучение исходило из глубины скрывающегося за дипластумом звездного скопления, значащегося в кадастре под названием асторг NGC-4215M и отделенного от галактического керна изрядным шматом пустого пространства. В этом направлении всегда что-то происходило. Космогонисты, занимающиеся изучением эволюции звезд, на чем свет честили таинства, творящиеся в местах скученности масс, в том числе и не диагностируемой материи. О таких паранормалах почти ничего не знали, почему и не отваживались посылать туда пилотируемые корабли. Автоматы же не возвращались. Связь с ними обрывалась сразу после материализации посыла в приемных фильерах TR-каналов. Исходя из этого, разглядеть что-либо, кроме общего распределения масс не удавалось. Гравитационные помехи и неизвестно чем вызванное расщепление волновых потоков настолько искажали картину, что выделить какие-то детали или хотя бы ориентировочно классифицировать находящиеся там объекты, было невозможно. Обходились лишь тем, что удавалось получить из противоречивых расшифровок телескопических экспозиций, а также из того, что могли домыслить исинты. Задача была не из простых, да пожалуй и вовсе неразрешимая. Вообще-то такими вещами занимался спецотдел криптосерча при ТИВЖе. Прослушивание космоса велось везде, где только предполагалось существование планетных систем. Для каждой из включенных в поисковую сеть звезды частотный спектр распределялся более чем на два миллиарда каналов. Чтобы обрабатывать такой объем информации требовались усилия стационарного гипер-компа, чего в распоряжении Снарта конечно же не было. Даже для обработки одних лишь обнаруженных им сигналов артинатору потребовалось бы не меньше месяца непрерывной работы. Наверное, Снарт просто увлекся, что с ним не раз бывало, и перестал адекватно оценивать обстановку. Даже раз за разом выдаваемая исинтом абракадабра из невразумительных символов, иероглифов и знаков не смущала его, а только заставляла с еще большим упорством закапываться в сонм бесчисленных, но скорей всего ничего не значащих связей.

Как только Шлейсер понял что к чему, он сразу вмешался и предотвратил попытку универсала узурпировать вычислительный потенциал “Ясона”. По его распоряжению все разработки, не касающиеся главных тем были законсервированы, а информацию о NGC-4215M, его координаты и обобщения Снарта относительно космотопологического эогенеза инфортировали на Землю. Пусть там и разбираются…

Согласно положениям ГУРСа продолжительность прелиминарных, то есть рекогносцировочных экспедиций, как правило, не превышала двух лет системного времени. Обычно они завершались в срок. Сокращение или продление программ допускалось лишь в исключительных случаях. Срыв задания, независимо от причины, рассматривался как событие чрезвычайное. Провинившихся могли уволить, разжаловать или сослать в какую-нибудь “тмутаракань”. При этом ответственность за провалы неизменно возлагалась на самих аллонавтов. Но как можно требовать ответа на то, чего в большинстве случаев никто ранее не знал и даже не представлял? Отсутствие чего-либо нельзя доказать. Доказываются только положительные утверждения. А значит, доказать можно только присутствие разряда каких-то явлений или факторов, способствующих проявлению негативных последствий от этих явлений, но никак не гарантию предохранения от вызванного ими отрицательного воздействия.

Казалось бы, все это понимали. Но традиционно сложившиеся в косморазведке нормы отношений не позволяли выносить такого рода вопросы на уровень дискуссионного обсуждения. Поэтому и карали по всей строгости, невзирая на личности, должности и уровень социальной значимости.

Шлейсеру с его рисковыми партнерами в этом отношении везло как никому. Более того, после казалось бы провальных экспедиций к Солнцу и пелленариуму Фоггса, они не только не получили взысканий, но по данным TG-рейтинга упрочили на несколько позиций свой статус. Несмотря на ряд грубых ошибок, руководство ГУРСа и подведомственной ему службы ЭкспоКосма согласилось с выводами экспертов. Главное, не пострадал “Ясон”. Кроме того, по мнению экспертов экипаж всякий раз блестяще выходил из нестандартных ситуаций (к счастью, в Центре не все знали) и провел ряд уникальных наблюдений редчайших космофизических явлений.

Да и здесь на Геонисе тоже вроде бы все складывалось удачно. Только вот найти бы признаки жизни! Или на худой конец запустить биохимический реактор, очистить атмосферу. А потом уже пусть другие думают, разрабатывают программы, налаживают технологии…

Прошло всего три месяца, а кампиоры уже чувствовали себя вконец измотанными. Ни один из вариантов матричного моделирования не мог воссоздать сдвиг в ту или иную сторону от существующего здесь веками преджизненного равновесия. Как ни пыталась Грита путем электромагнитной и гравитационной инициации запустить механизм самосборки простейших биоэлементов, никакой совместной адсорбции необходимых атомов на фрагментах минералов, в газовых и паровых смесях, в растворах и метакоацерватах, никакого оживления синтезированных и казалось бы полностью подготовленных к началу биодвижения органокомплексов не происходило. Давно созревшая “яйцеклетка” почему-то не желала “оплодотворяться”, а может и не имела на то возможности.

Как ни пыталась Грита создать путем подбора взаимоисключающих признаков автосистему, способную обеспечить собственную жизнедеятельность, как ни старался Снарт разобраться в мешанине латентных гармоний, тональностей, тембров и модуляций — дело не шло дальше элементарного фотолиза, иначе говоря ионизации, окисления и распада органомолекул под действием света.

Ничем завершилась и очередная попытка свалить в одну кучу набор аминокислот и ферментов с целью полимеризовать из этой смеси хотя бы простейшие белки. Не помогли ни биоумножители, ни активаторы диссимметрии.

Понимая, что любое витакинетическое начало, прежде всего должно быть каким-то образом выявлено, а затем и классифицировано, никто толком не представлял, а что собственно и на какой основе надо искать и классифицировать. Поэтому, как и раньше, наблюдались и диагностировались лишь зеркальные, а не киральные структуры. А то, что происходило за рамкой оценки сознания, оставалось только предполагать. Возможно, формирующиеся на первом этапе квазибиоценоза соединения, тут же разрушались хаотическим движением молекул или, будучи вовлеченными в еще более сложные образования, оказывались не в состоянии компенсировать рост энтропии…

Вот и в этот раз исходный стром спрессовался в полутвердое вещество типа битума. Теория “запуска жизни” при всей ее внешней привлекательности, но фактически базирующаяся на иезуитски выверенной многозначительности схоластических постулатов, получила очередную пробоину, наглядно продемонстрировав пустоту и нелепость, пусть даже и диаметрально отличающихся от норм неопозитивистского эмпиризма формулировок. Во всех случаях, в какие бы космические дали не забирались аллонавты и каким бы образом не складывался там формат вселенского эндоценоза, посланцев террастиан продолжал преследовать один и тот же неуловимый чувствами, недоступный сознанию паралогизм. И здесь, на будь трижды проклятом Геонисе, антиэнтропийный принцип витагенеза тоже ни в какую не хотел проявляться. Суть предисходного базиса продолжала оставаться неясной.