Рука сама потянулась погладить черную кудлатую псину. А та и рада, хвостом виляет, в положение входит.

Охо–хо–хо, сказал бы кто Свете двадцать лет назад про ее плачевное сегодня — наверно, наплевала бы тому в его бесстыжие глаза.

Тогда, защитив в Москве диссертацию и получив корочки кандидата медицинских наук, столько радужных планов строила. Ведь она, Света, весь Советский Союз объездила, чего только не видела: конференции, симпозиумы, столько интересных людей! И куда это все потом исчезло? «Как сон, как утренний туман»…

Семейная жизнь у нее не сложилась. Ну и что? Зато еще оставалась интересная любимая работа.

Когда стукнуло сорок, захотела она взять ребенка. И это не сбылось. Родные проявили эгоизм, все были против: «Откуда ты знаешь, какая у него генетика? А может, алкашом вырастет. Замучаешься с ним потом!»

Не взяла. Надо было настоять на своем. Была бы сейчас живая душа рядом.

А потом жизнь Светы вообще под откос покатилась. Союз распался. Никому не нужны были ни ее лабораторные исследования, ни ее знания. Надо было выживать всеми возможными способами: продавать вещи, работать уборщицей в богатых семьях и пить горькую чашу унижений от людей, которые по всем статьям ниже тебя.

Каково слышать в спину отвратительный горделивый шепот: «Наша–то уборщица — кандидат наук!» — объясняла хозяйка своим гостям (и откуда она только узнала? В Тбилиси ничего не скроешь — все друг про друга все знают). Гости непритворно удивлялись: «Ва-а! Где достали? А наша только техникум закончила. Но тоже неплохо работает».

Э, все прошло, и остались только они — Рыжуха, Бомбора, Пеле, Бобик и еще три–четыре приблудившихся, без имен. Вот из–за них, из–за собачьей радости в глазах и восторженного скулежа с подвыванием и таскает Света ежедневно тяжеленные сумки с банками и мисками, чтобы разливать суп дворнягам.

Дома у нее целый зоопарк — три свои собаки и четыре кошки, подобранные в разное время на улице. Просто не смогла пройти мимо, и все тут.

Сколько с ней, Светой, соседи ругались из–за собак! И со своего дома, и из чужих, напротив! Вон окна ее старой врагини, пучеглазой Кето. Небось, зенками ее, Свету, из–за занавесок провожает и гадость какую–нибудь вслед говорит. Как–то поцапались они из–за собачьих какашек под кетовым окном. Кето даже религию приплела: «Богу, — говорит, — не угодно, чтоб так из–за собак с ума сходить!» Это, видите ли, идолопоклонство. У нее забыли спросить!

Света тогда плюнула от злости пучеглазой под ноги и сказала пару ласковых. У нее свое понятие о Боге. Ей, Свете, по церквам мотаться некогда. Вон орава какая!

Последнее время нервы совсем никуда стали. И сердце так бьется, что вот–вот выскочит из груди. А сумки с базара, мясными обрезками набитые, для Светы словно гири стопудовые. Ну и пусть соседи–чистоплюи ее сумасшедшей считают. Ведь им не объяснишь, что так, может, Света свои грехи замаливает. Тогда, в молодости, опыты на щенках ставила, желудки им оперировала и много всякой химической дряни в их беззащитные тельца вводила. Для пользы науки. А щенки те, что дети, так и смотрят теперь на нее во сне вопрошающе: «За что?» Потому и не может она сейчас этих дворняг бросить — себе в еде откажет, а им, разномастным, последнее отдаст.

Так, незаметно, за внутренним разговором, пришло время возвращаться домой, к оставленным делам.

Кето как раз закончила уборку, когда увидела Свету с собачьим эскортом, идущую обратно. Покачала головой: «Вай, вай, несчастная. Тебя, видно, кто–то проклял по–еврейски». Бабка Кето, Гурандухт, рассказывала, что нет ничего страшнее еврейского проклятия: «Чтоб ты сам не понимал, не знал и других совета не слушал!» Кето вздохнула: «Тебе б мозги, а мне бы деньги! Вот бездельница!»

Улица постепенно оживала. Кто–то заводил машину, кто–то спешил за банкой мацони, дети стайками шли в школу. Света скрылась в своем подъезде. Прошло еще полчаса.

Вдруг раздался душераздирающий собачий визг. В соседних окнах появились головы — посмотреть, что случилось. И тут же многие задернули занавески. Ничего особенного — парень-дистрибьютор, таская ящики с хлебом, пнул ногой маленькую собачонку.

На визг выскочила и Света на свой балкон. Куда ж без нее! И закричала на всю улицу: «Что она тебе сделала, эта собака, негодяй? А? Вот я сейчас спущусь!»

Парня давно и след простыл, а тут такая реакция. Продавщица Лили, пересчитывая принесенные батоны, покрутила пальцем у виска и вздохнула: «Ох, что эта жизнь с людьми делает!»

Кето еще раз выглянула из окна на зализывающую бок неказистую дворняжку. Странные мысли, которых раньше не было, закопошились у нее в голове. Что это она недавно читала в журнале «Карибче»? Вроде случай про Иоанна Кронштадтского и девушку–инвалида, сказавшую, что она, мол, всем лишняя. На что святой ответил в таком роде: «Мой Господь не создавал ничего лишнего. Даже муравей имеет свое предназначение». По такой логике выходило, что и эта бестолковая Света нужна, да еще и как!

Если бы не Света, то собак и защитить некому. Что–то она последнее время еле ходит, на палку опирается. Совсем, видно, сдала, нужно ей поддержку оказать, а то все, конец без нее собакам. Тоже страдальцы.

И, окрыленная неожиданной идеей, Кето поспешила на кухню. По–быстрому собрала всякую всячину — круглый хачапури «имерули», несколько печений и вчерашние хинкали (сама пусть потом разогреет) — и бросилась набирать Светин телефон. Светин номер знал наизусть весь околоток. Когда уличные собаки не давали кому–нибудь прохода, сразу кидались звонить собачнице с требованием: «Убери своих псов!»

— Слюшь, Света! Это я, твой соседка Кето!

Ничего, что русский Кето был в том же объеме, как фильме «Отец солдата» — издержки деревенской школы. Главное, цель благородная — человека предупредить, что Кето не газовщик, явившийся отключать газ за долги. А если резко в дверь позвонить, Света еще и дверь не откроет, кинется счетчик перекручивать.

В трубке висело напряженное молчание.

— Э-э! — занервничала Кето. — Слышь, что говорю! Голос дай, ну! Аткрой двер! Я сичас приду! Дело есть!

— Приходи, — последовал неуверенный ответ. Кето, бросив трубку, бодро зашагала через дорогу, к подъезду Светы, с важной миротворческой миссией — налаживать дипломатические отношения.

В одном из недавно возрожденных монастырей на севере России священник на Литургии отказался читать одну из поданных записок. А после службы он стал выяснять:

— Кто подал записку с неканоническими именами? Да тут язык сломать можно: Нестан, Цира, Амиран, Малхаз.

Одна из сестер, мать Ефросинья, слывущая молчуньей, показала священнику какой–то текст. В тексте значилось, что Грузинская Православная Церковь признает эти имена каноническими и празднует память этих святых. Вот об этих–то непривычных в России именах и пойдет речь.

Цира, невысокая голубоглазая студентка тбилисского института иностранных языков, выглянула на улицу. День обещал быть жарким и, как обычно, трудным. На тахте (старинный ковер над ней украшала некогда коллекция кинжалов, но от греха подальше ее продали при большевиках) стонал ее восьмидесятилетний отец Габриэл. В манеже возился годовалый сын Циры Малхаз. Сколько дел, а помочь некому. Мать умерла год назад, а муж Амиран только ищет случая уйти из дома играть в карты или выпивать с друзьями. Он, видите ли, семью содержит, а попросишь помочь — раскричится: «Я мужчина!»

В дверь позвонили. «Что–то рано для мацонщицы», — подумала Цира и пошла открывать.

На пороге стояла незнакомая русская женщина в какой–то нелепой черной одежде и в повязанном по самые брови черном платке.

— Это вы Цира Сидамонидзе? — спросила незваная гостья.

— Да, я, — насторожилась Цира.

— Я твоя мать, — заплакала женщина и, опустившись на колени, стала торопливо рассказывать. — Двадцать один год назад я познакомилась с твоим отцом на море в Батуми. Он привез меня в Тбилиси, обещал жениться, потом бросил с ребенком. Жить было негде и не на что. От безвыходности я отдала тебя в бездетную семью и уехала в Россию. Прости меня, если можешь.