- Алло, - женщина.

Он перевел дыхание.

- Алло?

- Добрый день, - он выпрямился. - На месте ли мистер Генри Уиллок?

- Он дома, но сейчас он вышел.

- Я говорю с миссис Уиллок?

- Да, это я.

- Мое имя Франклин, мэм. Если не ошибаюсь, у вас есть четырнадцатилетний сын?

- У нас есть...

Слава Богу.

- Я организую тур для детей такого возраста. Заин­тересованы ли вы в том, чтобы летом послать его в Европу?

Смех.

- О, нет, я об этом не думала.

- Могу ли я выслать вам наш проспект?

- Можете, но это все равно ничего не даст.

- Ваш адрес Олд Бак-роуд?

- Совершенно верно, он тут живет.

- В таком случае желаю вам всего наилучшего. Про­стите, что побеспокоил вас.

Взяв рекламный листок со стойки агентства по про­кату автомобилей, рядом с которой никого не было, то и дело поглядывая на вращающуюся дверь, он сел изу­чать его.

Завтра он возьмет напрокат машину и отправится в Нью-Провиденс. Отдав должное Уиллоку, он вернется в Нью-Йорк, оставит машину, продаст камни и вылетит в Чикаго. Если Роберт Дэвис еще обитает в Кентакки.

Но куда же, черт побери, провалился этот Либерман?

К девяти часам он зашел в кафе и занял место на краю стойки, откуда его взгляду открывались те же вращающиеся двери. Съев пару яиц всмятку и тост, он выпил самый паршивый в мире кофе.

Разменяв доллар на мелочь, он зашел в телефонную будку и снова позвонил в свой же отель. Может, Либер­ман попал в него сквозь боковую дверь.

Он так и не появлялся. Его по-прежнему ждали.

Менгеле позвонил в оба аэропорта, надеясь - ведь это возможно, не так ли? - что произошла авиакатаст­рофа.

Ему не повезло. Все рейсы прибыли по расписанию.

Этот сукин сын мог остаться в Маннгейме. Но сколько он будет там торчать? Слишком поздно звонить в Вену и выяснять у фрейлейн Циммер. Или, точнее, слишком рано: там еще нет и четырех часов.

Он начал беспокоиться: может быть, кто-то запомнил, как он весь вечер сидел в холле, наблюдая за дверьми.

Да где же ты, проклятый еврейский выродок? Иди же, дай мне убить тебя!

В среду днем, в несколько минут третьего, Либерман вылез из такси, наглухо застрявшего в уличной пробке в центре Манхэттена и, несмотря на холодный дождь, двинулся по тротуару. Его зонтик, что он одолжил у пары, у которой остановился на ночь, Марвина и Риты Фабр, представлял собой радужное разноцветье цветов (но все же это зонтик, сказал он себе; радуйся, что хоть он у тебя есть).

Он торопливо шел по западной стороне Бродвея, ми­нуя шляпки других зонтиков (все сплошь черные) и людей в непромокаемых плащах. Приглядевшись к но­мерам домов, мимо которых он шел, Либерман прибавил шагу.

Миновав семь или восемь кварталов, он пересек ули­цу и перед его глазами предстало здание в двадцать с лишним этажей суровой каменной кладки и узкими про­емами окон; он прошел под аркой его дверей и, сложив цветастый зонтик, потянул на себя тяжелую стеклянную панель двери.

Оставив позади холл, выложенный черным камнем и уставленный витринами с прессой и деликатесами, он присоединился к полудюжине людей, ждавших лифт; все они отряхивали влагу с обуви, и с их сложенных зонти­ков струилась вода.

Оказавшись на двенадцатом этаже, он двинулся по коридору, присматриваясь к номерам надписей на двер­ных панелях: 1202 - «Аарон Голдман, искусственные цветы»; 1203 - «С. и М.Рот, импорт стеклянной посу­ды»; 1204 - «Куклы для малышей, В.Розенцвейг». На двери с номером 1205 была аббревиатура YJD, врезанная металлическими буквами, из которых одна была не­сколько выше, чем остальные. Он постучал.

За непрозрачной панелью показалось что-то бело-ро­зовое.

- Да? - отозвался женский голос.

- Я Яков Либерман.

В двери с лязгом открылась щель для писем, откуда блеснул свет.

- Не могли бы вы показать свое удостоверение лич­ности?

Вытащив паспорт, он вложил его в щель и чьи-то пальцы взяли его.

Он остался ждать. На дверях было два замка: один, чувствовалось, был старым, а второй отливал свежим вороненым металлом.

Щелкнул язычок замка, и дверь открылась.

Он вошел. Пухленькая девушка лет шестнадцати или около того, с пышной рыжей прической, улыбнулась ему и сказала: «Шалом», возвращая ему паспорт.

Беря его, он ответил теми же словами: «Шалом».

- Мы должны быть очень осторожны, - извинилась девушка. Закрыв двери, она защелкнула оба замка. На ней была белая битловка и плотные синие джинсы; бле­стящий рыжий хвостик волос спускался ей на спину.

Они находились в небольшой заставленной прихожей: письменный стол, портативный ксерокс со стопками бе­лой и розовой бумаги рядом с ним; грубые деревянные полки с рекламными листовками к распечатками статей из газет; на запертых дверях с другой стороны висел плакат со словами «Young Jewish Defenders» и изобра­жением сжатой в кулак руки на фоне синей еврейской звезды.

Девушка потянулась взять у него зонтик; Либерман отдал его, и она поставила его в металлическую стойку, где уже были два черных и мокрых зонтика.

Снимая пальто и шляпу, Либерман осведомился:

- Вы та юная леди, которая говорила со мной по телефону?

Она кивнула.

- Вы отлично справились с делом. Рабби уже здесь?

- Он только что пришел, - она взяла из рук Либер­мана пальто и шляпу.

- Благодарю вас. Как поживает его сын?

- Они еще не знают. Но его состояние достаточно стабильное.

- М-да, - Либерман с сочувствием покачал головой.

Девушка нашла место для его одежды на уже запол­ненной вешалке. Либерман, приводя в порядок помяв­шийся пиджак и приглаживая волосы, глянул на стопку рекламных листовок на полке рядом: «Больше никогда!»

Извинившись, девушка боком скользнула мимо Ли­бермана и постучала в двери с плакатом; приоткрыв их, она заглянула внутрь:

- Ребе? Тут мистер Либерман.

Распахнув двери настежь, она улыбнулась Либерману и сделала шаг в сторону.

Коренастый мужчина со светлой бородкой мрачно посмотрел на Либермана, когда тот оказался в жарко натопленной комнатке, где было тесно от собравшихся в ней людей; навстречу ему из-за бокового стола уже поднялся улыбающийся рабби Моше Горин, симпатич­ный, темноволосый, крепко сбитый и с выбритыми до синевы скулами; он был в твидовой куртке и желтой рубашке с открытым воротом. Он пожал протянутую ладонь Либермана обеими руками, рассматривая его проницательными карими глазами с тяжелыми тенями под ними.

- Я мечтал встретиться с вами еще с детских лет, - сказал он мягким, но уверенным голосом. - Вы один из немногих людей в мире, которыми я искренне восхища­юсь, и не только из-за того, что вы делаете, но и потому, что вы существуете без всякой поддержки со стороны общества. Еврейского общества, хочу я сказать.

Либерман, смущенный, но польщенный, сказал:

- Благодарю вас. И я хотел встретиться с вами, рабби. Так что я рад, что наши пути сошлись.

Горин представил остальных. Горбоносый мужчина со светлой бородкой и железной хваткой, что чувствова­лось при рукопожатии, был его помощником, Филом Гринспаном. Высокого лысоватого мужчину в очках зва­ли Эллиот Бахрах. Еще один, крупный и чернобородый: Пол Штерн. У самого молодого - ему было лет двадцать пять или около того - с тонкими усиками, зелеными глазами, была такая же железная хватка пальцев. Джей Рабинович. Все были в рубашках с короткими рукавами и, как и Горин, в кипах.

Подтащив стулья от других столов, все расселись вокруг Горина; он наконец и сам занял свое место. Высокий, в очках, Бахрах, сидя рядом с Гориным, при­слонился к подоконнику и, сложив на груди руки, набы­чившись, смотрел на гостя. Либерман, сидящий по дру­гую сторону напротив Горина, рассматривал молчали­вых собранных мужчин, маленький тесный кабинетик с картами города и мира на стенах, с грифельной доской в углу, стопками книг, журналов и бумаг.

- Не стоит обращать внимания, - махнул рукой Горин.