1

Железная дорога на участке Вятка — Пермь была забита товарными составами, санитарными и пассажирскими поездами, платформами с казенным имуществом. Все это двигалось с востока на запад, подолгу задерживаясь на станциях и разъездах.

Начальники эшелонов осаждали кабинеты начальников станций, ловили их на путях, в залах и, размахивая мандатами, ругались, просили, требовали. Но ошалевшие от бессонных ночей железнодорожники были бессильны. Пропускать по одноколейному пути, да еще зимой, такое количество поездов, соблюдая справедливую очередность, невозможно.

Висящие возле кассы расписания поездов покрывались эпической пылью. Сами кассы тоже оказались ненужными. Билетов не продавали: места в вагонах занимали с боя. Кто посильней и ловчей — лезли на полки. Счастливцы, они спали лежа!

Днем в таком вагоне еще ничего. Ночью же приходилось туго. Вагоны не освещались. В кромешной тьме наступали на лежащих. Спотыкались, падали. Нещадно ругались, хотя и понимали, что это не поможет, да и виноватых не было. Все-таки от ругани делалось легче.

Поезд полз, словно издыхавший червь. Схваченные морозом колеса жалобно скрипели. Каждый поворот доставлял им чудовищные страдания. Когда, наконец, показывались станционные постройки, вагоны, судорожно вздрогнув, замирали. Вот он, покой после мучительного пути!

В Москве, при помощи военного коменданта, Сергей устроился на верхней полке. Но в Ярославле ему захотелось хоть немного подышать свежим воздухом. Возвратившись в душный вагон, Сергей увидел — его полка занята! На ней лежал, похрапывая, солидный, благообразный мужчина, заверивший Сергея, что тот может гулять совершенно спокойно:

— На вашу полочку никого не допущу…

Сергей попробовал возмутиться, но ни у кого из пассажиров не нашел поддержки. А один из них философски заметил:

— Сейчас в жизни, как в синематографе: места не нумерованы. Кто понахальнее, тот и занимает…

Первое время частые остановки раздражали Сергея. На исходе третьих суток он с ними примирился. Ему даже начинало казаться, что ехать придется еще долго-долго и неизвестно когда наступит желанный конец.

В вагоне не смолкал шум.

Давно замечено: в поезде люди на редкость общительны и разговорчивы. Само ли движение причина этого? Или просто в вагоне делать нечего? А может, и то, что случайный собеседник больше никогда не встретится и можно откровенно все рассказывать о себе?

Сергей с интересом прислушивался к разноголосице. О чем только не говорили! Но больше всего — о политике.

И сколько в вагоне людей, столько мнений и суждений.

Одни ругают большевиков последними словами, другие — хвалят и защищают. Одним по сердцу то, что они свершают, другим — кажется светопреставлением! Для одних революция — начало жизни, для других — конец. Находились, конечно, и такие, кто пытался оставаться в стороне, не соваться «поперед батьки в пекло».

— А кто мне ногу вернет, что я на Карпатах оставил?! — надсадно кричал простуженный голос.

Сергей не видел говорившего, но представлял горестное лицо этого фронтовика, с такой неистребимой болью искавшего виновников своего несчастья.

— Что царя с помещиками сбросили — ладно. А вот землицу делить — дудки! — степенно гудел чей-то бас.

— Человек существо индивидуальное! Самой природой в нем заложен инстинкт разрушения. А большевики…

— Ну, ты! Очкастый! Большевиков не трожь.

Женщина, сидевшая на мешках в проходе, успокаивала плачущего ребенка:

— Несмышленыш мой. Кушать хочешь? Потерпи, родной. Потерпи. Домой доедем — попьешь молочка.

С верхней полки отозвался веселый тенорок:

— Покуда домой доберешься, мальцу не молочка, а самогона сможешь дать.

Вагон грохнул дружным хохотом.

На фронте Сергей научился терпеливо сносить тяготы окопной жизни. Спать где и как придется, неделями не умываться, подолгу обходиться без горячей пищи. Но и ему стало невмоготу затянувшееся пребывание в душном вагоне. К тому же легкое недомогание, чувствовавшееся в первые дни, постепенно усиливалось. Болела голова, ломило ноги и спину, все чаще и чаще клонило ко сну.

Сергей старался скрыть, что он захворал. Свирепствовал тиф, и можно было не сомневаться, что перепуганные пассажиры немедленно высадят его из вагона.

Приткнувшись к холодной стенке и подняв воротник шинели, Сергей сидел в полузабытьи.

…Пыльная улица и внизу, под горой, у реки, широкой и сверкающей на солнце, — окутанный дымом завод.

Черемуха в палисаднике перед домом, выстроенным еще дедом, пришедшим сюда из демидовского Невьянска.

Крыльцо с шестью скрипучими ступенями. Комната. Кровать, застланная пестрым одеялом. Окно, выходящее в огород. Старые липы. В их прохладной тени хорошо лежать, читая книгу.

Кухня в доме Таганцевых. Нарядная плита, выложенная белыми глянцевитыми плитками. Вкусные запахи и куски пирогов, мяса, рыбы и еще чего-то такого, что таяло, исчезало во рту. У плиты его мать — искусная стряпуха, полновластно хозяйничавшая на этой, казавшейся сказочной, кухне.

…Первое знакомство с Асей, прибежавшей выклянчить горячий пирожок.

Ася!

Книги в красивых переплетах, которые она давала читать. По ночам к нему приходили бесстрашные мушкетеры, Том Кенти в королевских одеждах, благородный рыцарь из Ламанчи, неунывающий Робинзон и неумолимый мститель Монте-Кристо. Чудесные спутники далекого детства! С ними он скакал на диких мустангах, влезал на неприступные скалы, плыл по волнам бушующего моря, защищал угнетенных, спасал прекрасных девушек, которые всегда оказывались удивительно похожими на Асю!

…Ася!

Тоненькая, с длинными черными косами и удивленно раскрытыми большими глазами. Ростислав Леонидович ласково звал Асю Цыганочкой. Когда Сергей уезжал в Петербург поступать в технологический институт, Ася еще училась в гимназии.

Было воскресенье. Сергей зашел к Таганцевым проститься. У них вечером собирались гости, и Варвара Лаврентьевна послала Асю в город купить шоколадных конфет.

Сергей пошел с Асей.

Из поселка в город ездили поездом.

Спускаясь к станции, они услыхали паровозный гудок. Чтобы не опоздать, побежали, весело перескакивая через весенние лужи, и успели заскочить в последний вагон.

Народу в праздничный день ехало много. Полно было и на площадке. Стояли, тесно прижавшись друг к другу. Первым вскочив на высокие ступени, Сергей сильным рывком втащил Асю в вагон. Ее рука так и осталась в его руке.

Сергей был не очень разговорчив. А тут, когда его лица касалось легкое Асино дыхание, а пальцы ощущали теплоту ее ладони, он и совсем стал молчалив, хотя именно сегодня, перед отъездом, Сергею хотелось говорить необыкновенные слова.

В городе, прежде чем отправиться в кондитерскую француза Нажэ, они пошли посмотреть на ледоход От вокзала улица поднималась к бульварчику, с которого летом жители города любовались речными просторами. На бульварчике оставалось еще много нестаявших сугробов. А внизу, на реке, почерневшие льдины, яростно сталкиваясь, налезали одна на другую. И солнце слепило глаза, и в лицо бил шальной апрельский ветер.

Ася! Какая она теперь? Ведь прошло более пяти лет с того дня…

Каждый поворот колес приближал его к долгожданной встрече… Но ждет ли она так же жадно и нетерпеливо, как он? Тревожно забилось сердце, когда он услыхал в ЦК, что его посылают в Пермь, чтобы оттуда пробраться через линию фронта в Екатеринбург. Стыдно признаться: тогда он сперва подумал не о встрече с родителями, а о ней — Асе!

У калитки особняка, любезно предоставленного правителю местным богачом, чернел, словно большой жук, автомобиль. Офицер-шофер стучал замерзшими ногами и ругал полковника Волкова, приказавшего так рано приехать сюда. Но выйти из машины согреться офицер не решался. С минуты на минуту в калитке мог показаться адмирал Колчак.

Столь же нетерпеливо ожидал адмирала еще один человек — Альберт Ричардович Ольшванг.

Он ходил по гостиной, дымя сигарой, бесцеремонно стряхивая пепел на дорогой текинский ковер и не замечая хрустальных пепельниц на столике из карельской березы и на рояле.

Всякий раз, как трюмо отражало его сухопарую фигуру, Ольшванг останавливался, будто впервые видел лицо, заканчивающееся квадратным подбородком, черные стрелки усов, казавшиеся приклеенными к пергаментной коже, и выбритую голову.