При этих словах кустик огласился криками восторга и одобрения.

— А уж как на берег они выбирались, тут мы все до слез нахохотались! — закончил дедушка Прудовик.— Я как увидал, чуть кишочки не надорвал. Моя старушка на что уж сурова — от смеха мычала, словно ко­рова! А сазаны да караси, господи, помилуй-спаси, на дно повалились, за животики схватились, усами не колышут, жабрами не дышут, так и по сию пору лежат — кому надо — набирай хоть полный ушат!

— А маленькие мышки? — спросила Ежевичка.

— Обмочили штанишки! — ответил дедушка Прудо­вик.

Между тем, наступил вечер.

Пожелав друг другу спокойной ночи, дневные цветы сомкнули ресницы, а ночные, наоборот, проснулись и сказали: «Добрый вечер!» Жучки и букашки уложи­ли в кроватки из лепестков своих деток и тихонько запели им колыбельные. Даже дождевые черви в земле, узнав каким-то образом, что день кончился, бро­сили рыть свои бесконечные ходы и улеглись спать.

Только на жасминовом кустике по-прежнему царило оживление. Никто даже и не помышлял о сне. Ба­бушка Жасминна пригласила светляков, и они повисли на ветках, словно волшебные фонарики, осветив кустик призрачным голубым светом. В дупле у Катуш­ки тоже стало светло — это тлела гнилушка, которую она извлекала из сундучка только по большим празд­никам.

— Смотрите! Смотрите! — вдруг прошептал дядюш­ка Изчулана.

Все повернулись, куда он показывал— в маленькой угловой комнате, где почти никогда не включали свет, ярко горело окно.

— Это та самая комната, откуда убрали стол, этажерку и зеркало-трюмо,— шепотом, словно его могли услышать в доме, сообщил дядюшка Изчулана.— Что же там теперь?

— Очень легко узнать! — Ночная бабочка Павлиний глаз приникла к освещенному окну.— Мое люби­мое занятие — заглядывать в окна, хоть у людей это считается почему-то неприличным. Но ведь самые глу­бокие тайны, самые нежные слова и самые горячие поцелуи прячутся за окнами и за занавесками.

— Ну что, что ты там видишь? — нетерпеливо зашептал дядюшка Оградник.

— Увы, ничего достойного моего внимания, — отве­чала Павлиний глаз.— Детская кроватка, кружева, иг­рушки…

Она улетела, а на кустике поднялся настоящий переполох...

— У них уже все готово! Они могут явиться на каждую минуту!

Но тут паучок Паутинник напомнил, что Завитка ведь решили взять, когда он уснет, поэтому успокойтесь, успокойтесь, пока он не спит, его никто не тронет! Кроме того, сказал он, я могу протянуть паутинку от кустика к ручке двери — как только дверь откроется, мы сразу об этом узнаем.

Все подивились находчивости Паучка, а он тут же схватил паутинку и бросился тянуть ее, успев шепнуть бабушке Жасминне, чтобы, пожалуйста, были так любезны, не начинали без него.

Но он зря торопился. Паутинка уже была натяну­та и, пробежав, словно канатоходец, по этой тончай­шей воздушной дорожке, Паучок уже снова висел на кустике, приготовившись слушать, а здесь все никак не могли припомнить, что произошло в пещере.

— Ну что ж, так и быть, я расскажу вам, что там произошло,— появляясь из горлышка в черном вечернем платье с длинным шлейфом, сказала тетушка Избутылки.— Но предупреждаю: мой рассказ не для сла­бонервных...

Зная бутылочную тетушку, все зашевелились и за­двигались, покрепче приклеиваясь к листочкам, как матросы перед штормом. И по мере того, как она мед­ленно поднималась на кустик, волнение и беспокойство всё нарастали.

— О чем бы она ни говорила, даже о пирожных и бисквитах,— у меня мороз по коже! — шепнула на ухо тетушке Избеседки Радужница.

— Говорят, у нее было три мужа, и все трое умер­ли от разрыва сердца! — тоже шепотом ответила та.

Это были, конечно, чистейшей воды выдумки. В молодости тетушка Избутылки славилась красотой, но за­муж так и не вышла, хоть многие поклонники добивались ее руки. Дело в том, что ни один из ее женихов не смог пролезть к ней в горлышко, покинуть же бутылку, доставшуюся ей в наследство от деда, который плавал еще с пиратами, прилепившись к днищу их чернопарусного фрегата, она считала кощунством. Всю свою жизнь она прожила в этой черной старинной бу­тылке из-под рома, где даже днем было темно и страшно как в гробу, и куда маленькие улиточки заползали тайком от родителей подрожать и повизжать от страха. Никто не знал столько разных жутких ис­торий, как тетушка Избутылки, а уж рассказывать она их умела так, что даже у самых храбрых рожки, ухо­дили в ножки.

— Повторяю: мой рассказ только для крепких духом, продолжала тетушка Избутылки.— Нервных, Чувствительных и сентиментальных просим удалиться, потому что в пещере, куда пришли Теньтень с сестрицей Эхо, в этой мрачной сырой пещере, куда они. при­шли, в этой темной, жуткой, паутинной, летучемышей и лягушкохолодной пещере, куда они пришли, жил небритый, немытый, жестокий, злой, худой, прожорли­вый, кровожадный, глупый, толстый, наглый, лысый, тупой, лохматый, усатый, беспардонный и беспощад­ный,— она сделала паузу. — Мертвец!!!

На кустике все так и вздрогнули, дядюшка Изчулана, страшно боявшийся привидений и мертвецов, ми­ром втянулся в домик, а одна из бабочек лишилась чувств.

— Ну вот что — выглянув из дупла, проскрипела Катушка,— или рассказывай, как было на самом делe, или полезай назад в бутылку...

— Ладно, не мертвец, утопленник, — уступила тетушка Избутылки.

Но против утопленника решительно запротестовал дедушка Прудовик.

—Ну, тогда хотя бы разбойник! — умоляла тетушка.— Целенький, здоровенький, невредименький.

— Хотим разбойника! — в один голос закричали Барбариска с Ежевичкой и Завиток.

Но Катушка и слышать не хотела ни о каких разбойниках.

— Да неужели ж и разбойники уже под запре­том?— поразилась тетушка Избутылки.— Объясните мне, наконец, что происходит!

— А то, что разбойники давно уже не живут в пещерах! — затрясла головой Катушка.— Они живут в прекрасных квартирах, обедают в лучших ресторанах и разъезжают в собственных автомобилях! Вот какие сейчас разбойники.

— Между прочим,— раздался вдруг голос Ручейника,— я прекрасно знаю эту пещеру. Смею заметить, это отнюдь не жилище троллей и Дюймовочек. Пепел от костра, столб с прикованной к нему цепью и обглоданные кости, помнится, навели меня на мысль именно о разбойничьем притоне. Кроме того,— продолжал он, — там был железный кованый сундук, в котором когда-то, очевидно, хранилось золото и серебро, а на полу валялась кривая ржавая сабля. Я очень внимательно изучил эту саблю и готов поклясться на листке крапивы, что искривилась она не сама по себе, а об чьи-то несчастные головы. Но самое главное — там были свежие человеческие следы, в пещере кто-то жил…

Тетушка Избутылки торжествовала:

— Ну? Что теперь скажете?

— Ладно, разбойник, так разбойник,— сдалась Катушка. Она преклонялась перед авторитетом Ручейни­ка, это и решило исход спора.

— Итак,— начала она, — вы лишили меня всего: мертвецов, людоедов, чертей, домовых, вурдалаков, вампиров. Вы отняли у меня шпаги, кинжалы, ножи, стилеты, пистолеты, мортиры и абордажные крючья. Я никого не могу убить, задушить, зарезать, истолочь в ступе, смолоть в кофемолке, пропустить через соковыжималку. Вы оставили мне только пещеру да зава­лящего разбойника, но он-то мне как раз и нужен! Вас интересует, почему он жил в пещере? Да потому что это был честный разбойник. Приезжали к нему его городские братья-разбойники, стыдили: не позорь, мол, нас, брось пещеру, перебирайся в город, квартирой обеспечим, работу дадим, ну, работа — это, мол, так только говорится — будешь брать взятки, воровать без оглядки, ставить печать да еще и денежки полу­чать. Так он знаете, что им на это ответил? — «Нет,— говорит,— братья-разбойнички. Раздеть, ограбить, задушить — пожалуйста, а ни за что в ведомости расписы­ваться — это не по мне, я честный разбойник».

— Очень честный! — проворчала из дупла Катуш­ка, но тетушка Избутылки пропустила ее замечание мимо ушей.