- Нет, благодарю вас, - сказал Либерман, - я только что выпил чаю на другой от вас стороне улицы.

- У Биттенера? Там я и работаю. От восьми до трех исполняю обязанности официантки.

- Очень удобно.

- Да, и я успеваю домой как раз к приходу Эрика.

Начала я работать в понедельник и пока все идет хоро­шо. Мне нравится.

Либерман расположился на жестком диване, а фрау Дюрнинг на стуле рядом. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, обтянутых черной юбкой, и вниматель­но глядя на гостя.

- Первым делом, - сказал Либерман, - я хотел бы выразить вам свое соболезнование. Должно быть, сейчас вам приходится нелегко.

Опустив глаза на сцепленные пальцы рук, фрау Дюр­нинг сказала:

- Благодарю вас.

Кларнет старательно выводил гаммы, вверх и вниз; Либерман посмотрел в сторону холла, откуда доносились эти звуки и снова перевел глаза на фрау Дюрнинг. Она улыбнулась ему.

- Он очень способный.

- Да, - согласился Либерман. - Вчера я слышал его, когда говорил с вами по телефону. И решил, что играет взрослый человек. Это ваш единственный сын?

- Да, - подтвердила фрау Дюрнинг и гордо добави­ла. - Его ждет большое будущее в музыке.

- Надеюсь, отец его достаточно хорошо обеспе­чил, - Либерман улыбнулся. - Не так ли? - спросил он. - Очевидно, после мужа остались какие-то средства для вас и Эрика?

Удивленная фрау Дюрнинг кивнула.

- И еще своей сестре. Каждому по трети. Деньги Эрика лежат в банке. А почему вы спрашиваете об этом?

- Я пытаюсь понять, - сказал Либерман, - причи­ну, по которой нацисты из Южной Америки хотели убить его.

- Убить Эмиля?

Он кивнул, наблюдая за реакцией фрау Дюрнинг.

- И других тоже.

Она нахмурилась, глядя на него.

- Каких других?

- Из той группы, к которой он принадлежал. В самых разных странах.

Ее настороженность стала уступать место изумлению.

- Эмиль не принадлежал ни к какой группе. Вы хотите сказать, что он был коммунистом? Трудно допу­стить большую ошибку, герр Либерман.

- Он не получал писем? Ему не звонили извне Гер­мании?

- Никогда. Во всяком случае, здесь. Спросите в его бывшей конторе, может быть, там знают о какой-то группе, я-то точно ничего не знаю.

- Я уже был там утром, им тоже ничего не известно.

- Как-то раз, - сказала фрау Дюрнинг, - три или четыре года назад, звонила его сестра из Америки, где была в гостях. То был единственный запомнившейся мне звонок из-за границы. Да и еще как-то раз, еще раньше, откуда-то из Италии звонил брат его первой жены, пытаясь уговорить его вложить деньги во что-то... я не помню толком, что-то связанное с серебром. Или плати­ной.

- Он согласился?

- Нет. Он очень бережно относился к своим деньгам.

Звуки кларнета достигли ушей Либермана. Снова тот же Моцарт, что и раньше. Менуэт из «Квинтета для флейты» исполнялся просто мастерски. Он вспомнил о себе в том же возрасте, когда ему приходилось по два и три часа проводить за старым «Плейелем». Его мать, да упокой Господи ее душу, с той же гордостью говаривала: «Его ждет большое будущее в музыке». Но кто мог знать, что его будет ждать? И когда он последний раз садился за пианино?

- Я не понимаю, - сказала фрау Дюрнинг. - Эмиль не был убит.

- Он мог стать жертвой убийцы, - сказал Либер­ман. - За ночь до его гибели, он подружился с каким-то коммивояжером. Они могли договориться, если комми­вояжер не покажется в баре к десяти часам, встретиться вечером у того строения. Таким образом, он мог очу­титься там в нужное для убийцы время.

Фрау Дюрнинг покачала головой.

- Он ни с кем не мог договориться о встрече у подобного здания, - сказала она. - Даже с тем, кого хорошо знал. Он слишком подозрительно относился к людям. И, ради Бога, с какой стати им могли заинтере­соваться нацисты?

- Был ли у него с собой пистолет тем вечером?

- Он всегда держал его при себе.

- Всегда?

- Сколько я его знала, всегда. Он показал его мне при первой же встрече. Можете себе представить, при­тащить с собой пистолет на свидание? И еще хвастаться им? И что хуже всего, он произвел на меня впечатле­ние! - она покачала головой и удивленно вздохнула.

- Кого он боялся? - спросил Либерман.

- Всех. Коллег по работе, людей, которые просто смотрели на него... - фрау Дюрнинг доверительно скло­нилась к слушателю. - Он был слегка сдвинут ... ну, не сумасшедший, но и нормальным его нельзя было на­звать. Я как-то попыталась его кое-куда отвести, ну, вы понимаете, к врачу. Как-то по телевизору шла передача о таких людях, как он, которые думают, что все вок­руг... как бы строят против них заговоры, а когда пере­дача кончилась, я стала окольными путями ему наме­кать - ну, что тут поднялось! И я против него строю заговоры! Я хочу объявить его сумасшедшим! Он чуть не пристрелил меня тем вечером!

Откинувшись на спинку кресла, она перевела ды­хание и ее передернуло, после чего она подозрительно уставилась на Либермана.

- А как вы о нем узнали - он что, написал вам, что его преследуют нацисты?

- Нет, нет.

- Тогда почему вы решили, что они имеют к нему отношение?

- До меня дошли кое-какие слухи.

- Это ошибка. Можете мне верить, нацистам Эмиль понравился бы. Он был антисемитом, антикатоликом, он выступал против свободы, против всех и вся, кроме самого Эмиля Дюрнинга.

- Он был членом нацистской партии?

- Он мог им быть. Сам он утверждал, что не был, но до 1952-го года я его не знала, так что поручиться не могу. Вполне возможно, что и не был; он никогда не присоединялся ни к кому, если ему не было нужно.

- Чем он занимался во время войны?

- Служил в армии, был, кажется, капралом. Он ухитрился и там раздобыть себе непыльную работенку. То ли на продовольственном складе, то ли что-то такое. Во всяком случае, в безопасном месте.

- Он никогда не был в бою?

- Он был для этого «слишком умен». «Туда лезут только идиоты», говорил он.

- Где он родился?

- В Лаупендале, по другую сторону Эссена.

- И жил в этом районе всю жизнь?

- Да.

- Известно ли вам, бывал ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?

- Где?

- В Гюнцбурге. Рядом с Ульмом.

- Никогда не слышала, чтобы он упоминал эти на­звания.

- А имя Менгеле? Упоминал ли он его когда-нибудь?

Она смотрела на него, удивленно вскинув брови, и покачала головой.

- Всего лишь еще пару вопросов, - сказал он. - Вы очень любезны. Боюсь, что мои поиски впустую.

- Не сомневаюсь, что так оно и есть, - улыбнув­шись, подтвердила она.

- Поддерживал ли он отношения с кем-то из значи­тельных лиц? Скажем, из правительства?

На несколько секунд она задумалась.

- Нет.

- Дружил ли он с кем-нибудь из заметных людей?

Она пожала плечами.

- С несколькими чиновниками из Эссена, если, с вашей точки зрения, они заметные личности. Как-то он пожимал руку Круппу, что считал большим событием в жизни.

- Сколько времени вы были замужем за ним?

- Двадцать два года. С четвертого августа 1952 года.

- И за все эти годы вы ничего не знали и ничего не слышали о какой-нибудь международной группе, к ко­торой он мог принадлежать, состоящей из людей его возраста и его же положения в обществе?

- Никогда, - решительно мотнула она головой. - Ни слова.

- И он не вел никакой антинацистской деятельно­сти?

- Абсолютно. Он, скорее, был настроен пронацист­ски, чем анти. Он голосовал за национально-демократи­ческую партию, но и к ним он не присоединился. Он был не из тех, кого привлекают компании.

Откинувшись к жесткой спинке дивана, Либерман растер ноющий затылок.

- Хотите, я скажу вам, кто на самом деле убил его? - сказала фрау Дюрнинг.

Он удивленно посмотрел на нее.

Склонившись к нему, она убежденно сказала:

- Бог. Чтобы дать свободу глупой девочке с фермы после двадцати двух лет горя и унижений. И чтобы дать Эрику отца, который будет любить его и помогать ему вместо того, кто только обзывал его - это точно, он называл его только «психом» и «дебилом» - за желание стать музыкантом, а не только обеспеченным граждан­ским служащим. Не нацисты ли услышали мои мольбы, герр Либерман? - Она покачала головой, отвечая сама себе. - Нет, то был Божий промысел, и я возношу Ему благодарность каждую ночь после той, когда Он обрушил стену на Эмиля. Он мог сделать это и пораньше, но я все равно благодарна ему. «Лучше позже, чем никогда».